Страшные мысли мутили ее рассудок, она не могла, не желала поверить, что все это не сон.
Судьи вынесли ей приговор. Жанна могла только предполагать, какая участь ей уготована: картины одна страшнее другой вставали перед ее мысленным взором, она почти не сомневалась, что это конец, что ее поглотит геенна огненная.
Жанну окликнула какая-то женщина и сделала попытку подойти к ней. Девушка остановившимся долгим взором всмотрелась в несчастную и, внезапно узнав прихожанку из Пти-Жарден, пропавшую в числе прочих прошлой цветущей, туманной осенью, дико вскрикнув, бросилась прочь. Ее испугало не столько присутствие этой женщины, вид знакомого лица, сколько сознание надвигающегося ужаса, небытия, пустоты, или другого, чему нет названия.
Вскоре к узникам присоединились монахи, и скорбная группа двинулась через открытые ворота вниз по насыпи и пологому склону холма к шумному городу, стены которого виднелись в голубом воздухе. С холма просматривались здания, плоский серп залива в серебристом сверкании, дорога с сетью троп, наполненная путешественниками, паломниками, спешащими на торжественное богослужение и аутодафе.
Люди на каннской дороге осыпали еретиков бранью. Некоторые потрясали в воздухе кулаками и радовались, что сегодня римская церковь будет отомщена. У каждого осужденного на шее висела веревочная петля, раскачивавшаяся в такт шагам, в связанные руки была вложена зеленая свеча. Процессию возглавлял осел, на спине которого восседала костлявая старуха с сухой, едва заметной грудью. Ее ломкие волосы свисали на плечи, на лоб была надета льняная перевязь. С первого взгляда становилось ясно, что это больная женщина, лишенная разума, пребывающая в мире фантасмагорий. Смутная улыбка озаряла ее сморщенное лицо, похожее на грецкий орех, с тонкой кожей и голубой сеточкой на висках. Глаза ее с детским любопытством скользили по обреченным, идущим следом в окружении монахов и стражи. Заточение в монастыре, допросы и пытки окончательно расстроили рассудок Клодины, ибо это была имена она, пившая из той же чаши, которую по ее вине пригубила и Жанна.
Вряд ли Клодина помнила что-то из своей прошлой жизни. Больше всего ее сейчас занимало катание на осле, и Клодина радостно смеялась, крутила головой и закатывала от удовольствия глаза. У собора процессию встретил рев толпы; там же находились члены конгрегации святого Петра Мученика и фискалы в длинных балахонах и капюшонах, скрывающих их лица от людских глаз. Те, кто прошли по главным улицам города накануне, присоединились к торжественному шествию. Высоко поднялись зеленые штандарты и многочисленные эмблемы приходов, затянутые черной материей в знак траура. Горожане рукоплескали, приветствуя процессию, ветер полоскал флаги, с балконов, пестрых от ковров и дорогой материи, доносились овации знатных горожан, откуда-то слышалось стройное пение мужских голосов. Католический гимн взлетал к нежно-голубому небу, волнуя сердца верующих. В отдалении послышались звуки труб.
Чем ближе был центр города, тем более разрасталась процессия, толпа разбухала, напоминая многоголовую гидру. В руках фискалов появились санбенито и куклы, изображавшие еретиков, осужденных на костер.
У Жанны кружилась голова, губы ее беззвучно шевелились, шепча молитву. Застывшие слезы превратились в соль и жгли глаза, веревки, скрутившие запястья, были подобны горячим железным обручам. Со всех сторон слышались крики: – Ведьма! Ведьма! На костер ее! Да свершится воля Господа! Пусть их заберет подземный огонь. Множество женщин с детьми бежали за процессией, увлекаемые толпой. Некоторые плакали, иные пытались дотянуться до осужденной, чтобы ухватить за волосы или оцарапать лицо. Стражники грубо отталкивали их, тогда, еще больше свирепея, зрители выкрикивали непристойности и бранились. Шум стоял невообразимый.
Наконец улица влилась в рыночную площадь. Над толпой возвышался помост с алтарем и ложами, в коих ожидали начала богослужения сановники, цеховая верхушка, военные нотабли; драгоценностями сверкали одеяния епископа и высокопоставленных церковников. Водруженный на помосте штандарт преломлял лучи солнца и отбрасывал зеленую тень на алтарь, где священник, подобно Распятому, раскинул руки. Пространство вокруг помоста занимали конные всадники из знатных юношей на сытых лошадях, сбруя которых сверкала серебром и золотом.
Процессия, окутанная пением траурных церковных гимнов, приблизилась к месту казни. Солнце накаляло воздух. Монахи, отбросившие капюшоны, поднимали кверху темные распятия и громко призывали осужденных покаяться в преступлениях и примириться с «матерью всех страждущих».
Заключенных с петлями на шее усадили на позорных скамьях, значительно ниже почетных лож. Началась траурная месса.
Жанна оглядывала высокие тополя, раскачивающиеся под порывами ветра, странные розовые облака, шпили кафедрального собора, на которые наколото небо, выцветающие к горизонту, тысячи расплывчатых лиц. Все было похоже на декорацию, где нерадивый художник прописал сферу и заполнившие ее предметы, а дойдя до переднего плана, взял да и бросил все дело, и полотно осталось незаконченным, с бледной, застывшей массой вместо лиц.
Глаза Жанны заволокло слезами. Она боялась, страшно боялась! Сон кончился. Сбываются предсказания Клодины. Девушка, прекрасная как греза, униженная, опороченная, взойдет на костер, унося на себе ложное обвинение.
Наконец месса закончилась. Поднялся инквизитор, произнося проповедь, его скучающий голос креп, грозно раскатываясь над притихшей толпой. Некоторые фразы проповеди доходили до рассеянного сознания девушки, и эти обличительные выкрики фанатичного де Брига отрезвили Жанну.
Она резко отвернулась, ее распущенные волосы взметнулись как флаг, горячий взгляд обратился к трибунам в надежде отыскать Этьена де Ледреда. Она не знала, какой животный инстинкт руководил ею. Ведь в тот момент, когда стража уводила ее с последнего допроса, он неожиданно простер к ней руки. Гийом де Бриг в удивлении поднял брови, а мальчик-писец ойкнул и выронил перо. Все было похоже на морок. Покидая залу, Жанна обернулась. Он взглядом пообещал ей: «Я приду!», и она ответила взглядом: «Приди».
Графа на трибунах не было.
Приступили к оглашению приговоров, латынь и цитаты из Библии лились с высоких трибун. Утомленные лошади стали подавать признаки нетерпения. В толпе шныряли продавцы жареной рыбы и пресных лепешек, водоносы вычерпывали воду со дна своих сосудов, ссыпая в карманы мелочь. Пошло в ход и кислое вино. Горожане начали страдать от жары, но не смели покинуть площадь, к тому же самая интересная часть аутодафе была еще впереди.
Наконец началась казнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Судьи вынесли ей приговор. Жанна могла только предполагать, какая участь ей уготована: картины одна страшнее другой вставали перед ее мысленным взором, она почти не сомневалась, что это конец, что ее поглотит геенна огненная.
Жанну окликнула какая-то женщина и сделала попытку подойти к ней. Девушка остановившимся долгим взором всмотрелась в несчастную и, внезапно узнав прихожанку из Пти-Жарден, пропавшую в числе прочих прошлой цветущей, туманной осенью, дико вскрикнув, бросилась прочь. Ее испугало не столько присутствие этой женщины, вид знакомого лица, сколько сознание надвигающегося ужаса, небытия, пустоты, или другого, чему нет названия.
Вскоре к узникам присоединились монахи, и скорбная группа двинулась через открытые ворота вниз по насыпи и пологому склону холма к шумному городу, стены которого виднелись в голубом воздухе. С холма просматривались здания, плоский серп залива в серебристом сверкании, дорога с сетью троп, наполненная путешественниками, паломниками, спешащими на торжественное богослужение и аутодафе.
Люди на каннской дороге осыпали еретиков бранью. Некоторые потрясали в воздухе кулаками и радовались, что сегодня римская церковь будет отомщена. У каждого осужденного на шее висела веревочная петля, раскачивавшаяся в такт шагам, в связанные руки была вложена зеленая свеча. Процессию возглавлял осел, на спине которого восседала костлявая старуха с сухой, едва заметной грудью. Ее ломкие волосы свисали на плечи, на лоб была надета льняная перевязь. С первого взгляда становилось ясно, что это больная женщина, лишенная разума, пребывающая в мире фантасмагорий. Смутная улыбка озаряла ее сморщенное лицо, похожее на грецкий орех, с тонкой кожей и голубой сеточкой на висках. Глаза ее с детским любопытством скользили по обреченным, идущим следом в окружении монахов и стражи. Заточение в монастыре, допросы и пытки окончательно расстроили рассудок Клодины, ибо это была имена она, пившая из той же чаши, которую по ее вине пригубила и Жанна.
Вряд ли Клодина помнила что-то из своей прошлой жизни. Больше всего ее сейчас занимало катание на осле, и Клодина радостно смеялась, крутила головой и закатывала от удовольствия глаза. У собора процессию встретил рев толпы; там же находились члены конгрегации святого Петра Мученика и фискалы в длинных балахонах и капюшонах, скрывающих их лица от людских глаз. Те, кто прошли по главным улицам города накануне, присоединились к торжественному шествию. Высоко поднялись зеленые штандарты и многочисленные эмблемы приходов, затянутые черной материей в знак траура. Горожане рукоплескали, приветствуя процессию, ветер полоскал флаги, с балконов, пестрых от ковров и дорогой материи, доносились овации знатных горожан, откуда-то слышалось стройное пение мужских голосов. Католический гимн взлетал к нежно-голубому небу, волнуя сердца верующих. В отдалении послышались звуки труб.
Чем ближе был центр города, тем более разрасталась процессия, толпа разбухала, напоминая многоголовую гидру. В руках фискалов появились санбенито и куклы, изображавшие еретиков, осужденных на костер.
У Жанны кружилась голова, губы ее беззвучно шевелились, шепча молитву. Застывшие слезы превратились в соль и жгли глаза, веревки, скрутившие запястья, были подобны горячим железным обручам. Со всех сторон слышались крики: – Ведьма! Ведьма! На костер ее! Да свершится воля Господа! Пусть их заберет подземный огонь. Множество женщин с детьми бежали за процессией, увлекаемые толпой. Некоторые плакали, иные пытались дотянуться до осужденной, чтобы ухватить за волосы или оцарапать лицо. Стражники грубо отталкивали их, тогда, еще больше свирепея, зрители выкрикивали непристойности и бранились. Шум стоял невообразимый.
Наконец улица влилась в рыночную площадь. Над толпой возвышался помост с алтарем и ложами, в коих ожидали начала богослужения сановники, цеховая верхушка, военные нотабли; драгоценностями сверкали одеяния епископа и высокопоставленных церковников. Водруженный на помосте штандарт преломлял лучи солнца и отбрасывал зеленую тень на алтарь, где священник, подобно Распятому, раскинул руки. Пространство вокруг помоста занимали конные всадники из знатных юношей на сытых лошадях, сбруя которых сверкала серебром и золотом.
Процессия, окутанная пением траурных церковных гимнов, приблизилась к месту казни. Солнце накаляло воздух. Монахи, отбросившие капюшоны, поднимали кверху темные распятия и громко призывали осужденных покаяться в преступлениях и примириться с «матерью всех страждущих».
Заключенных с петлями на шее усадили на позорных скамьях, значительно ниже почетных лож. Началась траурная месса.
Жанна оглядывала высокие тополя, раскачивающиеся под порывами ветра, странные розовые облака, шпили кафедрального собора, на которые наколото небо, выцветающие к горизонту, тысячи расплывчатых лиц. Все было похоже на декорацию, где нерадивый художник прописал сферу и заполнившие ее предметы, а дойдя до переднего плана, взял да и бросил все дело, и полотно осталось незаконченным, с бледной, застывшей массой вместо лиц.
Глаза Жанны заволокло слезами. Она боялась, страшно боялась! Сон кончился. Сбываются предсказания Клодины. Девушка, прекрасная как греза, униженная, опороченная, взойдет на костер, унося на себе ложное обвинение.
Наконец месса закончилась. Поднялся инквизитор, произнося проповедь, его скучающий голос креп, грозно раскатываясь над притихшей толпой. Некоторые фразы проповеди доходили до рассеянного сознания девушки, и эти обличительные выкрики фанатичного де Брига отрезвили Жанну.
Она резко отвернулась, ее распущенные волосы взметнулись как флаг, горячий взгляд обратился к трибунам в надежде отыскать Этьена де Ледреда. Она не знала, какой животный инстинкт руководил ею. Ведь в тот момент, когда стража уводила ее с последнего допроса, он неожиданно простер к ней руки. Гийом де Бриг в удивлении поднял брови, а мальчик-писец ойкнул и выронил перо. Все было похоже на морок. Покидая залу, Жанна обернулась. Он взглядом пообещал ей: «Я приду!», и она ответила взглядом: «Приди».
Графа на трибунах не было.
Приступили к оглашению приговоров, латынь и цитаты из Библии лились с высоких трибун. Утомленные лошади стали подавать признаки нетерпения. В толпе шныряли продавцы жареной рыбы и пресных лепешек, водоносы вычерпывали воду со дна своих сосудов, ссыпая в карманы мелочь. Пошло в ход и кислое вино. Горожане начали страдать от жары, но не смели покинуть площадь, к тому же самая интересная часть аутодафе была еще впереди.
Наконец началась казнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28