Да и вообще, тот факт, что она приехала в эту страну, что в течение одних суток она будет находиться в том же городе, что и он, уже одно это можно было расценить как великое чудо. Узнав об этом, он долго не мог уснуть на своей койке в подвале дома приходского священника. И вот ему позволено ее видеть, и волею судьбы (которая, разумеется, может стать предвестием ужасных событий, но тем не менее является выражением воли божьей) он теперь здесь и имеет возможность с ней говорить, помочь ей устроить поудобнее массивного, нескладного аккомпаниатора. Он может вдыхать запах лилий и видеть ее гладкую белую шею в вырезе фисташкового платья. Он может видеть несколько заколок, оставшихся в копне ее волос и не дающих им падать ей на глаза. Он не мог расценить все это иначе как дар небес. Потому что верил, что такой голос может иметь только божественное происхождение, что она есть воплощение божественной любви, к которой ему дозволено прикоснуться. И это волнение в его груди, и дрожь в руках – они вполне естественны. Как же его сердце может не наполниться любовью, когда он оказался так близко к богу?
Она улыбнулась ему. Ее улыбка была ласковой, но сдержанной, сообразно с обстоятельствами.
– Вы можете мне сказать, почему они меня задержали? – спросила она шепотом.
Услышав ее голос, он почувствовал внезапное разочарование. Нет, не в ней, ни в коем случае, но в самом себе. Английский! Ему давно твердили, что надо учить английский язык. Как это говорят туристы? «Have a nice way» [Счастливого пути (англ. ). ]? Но, может быть, в данном случае это не совсем уместный ответ? Может, это вообще значит что-то оскорбительное? Или это просьба указать дорогу, помочь с фотографированием или с обменом денег? Он произнес про себя слова молитвы и грустно выговорил одно-единственное слово, в котором был уверен:
– English.
– Ах! – сказала она, приветливо кивнув, и вновь вернулась к своей работе.
Вдвоем они разместили аккомпаниатора поудобнее, и отец Аргуэдас вынул носовой платок и стер бледную пену с его губ. Разумеется, он никогда не претендовал на то, что обладает медицинскими познаниями, но он столько раз в жизни посещал больных и так часто подавал им причастие, которое оказывалось для них последним! Вот и теперь он вынужден был признать, что этот человек, который так прекрасно играет на фортепьяно, скорей нуждается в последнем причастии, чем в молитвах о выздоровлении.
– Он католик? – спросил он Роксану Косс, касаясь груди аккомпаниатора.
Она понятия не имела о том, в каких отношениях этот человек находится с богом, и еще того меньше, какой церковью эти отношения регулируются. Она пожала плечами. Хоть таким способом она может пообщаться с этим священником.
– Catolica? – спросил он снова, скорей ради собственного любопытства, и вежливо указал на нее.
– Я? – переспросила она, касаясь середины своей груди. – Да. – Она кивнула головой. – Si, catolica. – Всего два простых слова, но она была очень горда, что произнесла их по-испански.
Он улыбнулся. Что касается аккомпаниатора, то тут было два серьезных вопроса: во-первых, действительно ли он умирает, во-вторых, является ли он католиком. А коль скоро дело могло коснуться загробного упокоения души, следовало действовать осмотрительно. Если он по ошибке прочитает католические молитвы над иудеем, то в случае его выздоровления отца Аргуэдаса обвинят, что он воспользовался бессознательным состоянием политического заложника. Он похлопал по руке Роксану Косс. Рука как у ребенка! Такая белая и мягкая, с закругленными на концах пальцами. На одном из них красовался темно-зеленый камень размером с перепелиное яйцо, окруженный мелкими бриллиантами. Обычно он, видя женщину с такими украшениями, тут же старался убедить ее сделать пожертвование в пользу бедных, но сегодня ему почему-то доставляло удовольствие любоваться кольцом на ее руке. Он понимал, что мысль о пожертвовании сейчас неуместна, и почувствовал, как по лбу его заструился холодный пот. А он, как назло, остался без носового платка! Он извинился и попросил разрешения поговорить с командирами.
– Этот человек… – начал отец Аргуэдас, понизив голос. – Я считаю, что он умирает.
– Он не умирает, – возразил командир Альфредо. – Он пытается таким способом вытащить отсюда ее. Он притворяется, что умирает.
– Не думаю. Пульс, цвет кожи… – Он обернулся через плечо, увидел рояль, огромные букеты лилий и роз, приготовленные специально для приема, аккомпаниатора, лежащего на ковре, как большой и бесформенный куль. – Некоторые вещи сымитировать невозможно.
– Он сам решил здесь остаться. Мы выбросили его вон, а он вернулся. Умирающий на такое не способен.
Командир Альфредо тоже обернулся на аккомпаниатора. Потер изувеченную руку. Уже десять лет, как он потерял пальцы, а рука до сих пор болит.
– Возвращайтесь, куда вам велено, – сказал командир Бенхамин священнику. После того как половина людей ушла, он испытывал видимое облегчение, как будто тем самым решалась половина его проблем. Он прекрасно понимал, что это не так, но жаждал хотя бы кратковременного покоя. Комната казалась теперь почти пустой.
– Мне необходимо взять с кухни немного масла для помазания…
– Никаких кухонь. – Командир Бенхамин отрицательно мотнул головой. Желая проявить пренебрежение к молодому священнику, он зажег сигарету. Больше всего он жалел, что оба они – и священник и аккомпаниатор – не убрались из дома тогда, когда им было велено это сделать. Людям нельзя позволять самим делать выбор, оставаться им в заложниках или нет. В то же время опыта грубого обхождения со служителем церкви у него не было, и сигарета потребовалась ему для храбрости. Он потушил спичку и бросил ее на ковер. Он хотел было выпустить дым прямо в лицо священнику, но не смог.
– Хорошо, я могу просто прочитать заупокойные молитвы и обойтись без масла, – немного подождав, сказал отец Аргуэдас.
– Никаких заупокойных молитв! – повысил голос командир Альфредо. – Он не умирает!
– Я спрашивал вас только о масле, – вежливо возразил священник. – О молитвах я вас не спрашивал.
Командирам ужасно захотелось заткнуть ему рот, врезать ему как следует по физиономии, позвать кого-нибудь из боевиков, чтобы тот, приставив автоматное дуло к его спине, загнал его обратно в шеренгу мужчин, но никто из них не мог на это решиться. Такова была власть церкви, а может быть, и власть оперной певицы, склонившейся сейчас над человеком, которого они считали ее любовником. Между тем отец Аргуэдас вернулся к Роксане Косс. Она расстегнула верхние пуговицы рубашки аккомпаниатора и прильнула ухом к его груди. Ее волосы так живописно разметались по плечам, что аккомпаниатор наверняка пришел бы в восхищение, будь он в сознании, но ей не удавалось привести его в чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Она улыбнулась ему. Ее улыбка была ласковой, но сдержанной, сообразно с обстоятельствами.
– Вы можете мне сказать, почему они меня задержали? – спросила она шепотом.
Услышав ее голос, он почувствовал внезапное разочарование. Нет, не в ней, ни в коем случае, но в самом себе. Английский! Ему давно твердили, что надо учить английский язык. Как это говорят туристы? «Have a nice way» [Счастливого пути (англ. ). ]? Но, может быть, в данном случае это не совсем уместный ответ? Может, это вообще значит что-то оскорбительное? Или это просьба указать дорогу, помочь с фотографированием или с обменом денег? Он произнес про себя слова молитвы и грустно выговорил одно-единственное слово, в котором был уверен:
– English.
– Ах! – сказала она, приветливо кивнув, и вновь вернулась к своей работе.
Вдвоем они разместили аккомпаниатора поудобнее, и отец Аргуэдас вынул носовой платок и стер бледную пену с его губ. Разумеется, он никогда не претендовал на то, что обладает медицинскими познаниями, но он столько раз в жизни посещал больных и так часто подавал им причастие, которое оказывалось для них последним! Вот и теперь он вынужден был признать, что этот человек, который так прекрасно играет на фортепьяно, скорей нуждается в последнем причастии, чем в молитвах о выздоровлении.
– Он католик? – спросил он Роксану Косс, касаясь груди аккомпаниатора.
Она понятия не имела о том, в каких отношениях этот человек находится с богом, и еще того меньше, какой церковью эти отношения регулируются. Она пожала плечами. Хоть таким способом она может пообщаться с этим священником.
– Catolica? – спросил он снова, скорей ради собственного любопытства, и вежливо указал на нее.
– Я? – переспросила она, касаясь середины своей груди. – Да. – Она кивнула головой. – Si, catolica. – Всего два простых слова, но она была очень горда, что произнесла их по-испански.
Он улыбнулся. Что касается аккомпаниатора, то тут было два серьезных вопроса: во-первых, действительно ли он умирает, во-вторых, является ли он католиком. А коль скоро дело могло коснуться загробного упокоения души, следовало действовать осмотрительно. Если он по ошибке прочитает католические молитвы над иудеем, то в случае его выздоровления отца Аргуэдаса обвинят, что он воспользовался бессознательным состоянием политического заложника. Он похлопал по руке Роксану Косс. Рука как у ребенка! Такая белая и мягкая, с закругленными на концах пальцами. На одном из них красовался темно-зеленый камень размером с перепелиное яйцо, окруженный мелкими бриллиантами. Обычно он, видя женщину с такими украшениями, тут же старался убедить ее сделать пожертвование в пользу бедных, но сегодня ему почему-то доставляло удовольствие любоваться кольцом на ее руке. Он понимал, что мысль о пожертвовании сейчас неуместна, и почувствовал, как по лбу его заструился холодный пот. А он, как назло, остался без носового платка! Он извинился и попросил разрешения поговорить с командирами.
– Этот человек… – начал отец Аргуэдас, понизив голос. – Я считаю, что он умирает.
– Он не умирает, – возразил командир Альфредо. – Он пытается таким способом вытащить отсюда ее. Он притворяется, что умирает.
– Не думаю. Пульс, цвет кожи… – Он обернулся через плечо, увидел рояль, огромные букеты лилий и роз, приготовленные специально для приема, аккомпаниатора, лежащего на ковре, как большой и бесформенный куль. – Некоторые вещи сымитировать невозможно.
– Он сам решил здесь остаться. Мы выбросили его вон, а он вернулся. Умирающий на такое не способен.
Командир Альфредо тоже обернулся на аккомпаниатора. Потер изувеченную руку. Уже десять лет, как он потерял пальцы, а рука до сих пор болит.
– Возвращайтесь, куда вам велено, – сказал командир Бенхамин священнику. После того как половина людей ушла, он испытывал видимое облегчение, как будто тем самым решалась половина его проблем. Он прекрасно понимал, что это не так, но жаждал хотя бы кратковременного покоя. Комната казалась теперь почти пустой.
– Мне необходимо взять с кухни немного масла для помазания…
– Никаких кухонь. – Командир Бенхамин отрицательно мотнул головой. Желая проявить пренебрежение к молодому священнику, он зажег сигарету. Больше всего он жалел, что оба они – и священник и аккомпаниатор – не убрались из дома тогда, когда им было велено это сделать. Людям нельзя позволять самим делать выбор, оставаться им в заложниках или нет. В то же время опыта грубого обхождения со служителем церкви у него не было, и сигарета потребовалась ему для храбрости. Он потушил спичку и бросил ее на ковер. Он хотел было выпустить дым прямо в лицо священнику, но не смог.
– Хорошо, я могу просто прочитать заупокойные молитвы и обойтись без масла, – немного подождав, сказал отец Аргуэдас.
– Никаких заупокойных молитв! – повысил голос командир Альфредо. – Он не умирает!
– Я спрашивал вас только о масле, – вежливо возразил священник. – О молитвах я вас не спрашивал.
Командирам ужасно захотелось заткнуть ему рот, врезать ему как следует по физиономии, позвать кого-нибудь из боевиков, чтобы тот, приставив автоматное дуло к его спине, загнал его обратно в шеренгу мужчин, но никто из них не мог на это решиться. Такова была власть церкви, а может быть, и власть оперной певицы, склонившейся сейчас над человеком, которого они считали ее любовником. Между тем отец Аргуэдас вернулся к Роксане Косс. Она расстегнула верхние пуговицы рубашки аккомпаниатора и прильнула ухом к его груди. Ее волосы так живописно разметались по плечам, что аккомпаниатор наверняка пришел бы в восхищение, будь он в сознании, но ей не удавалось привести его в чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99