О, какие поэтические имена, творческий полет фанатической мысли!
Церковь неустанно доказывала реальное существование сатаны, без которого она не могла обойтись, равно как и без бога. Именно противостояние двух начал, тьмы и света, добра и зла есть фундамент, на котором держится прочное здание церкви.
А если есть дьявол, должны существовать и его приверженцы, – утверждала церковь. И они не замедлили появиться. Колдуны и ведьмы – воины сатаны!
Началась охота на ведьм.
Простого доноса личного врага было достаточно, чтобы привлечь обвиняемого к суду. А уж инквизитор с помощью палача мог добиться от жертвы любых, даже самых фантастических признаний.
Но если мужчина изредка имел шанс на спасение, то женщину, попавшую под молот инквизиции, ничто не могло спасти.
По всей Европе запылали костры, пищей которых были безумные фантасмагории, костры, на которых женщин поджаривали как куски мяса.
* * *
Пти-Жарден пробуждалась от тяжелого сна, видя над собой все то же мягкое, набухшее влагой небо, дымчатое, с серо-фиолетовой поволокой, в какой-то точке слившееся с морем, где в отдалении качались маленькие рыбачьи лодки. Холмы с обнаженным лесом, с зарослями вереска и дрока по оврагам, где стояла обледеневшая вода, были покрыты инеем, который искрился в серебряных солнечных лучах. От садов в долине поднимался пар. На скалистых склонах темнели сосны с густым можжевеловым подлеском, над отдаленными вершинами стояло белое облако, обещая к вечеру пасть на побережье синими хлопьями.
День только начинался, когда к постоялому двору подкатила крытая повозка, запряженная клячей. Возница был чужаком, в коротких штанах и вислой войлочной шляпе. Подстриженная борода, напоминавшая по цвету пыльную солому, окаймляла его молодое лицо с обветренной пористой кожей.
Из фургона выбрались монах в широком черном плаще и двое солдат, вооруженные пиками, которые они держали остриями вверх. Мужчины не спеша двинулись по бугристой тропе к трактиру, причем монах не удостоил солдат взглядом.
Очутившись в обеденном зале «Каторги», монах откинул капюшон и осведомился у мальчика, спешащего с пустой винной бутылкой и глиняной чашей, где хозяйка заведения и можно ли ее повидать.
Масетт Рюйи не замедлила появиться в дверном пролете. Увидев доминиканца, за спиной которого маячили солдаты, она вздрогнула, налитые щеки еще больше раскраснелись. Трактирщица торопливо вытерла руки о фартук и двинулась к непрошеным гостям.
Подойдя к монаху, Масетт, от которой веяло дымом очага и жареным свиным салом, неуклюже поклонилась, сказала:
– Рада видеть вас, отец мой, под своим кровом.
Хотите, я принесу вам стаканчик провансальского вина? Выпейте с дороги.
– Благодарю, дочь моя.
– А может, отец мой, на обед себе что закажете? Уж не побрезгуйте. Сказать по правде, запасов у нас вдоволь, а гостей что-то бог все реже посылает.
Масетт мельком взглянула на троих чужаков с суровыми лицами горцев, которые, негромко разговаривая на гэльском наречии, уплетали поданное трактирщицей угощение: вареную говядину, козий сыр, цыплят и яичницу, – запивая всю эту снедь вином и шафранной водкой. В дальнем углу сидел крестьянин-француз, чьи зеленые глаза с ненавистью и страхом взирали на доминиканца.
– Нет, трактирщица, обед подождет, – возразил монах. – Пусть меня черт возьмет, если я не вернусь к вечеру. Я по делу сюда.
– Ох, не богохульствуйте! – вскричала Масетт. – А какое же это у вас дело, ваше преподобие?
– В твоем доме обретается некая Жанна Грандье?
– Верно, отец мой, приютила я сиротку, живет.
– Так. Где она сейчас?
– Что это вы удумали, отец? Слыханное ли дело! Она скромная девушка.
– Послушай, – прервал ее монах. – Мне нужна девица Грандье. И ты сейчас приведешь ее, – добавил он, глядя на Рюйи прищуренными глазами с коричневыми набухшими веками.
– А, мать честная! Святой отец, слыханное ли дело! Да еще с солдатами, будь они неладны. Вы уж скажите, сделайте такую милость, что вам нужно от бедной девушки?
– Послушай, жидовка, – теряя терпение, сказал монах. – У меня нет желания тут с тобой препираться. Еще одно слово, и вот как бог свят, я научу тебя быть расторопнее. Живо! – гаркнул он. – Или я переверну вверх ногами всю твою харчевню!
Масетт, не то свистнув горлом, не то всхлипнув, исчезла на кухне. Горцы, привлеченные шумом, покосились на монаха и его молчаливую свиту. Доминиканец спокойно ждал, завернувшись в складки плаща. Заметив, что руки горцев угрожающе легли на рукояти палашей, он побледнел и бросил несколько слов по-английски. Неизвестно, поняли воины его речь или же на них произвело впечатление выражение лица монаха, не сулящее ничего хорошего, но они как-то вдруг обмякли, все еще продолжая дерзко смотреть на солдат. Самый молодой из них вскочил с места, надел берет, схватил со скамьи плед и, бормоча проклятия, стремительно покинул харчевню. Доминиканец опустил глаза и улыбнулся толстыми вывернутыми губами.
Внезапно в обеденном зале появилась девушка, дрожащая, с расширенными от испуга глазами.
– Ты Жанна Грандье? – осведомился монах.
– Да. Это я, святой отец, – еле слышно ответила она. Губы ее не слушались и были холодны, как лед.
– Очень хорошо. Ты пойдешь с нами.
– Как так? – возопила Масетт Рюйи. – Неужто вашим уставом предписано разбойничать среди бела дня! Ах ты, господи! Муж! – закричала она еще громче, оборачиваясь к Жаку, который стоял позади. – Муж, ты только посмотри на все это! Посмотри на этих разбойников с копьями. Ах, стражники!.. Ваше преподобие! Никак это взаправду? – Она всплеснула жирными белыми руками с крупными шершавыми ладонями.
Монах поморщился.
– Потише, кабатчица, – сказал он. – Мне предписано в кратчайший срок доставить эту девицу. Она пойдет с нами.
На Жанну было жалко смотреть, она едва не лишилась чувств. Яркие образы мгновенно пронеслись в ее голове, отсеялось все лишнее, и как молния вспыхнула догадка. Сумасшедшая Клоди-на, ее ненависть, неистовые фантазии, угрозы.
– Куда ж вы ее, отец мой? – спрашивала хозяйка, цепляясь за край одежды монаха.
– Не твое дело. Убери от меня эту горластую, милейший, – брезгливо бросил доминиканец трактирщику, который, стоя в стороне, неистово крестился и таращил глаза. – . Ну, господи благослови!
Все гурьбой вывалились во двор. Масетт громко плакала и причитала, монах сдержанно чертыхался.
– Ах ты, господи. Не чуяли беды! – всхлипывая, Масетт Рюйи кутала худенькие плечи девушки в большой шерстяной платок.
Группа из четырех человек поспешно стала спускаться к фургону, дожидавшемуся на дороге. В дверях показались обедавшие в трактире гости. К окну прилепилось плоское, как блин, лицо Масетт. Все провожали взглядом фургон. Когда он исчез за поворотом огибающей холм дороги, Масетт обернулась к мужу и закричала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Церковь неустанно доказывала реальное существование сатаны, без которого она не могла обойтись, равно как и без бога. Именно противостояние двух начал, тьмы и света, добра и зла есть фундамент, на котором держится прочное здание церкви.
А если есть дьявол, должны существовать и его приверженцы, – утверждала церковь. И они не замедлили появиться. Колдуны и ведьмы – воины сатаны!
Началась охота на ведьм.
Простого доноса личного врага было достаточно, чтобы привлечь обвиняемого к суду. А уж инквизитор с помощью палача мог добиться от жертвы любых, даже самых фантастических признаний.
Но если мужчина изредка имел шанс на спасение, то женщину, попавшую под молот инквизиции, ничто не могло спасти.
По всей Европе запылали костры, пищей которых были безумные фантасмагории, костры, на которых женщин поджаривали как куски мяса.
* * *
Пти-Жарден пробуждалась от тяжелого сна, видя над собой все то же мягкое, набухшее влагой небо, дымчатое, с серо-фиолетовой поволокой, в какой-то точке слившееся с морем, где в отдалении качались маленькие рыбачьи лодки. Холмы с обнаженным лесом, с зарослями вереска и дрока по оврагам, где стояла обледеневшая вода, были покрыты инеем, который искрился в серебряных солнечных лучах. От садов в долине поднимался пар. На скалистых склонах темнели сосны с густым можжевеловым подлеском, над отдаленными вершинами стояло белое облако, обещая к вечеру пасть на побережье синими хлопьями.
День только начинался, когда к постоялому двору подкатила крытая повозка, запряженная клячей. Возница был чужаком, в коротких штанах и вислой войлочной шляпе. Подстриженная борода, напоминавшая по цвету пыльную солому, окаймляла его молодое лицо с обветренной пористой кожей.
Из фургона выбрались монах в широком черном плаще и двое солдат, вооруженные пиками, которые они держали остриями вверх. Мужчины не спеша двинулись по бугристой тропе к трактиру, причем монах не удостоил солдат взглядом.
Очутившись в обеденном зале «Каторги», монах откинул капюшон и осведомился у мальчика, спешащего с пустой винной бутылкой и глиняной чашей, где хозяйка заведения и можно ли ее повидать.
Масетт Рюйи не замедлила появиться в дверном пролете. Увидев доминиканца, за спиной которого маячили солдаты, она вздрогнула, налитые щеки еще больше раскраснелись. Трактирщица торопливо вытерла руки о фартук и двинулась к непрошеным гостям.
Подойдя к монаху, Масетт, от которой веяло дымом очага и жареным свиным салом, неуклюже поклонилась, сказала:
– Рада видеть вас, отец мой, под своим кровом.
Хотите, я принесу вам стаканчик провансальского вина? Выпейте с дороги.
– Благодарю, дочь моя.
– А может, отец мой, на обед себе что закажете? Уж не побрезгуйте. Сказать по правде, запасов у нас вдоволь, а гостей что-то бог все реже посылает.
Масетт мельком взглянула на троих чужаков с суровыми лицами горцев, которые, негромко разговаривая на гэльском наречии, уплетали поданное трактирщицей угощение: вареную говядину, козий сыр, цыплят и яичницу, – запивая всю эту снедь вином и шафранной водкой. В дальнем углу сидел крестьянин-француз, чьи зеленые глаза с ненавистью и страхом взирали на доминиканца.
– Нет, трактирщица, обед подождет, – возразил монах. – Пусть меня черт возьмет, если я не вернусь к вечеру. Я по делу сюда.
– Ох, не богохульствуйте! – вскричала Масетт. – А какое же это у вас дело, ваше преподобие?
– В твоем доме обретается некая Жанна Грандье?
– Верно, отец мой, приютила я сиротку, живет.
– Так. Где она сейчас?
– Что это вы удумали, отец? Слыханное ли дело! Она скромная девушка.
– Послушай, – прервал ее монах. – Мне нужна девица Грандье. И ты сейчас приведешь ее, – добавил он, глядя на Рюйи прищуренными глазами с коричневыми набухшими веками.
– А, мать честная! Святой отец, слыханное ли дело! Да еще с солдатами, будь они неладны. Вы уж скажите, сделайте такую милость, что вам нужно от бедной девушки?
– Послушай, жидовка, – теряя терпение, сказал монах. – У меня нет желания тут с тобой препираться. Еще одно слово, и вот как бог свят, я научу тебя быть расторопнее. Живо! – гаркнул он. – Или я переверну вверх ногами всю твою харчевню!
Масетт, не то свистнув горлом, не то всхлипнув, исчезла на кухне. Горцы, привлеченные шумом, покосились на монаха и его молчаливую свиту. Доминиканец спокойно ждал, завернувшись в складки плаща. Заметив, что руки горцев угрожающе легли на рукояти палашей, он побледнел и бросил несколько слов по-английски. Неизвестно, поняли воины его речь или же на них произвело впечатление выражение лица монаха, не сулящее ничего хорошего, но они как-то вдруг обмякли, все еще продолжая дерзко смотреть на солдат. Самый молодой из них вскочил с места, надел берет, схватил со скамьи плед и, бормоча проклятия, стремительно покинул харчевню. Доминиканец опустил глаза и улыбнулся толстыми вывернутыми губами.
Внезапно в обеденном зале появилась девушка, дрожащая, с расширенными от испуга глазами.
– Ты Жанна Грандье? – осведомился монах.
– Да. Это я, святой отец, – еле слышно ответила она. Губы ее не слушались и были холодны, как лед.
– Очень хорошо. Ты пойдешь с нами.
– Как так? – возопила Масетт Рюйи. – Неужто вашим уставом предписано разбойничать среди бела дня! Ах ты, господи! Муж! – закричала она еще громче, оборачиваясь к Жаку, который стоял позади. – Муж, ты только посмотри на все это! Посмотри на этих разбойников с копьями. Ах, стражники!.. Ваше преподобие! Никак это взаправду? – Она всплеснула жирными белыми руками с крупными шершавыми ладонями.
Монах поморщился.
– Потише, кабатчица, – сказал он. – Мне предписано в кратчайший срок доставить эту девицу. Она пойдет с нами.
На Жанну было жалко смотреть, она едва не лишилась чувств. Яркие образы мгновенно пронеслись в ее голове, отсеялось все лишнее, и как молния вспыхнула догадка. Сумасшедшая Клоди-на, ее ненависть, неистовые фантазии, угрозы.
– Куда ж вы ее, отец мой? – спрашивала хозяйка, цепляясь за край одежды монаха.
– Не твое дело. Убери от меня эту горластую, милейший, – брезгливо бросил доминиканец трактирщику, который, стоя в стороне, неистово крестился и таращил глаза. – . Ну, господи благослови!
Все гурьбой вывалились во двор. Масетт громко плакала и причитала, монах сдержанно чертыхался.
– Ах ты, господи. Не чуяли беды! – всхлипывая, Масетт Рюйи кутала худенькие плечи девушки в большой шерстяной платок.
Группа из четырех человек поспешно стала спускаться к фургону, дожидавшемуся на дороге. В дверях показались обедавшие в трактире гости. К окну прилепилось плоское, как блин, лицо Масетт. Все провожали взглядом фургон. Когда он исчез за поворотом огибающей холм дороги, Масетт обернулась к мужу и закричала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28