Крякнув и нюхнув рукав форменного кителя, он двинул стакан по столу в мою сторону.
- Вот, выпей чуть, успокойся...
- Да не пью... - вспомнил я оплеуху.
- Я тоже не пью, нельзя. Сердце болит. За вас, между прочим, болит, за гаденышей... Пей, не боись! Я ведь те как отец родной, забыл, что ли?
(Вино я пробовал один раз, когда устраивали "штаб" в старом бомбоубежище. Ничего, забалдел. Только тошнило потом.)
Я потянулся к стакану. Но, как только мои пальцы коснулись стекла, Беликов, широко размахнувшись, ударил меня открытой ладонью по лицу захватил даже ухо...
Мне показалось, что я совершил сальто в три оборота - так вертелся перед глазами паркетный пол.
Приземлился я возле стены, ударившись на этот раз не затылком, а лбом, на котором сразу же выросла ощутимая и видимая шишка. Не было никаких сил встать или ползти.
- Что, гаденыш?!! - орал капитан Беликов. - К стаканчику тянешься, сволочь! Сегодня к стаканчику, а завтра к ножичку, завтра к ножичку, а послезавтра - пырь и готово! Здрасьте, тюрьмы-лагеря! Да?!!
Ответить было нечего, и я заорал благим матом, поминая дедушку и бабушку, - чтобы они забрали меня поскорее из этого страшного места.
- Эх, сынок, - вдруг снова обмяк Беликов, - что ж ты со мной делаешь? Что ты их, гаденышей, жалеешь? По ним тюрьма плачет, а ты физиком хочешь стать. Да пусть их посодют, ты только скажи, где инвентарь, кто во дворец-то шнырял?
... Наверное, если бы я знал - кто, наверняка взял бы грех на душу, заложил бы с потрохами... Но мне ничего не было известно, и поэтому я лежал под стеной тихо-тихо, безобидным зверьком, стараясь плакать как можно тише.
А Беликов уже стоял надо мной.
- Ладно, сынок, вижу, что ты здесь ни при чем. Иди домой, учись, становись физиком. А то, вишь, как расстроил ты меня, пожилого человека! Сердце болит за вас, гаденышей!
Он ласково пнул меня.
- Вставай, вставай, иди...
Я вскочил быстро, как раненый заяц, и схватился за ручку двери.
- А до свидания? - укорил меня капитан.
- До свидания, - шепотом произнес я и открыл дверь.
... Передо мной стоял один из тех милиционеров, что везли нас в отдел. Круглолицый парень, светловолосый, эдакий добрый молодец, Алеша Попович...
Он широко улыбнулся и ударил... нет, не ударил, а именно тюкнул меня кулаком по лбу. Я совершил обратный полет, на этот раз под стол Беликова.
- Вася, ты что ж это делаешь? - возмутился капитан. - Кто тебе позволил пацана бить, он же ни при чем!
- Как ни при чем? - удивился Вася. - В соседнем кабинете его дружки уж признались: вместе в форточку лазали, вместе инвентарь тырили...
- Да ты что? - изумился Беликов. - А я было поверил ему! Ведь ты посмотри на него: хороший пацан, физиком хочет стать!
... Что было дальше, я запомнил смутно. Вроде я снова сидел на стуле и отвечал... нет, всхлипывал в ответ на вопросы Беликова. Алеша Попович то тюкал меня кулаком в разные места, то бил ладонью по лицу, а возмущенный капитан выговаривал ему за несдержанность. То вдруг сам Беликов орал страшным голосом, расписывая ужасы колонии, загоняя меня то под стол, то в угол кабинета.
Спас меня мой дед, явившийся в милицию при параде полковничьей формы и орденов. Деда знал весь район, он лет двенадцать занимал должность военкома и направил на срочную службу, наверное, всех, кто был годен... Начальника милиции он, конечно, знал лично, поэтому я был отпущен без лишних слов. Беликов и Вася потеряли ко мне всякий интерес мгновенно, как будто и не они минуту назад стояли надо мной с перекошенными лицами. На мое "до свидания" никто не ответил.
А про то, что происходило со мной в эти два-три часа, я никому не рассказывал, сообразил детским умишком, что это не обязательно.
Похитителей инвентаря "бронзовых фигур" так и не нашли. Видимо, следствие пошло по неверному пути. Или кто-то оказался чересчур стойким: не выдал товарищей. Но это был не я...
В достаточно зрелом возрасте я рассказывал этот случай как "смешной", и сам смеялся вместе со всеми как над чем-то не имеющим ко мне никакого отношения.
О презумпции невиновности я тогда и не слыхивал. Впрочем, о ней, презумпции, видимо, не слыхивали и работники правоохранительных органов - по крайней мере большинство... Признание - вот что определяло степень виновности или невиновности подозреваемого, обвиняемого, осужденного... Но каким-то образом все же ухитрялись органы работать и, надо отдать им должное, работали с большим коэффициентом полезного действия: иногда даже ловили настоящих преступников и не давали развернуться преступности во всю ее организованную мощь.
ГЛАВНЫЕ ВРАГИ
В один из годов застойного времени мне довелось работать истопником в угольной котельной медучилища на Чистых прудах.
Училище было знаменито тем, что в нем, как в избирательном участке, голосовали за Леонида Ильича. И - тем, что угольные печи частенько использовались районной милицией для уничтожения всевозможных документов, потерявших свою актуальность.
Как-то вечером и явились два работника правоохранительных органов с тремя огромными мешками и чуть было не приступили к сожжению. Я, однако, заинтересовавшись содержимым, быстренько сбегал в гастроном за литром водки и, пока старший лейтенант с сержантом уничтожали этот литр, ознакомился с ненужными документами. Помню, были карточки на выбывших (умерших?) сексотов, а в карточках была, между прочим, графа: в какой преступной среде может работать (таксисты, наркоманы, молодежь, иные группы - ненужное зачеркнуть). То есть не мудрствуя лукаво, юристыметодисты затолкали в преступную среду сразу всю молодежь...
Впрочем, в семидесятые врагом номер один и была т, н, молодежь. Рассказывают, что маршал Ворошилов в прямой (когда и не было записи) телепередаче на вопрос бодрого телекомментатора о молодежи ответил сквозь зубы: "Я их всех ненавижу". Что греха таить, конечно же, энергичная советская молодежь, не сумев реализовать себя в ударных комсомольских стройках и на плавучих льдинах Арктики, выплескивала заряды на танцплощадках в затемненных парках культуры. Редкие танцульки обходились без потасовки; часто потасовка перерастала в поножовщину: вытаскивались из карманов и рукавов финочки и телескопические антенны, заточенные напильники и велосипедные цепи. Милиция не могла сама справиться с хулиганским разгулом на помощь приходили дружинники БСМ, оперативные комсомольские отряды (ОКО), а в некоторых городах - военные патрули. В разных местах рассказывали легенды о побоищах "район на район" - с каждой стороны участвовало чуть ли не по тысяче человек. Переворачивали милицейские машины, били витрины и всех, кто попадался под горячую руку.
В Москве славились... ну, конечно же, Марьина Роща, а вслед за ней (или на первом месте?) Перовский район. Не уступали им "Чикаго" (р-н завода "Моссельмаш"), метро "Водный стадион", Коптево и Красная Пресня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
- Вот, выпей чуть, успокойся...
- Да не пью... - вспомнил я оплеуху.
- Я тоже не пью, нельзя. Сердце болит. За вас, между прочим, болит, за гаденышей... Пей, не боись! Я ведь те как отец родной, забыл, что ли?
(Вино я пробовал один раз, когда устраивали "штаб" в старом бомбоубежище. Ничего, забалдел. Только тошнило потом.)
Я потянулся к стакану. Но, как только мои пальцы коснулись стекла, Беликов, широко размахнувшись, ударил меня открытой ладонью по лицу захватил даже ухо...
Мне показалось, что я совершил сальто в три оборота - так вертелся перед глазами паркетный пол.
Приземлился я возле стены, ударившись на этот раз не затылком, а лбом, на котором сразу же выросла ощутимая и видимая шишка. Не было никаких сил встать или ползти.
- Что, гаденыш?!! - орал капитан Беликов. - К стаканчику тянешься, сволочь! Сегодня к стаканчику, а завтра к ножичку, завтра к ножичку, а послезавтра - пырь и готово! Здрасьте, тюрьмы-лагеря! Да?!!
Ответить было нечего, и я заорал благим матом, поминая дедушку и бабушку, - чтобы они забрали меня поскорее из этого страшного места.
- Эх, сынок, - вдруг снова обмяк Беликов, - что ж ты со мной делаешь? Что ты их, гаденышей, жалеешь? По ним тюрьма плачет, а ты физиком хочешь стать. Да пусть их посодют, ты только скажи, где инвентарь, кто во дворец-то шнырял?
... Наверное, если бы я знал - кто, наверняка взял бы грех на душу, заложил бы с потрохами... Но мне ничего не было известно, и поэтому я лежал под стеной тихо-тихо, безобидным зверьком, стараясь плакать как можно тише.
А Беликов уже стоял надо мной.
- Ладно, сынок, вижу, что ты здесь ни при чем. Иди домой, учись, становись физиком. А то, вишь, как расстроил ты меня, пожилого человека! Сердце болит за вас, гаденышей!
Он ласково пнул меня.
- Вставай, вставай, иди...
Я вскочил быстро, как раненый заяц, и схватился за ручку двери.
- А до свидания? - укорил меня капитан.
- До свидания, - шепотом произнес я и открыл дверь.
... Передо мной стоял один из тех милиционеров, что везли нас в отдел. Круглолицый парень, светловолосый, эдакий добрый молодец, Алеша Попович...
Он широко улыбнулся и ударил... нет, не ударил, а именно тюкнул меня кулаком по лбу. Я совершил обратный полет, на этот раз под стол Беликова.
- Вася, ты что ж это делаешь? - возмутился капитан. - Кто тебе позволил пацана бить, он же ни при чем!
- Как ни при чем? - удивился Вася. - В соседнем кабинете его дружки уж признались: вместе в форточку лазали, вместе инвентарь тырили...
- Да ты что? - изумился Беликов. - А я было поверил ему! Ведь ты посмотри на него: хороший пацан, физиком хочет стать!
... Что было дальше, я запомнил смутно. Вроде я снова сидел на стуле и отвечал... нет, всхлипывал в ответ на вопросы Беликова. Алеша Попович то тюкал меня кулаком в разные места, то бил ладонью по лицу, а возмущенный капитан выговаривал ему за несдержанность. То вдруг сам Беликов орал страшным голосом, расписывая ужасы колонии, загоняя меня то под стол, то в угол кабинета.
Спас меня мой дед, явившийся в милицию при параде полковничьей формы и орденов. Деда знал весь район, он лет двенадцать занимал должность военкома и направил на срочную службу, наверное, всех, кто был годен... Начальника милиции он, конечно, знал лично, поэтому я был отпущен без лишних слов. Беликов и Вася потеряли ко мне всякий интерес мгновенно, как будто и не они минуту назад стояли надо мной с перекошенными лицами. На мое "до свидания" никто не ответил.
А про то, что происходило со мной в эти два-три часа, я никому не рассказывал, сообразил детским умишком, что это не обязательно.
Похитителей инвентаря "бронзовых фигур" так и не нашли. Видимо, следствие пошло по неверному пути. Или кто-то оказался чересчур стойким: не выдал товарищей. Но это был не я...
В достаточно зрелом возрасте я рассказывал этот случай как "смешной", и сам смеялся вместе со всеми как над чем-то не имеющим ко мне никакого отношения.
О презумпции невиновности я тогда и не слыхивал. Впрочем, о ней, презумпции, видимо, не слыхивали и работники правоохранительных органов - по крайней мере большинство... Признание - вот что определяло степень виновности или невиновности подозреваемого, обвиняемого, осужденного... Но каким-то образом все же ухитрялись органы работать и, надо отдать им должное, работали с большим коэффициентом полезного действия: иногда даже ловили настоящих преступников и не давали развернуться преступности во всю ее организованную мощь.
ГЛАВНЫЕ ВРАГИ
В один из годов застойного времени мне довелось работать истопником в угольной котельной медучилища на Чистых прудах.
Училище было знаменито тем, что в нем, как в избирательном участке, голосовали за Леонида Ильича. И - тем, что угольные печи частенько использовались районной милицией для уничтожения всевозможных документов, потерявших свою актуальность.
Как-то вечером и явились два работника правоохранительных органов с тремя огромными мешками и чуть было не приступили к сожжению. Я, однако, заинтересовавшись содержимым, быстренько сбегал в гастроном за литром водки и, пока старший лейтенант с сержантом уничтожали этот литр, ознакомился с ненужными документами. Помню, были карточки на выбывших (умерших?) сексотов, а в карточках была, между прочим, графа: в какой преступной среде может работать (таксисты, наркоманы, молодежь, иные группы - ненужное зачеркнуть). То есть не мудрствуя лукаво, юристыметодисты затолкали в преступную среду сразу всю молодежь...
Впрочем, в семидесятые врагом номер один и была т, н, молодежь. Рассказывают, что маршал Ворошилов в прямой (когда и не было записи) телепередаче на вопрос бодрого телекомментатора о молодежи ответил сквозь зубы: "Я их всех ненавижу". Что греха таить, конечно же, энергичная советская молодежь, не сумев реализовать себя в ударных комсомольских стройках и на плавучих льдинах Арктики, выплескивала заряды на танцплощадках в затемненных парках культуры. Редкие танцульки обходились без потасовки; часто потасовка перерастала в поножовщину: вытаскивались из карманов и рукавов финочки и телескопические антенны, заточенные напильники и велосипедные цепи. Милиция не могла сама справиться с хулиганским разгулом на помощь приходили дружинники БСМ, оперативные комсомольские отряды (ОКО), а в некоторых городах - военные патрули. В разных местах рассказывали легенды о побоищах "район на район" - с каждой стороны участвовало чуть ли не по тысяче человек. Переворачивали милицейские машины, били витрины и всех, кто попадался под горячую руку.
В Москве славились... ну, конечно же, Марьина Роща, а вслед за ней (или на первом месте?) Перовский район. Не уступали им "Чикаго" (р-н завода "Моссельмаш"), метро "Водный стадион", Коптево и Красная Пресня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112