Адапа не ответил.
– Ты что, оглох? – не выдержал Набу-лишир.
Адапа встал и пошел к выходу. У двери, не оборачиваясь, все же не отказал себе в удовольствии бросить:
– Ничего.
Наутро за ранним завтраком Набу-лишир спросил:
– Где ты спал этой ночью?
– Дома, – равнодушно ответил Адапа.
– Мне это известно. Спал ли ты со своей женой?
– Отец, это моя жена, и мне решать, спать с ней или за стенкой.
Набу-лишир побледнел, губы его задрожали. Последнее время он не мог разговаривать с сыном. Любая попытка общения заканчивалась скандалом.
«Нет, на этот раз я все выясню, – сказал он себе. – Я не позволю щенку взять над собой верх».
Судья отпил глоток воды, поставил серебряный кубок на стол.
– Адапа, я не понимаю твоего поведения, – сказал Набу-лишир. – Все, что я делал, было только ради тебя, Я заботился о тебе, как мог. Особенно после смерти мамы…
– Не надо, – прервал отца Адапа, даже не взглянув на него.
– О маме? – Набу-лишир держался из последних сил. – Хорошо, поговорим о другом. У тебя выдающиеся способности, ты умен, ты оставил далеко позади своих сверстников. Успешная карьера во дворце – вот что ждет тебя, сын. Нет никаких препятствий для достижения цели.
– Почему ты думаешь, что моя цель – всю жизнь пресмыкаться во дворце?
Набу-лишир выронил ложку. На ветке граната чирикнула какая-то птаха и, сорвавшись, унеслась.
– Вместо того чтобы посещать высшую школу, ты болтаешься в кварталах Нового города, среди простолюдинов, глядишь на этот скот. Тебя больше привлекает такая жизнь? Ты отвернулся от своей жены. Неблагодарный. О такой красивой женщине может мечтать любой мужчина. А вместо этого…
– А вместо этого она забыта, одинока, несчастна, – продолжил Адапа. – Ты не подумал о том, что и ей ты сломал жизнь?
– Что ты говоришь? Одумайся!
– Мне жаль Иштар-умми, но это все, что я испытываю к ней. Я не смогу полюбить ее.
– Но она носит твоего ребенка!
– Так уж вышло.
– Дурак!
Адапа вскинул глаза. Набу-лишир потер грудь, не хватало воздуха. Холодный, слепой взгляд сына пугал.
– Я больше не позволю тебе бродить по улицам, – проговорил судья. – Ты займешься делом. Все плохое пройдет, сын, а если нет – я выбью из тебя дурь! Ты опустился, сам на себя не похож. Ты не брит!
Адапа потер ладонью подбородок, рассеяно улыбнулся.
– Отпущу бороду.
Набу-лишир: в бешенстве хватил кулаком по столу.
– Не о чем говорить! Будешь делать, что я скажу!
Адапа покачал головой.
– Прокляну! – заревел судья.
– Я уже проклят. Все, что я делал, что сделаю потом – ничего не значит. Дым. Я утратил самое главное. Поймешь ли ты меня? Я трус, отец, теперь я это знаю. Я не должен был жениться.
– Ты сошел с ума. – Набу-лишир выпучил глаза. – Опасный безумец!
– Мне неинтересно жить. Я виноват перед Иштар-умми. Не хочу окончательно погубить ее. Я говорил и повторяю: я дам ей развод.
– Замолчи! – Набу-лишир потряс кулаком. – Я заставлю тебя замолчать!
– Ты спрашивал, нет ли у меня возлюбленной. Я ответил, что нет. Я солгал, опять же из трусости. Теперь говорю тебе; я люблю одну девушку, она – моя жизнь. Ты отнял ее у меня.
– Вон! – закричал Набу-лишир.
– Хорошо, уйду, – Адапа поднялся.
– Вон отсюда, шакал! Убирайся!
Набу-лишир потерял голову от отчаяния. Адапа прошел через двор, завешанный теплыми солнечными вуалями, хлопнул внешней дверью. Вслед ему неслись проклятия:
– Я заставлю тебя, слышишь?! Заставлю!
Вышел ливиец убрать со стола. Набу-лишир в сердцах швырнул в него кувшин. Промахнулся. Дрожащими руками раб стал собирать осколки. Покачиваясь, судья ушел в дом.
Иштар-умми отступила от окна. Обвела комнату тоскливым взглядом. На ковре сидела девочка лет пяти, рабыня, привезенная с севера, из какого-то кочевого племени – подарок свекра. Белое платье вышито золотой нитью, в волосах сверкает алмазная лилия. Девочка не знает ни слова по-арамейски – о боги! – ни слова. Она что-то сказала на варварском языке, улыбнулась; Иштар-умми залилась слезами.
Сара была счастлива безмерно. Она лежала рядом с Сумукан-иддином, наслаждаясь ощущением тихой радости. «Все хорошо. Ничего не нужно менять», – твердила она себе.
Глаза Сумукан-иддина были закрыты, но он не спал Сара знала. Она поцеловала его предплечье, потерлась щекой о мощную грудь.
– Я тосковала по родине, – нежно прошептала аравитянка, но если бы я осталась в Ершалаиме, никогда бы не встретила тебя.
Сумукан-иддин не ответил. Пальцы его тихонько сжали ее руку. Сара повернулась на бок, заглянула в его лицо. Ровные брови, ресницы как шелк, нос с горбинкой. Даже теперь он суров. Она вдруг подумала: что станет с ней, если вдруг она его потеряет. Сумукан-иддин приоткрыл один глаз и зажмурился от солнца. Сара засмеялась, уткнувшись в его грудь. Он гладил, ее по голове и тихо улыбался.
– Все хорошо, – шептала она. – Ничего не нужно менять.
– Ты думаешь?
– Совершенно уверена.
– Тебе действительно хорошо со мной?
– Очень, очень хорошо.
Он вздохнул с облегчением. Сара поцеловала уголок его губ. Дверь приоткрылась, в полутьме коридора Сара различила бледное пятно чьего-то лица.
– Кто там? – спросила она тревожно.
– Сара! Сара, выйди, – прошептал кто-то.
Не глядя, она нащупала в постели тонкое покрывало, накинула на себя, подошла к двери. В щель пролезла сухая желтоватая рука старухи. Сара взяла табличку.
– Письмо, – сказала старуха. – Велели передать немедленно.
– Что такое? – спросил Сумукан-иддин.
– Письмо для меня, – отозвалась аравитянка и закрыла дверь.
Сара взобралась на ложе, держа табличку перед собой. Мягкая ткань покрывала сползла, обнажая матовое тело. Подумала минуту, протянула табличку Сумукан-иддину.
– Зачем ты даешь это мне? Письмо тебе адресовано, читай, ты знаешь грамоту.
– Это от Иштар-умми.
Взгляд Сумукан-иддина стал тяжел, неподвижен. Он протянул руку и забрал табличку. Плечи Сары опустились, она сдерживалась изо всех сил, чтобы не зарыдать. Он вернул ей письмо.
– Поедешь к ней, – отрывисто приказал купец.
– Когда? – с замиранием сердца спросила рабыня.
– Сейчас.
Сара умоляюще протянула руки, хотела сказать, что, быть может, не стоит так спешить, быть может, еще час она побудет с ним. Но Сумукан-иддин встал и, голый, вышел.
Утро в Борсиппе начинается рано. Ладья Шама-ша еще не выплыла из подземного мира, едва только виден ее золотой штевень, а над городом уже поднимается тихий гул, дым от печей, где женщины пекут хлеб.
Анту-умми вышла за ворота храма и направилась к кварталу Семи Караванов. Сердце выпрыгивало из груди, но если бы кто-то из встречных мог видеть сквозь темное покрывало, он не заметил бы на этом строгом лице признаков тревоги.
Жрица свернула в улочку, зажатую с двух сторон сплошными стенами, где сквозь сырой тротуар пробивались вьюны и виноградные лозы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66