Лучи заходящего солнца играли на желтых листьях деревьев, на фарах машин.
– Зеркала лучших марок! Серьги, браслеты, пряжки из малахита! Элегантно! Дешево! Красиво! Можете убедиться! – послышался голос уличного торговца.
Марио остановился.
– Карола, хочешь несколько бриллиантов?…
– Я? Эти глупые безделушки никогда больше не будут меня интересовать. Никогда, слышишь?…
И они, смеясь, пошли дальше.
Когда Тьяну вызвали в кабинет начальника тюрьмы, она стала кричать, что ни за что не пойдет… Глоринье, уже связывавшей в узел свои вещи, пришлось долго и терпеливо убеждать подругу последовать за полицейским. Подобным образом бедняжку уже вызывали много раз, и она всегда возвращалась измученной, истерзанной…
Вскоре обе женщины, очень возбужденные, весело шагали по двору тюрьмы, прощаясь с товарками:
– Всего наилучшего, Филомена! Передам ему твое поручение! Жинота! Как только смогу, пришлю сигареты!.. Пока!..
Они направились к воротам, которые в этот закатный час казались позолоченными. Часовой пошел к ним навстречу, но они еще издали показали ему пропуска…
Подруги вышли на улицу. Это была свобода, это была жизнь. Их никто не ждал. У них не было ни одежды, чтобы переодеться, ни денег, ничего… Но это была свобода…
Глоринья держала под мышкой завернутый в газету сверток, Себастьяна шла с пустыми руками. У нее кружилась голова и подкашивались ноги. Когда ее арестовали в доме хозяев, в праздничный вечер, на ней было хорошее, нарядное платье, но теперь оно уже стало грязным, потрепанным и дурно пахло. Она почувствовала себя бродяжкой, без денег, без теплой одежды, и ее радостное возбуждение стало рассеиваться. Внезапно Глоринья остановилась:
– Послушай, Тьяна!.. Надень-ка мой жакет…
Она раскрыла сверток, бросила бумагу в канаву, протянула подруге жакет и помогла надеть его.
– Готово. Сшит словно на тебя! Просто мечта!
И обе женщины – Глоринья в черном жакете, Тьяна в жакете лимонного цвета – уверенно пошли дальше.
Однако на одном из поворотов прачка замедлила шаг: ей некуда было идти.
– Ничего у меня нет. Наняли на работу, а потом выбросили на улицу. Так вот и живешь… – Она готова была расплакаться.
Глоринья посочувствовала ей:
– Перестань быть простофилей, подружка! Найдется тебе работенка. Понятно?
Но Тьяна не понимала, и Глоринье пришлось объяснить ей:
– Не беспокойся, устроишься. Я знаю одну старушку, сводницу. Она добрая. Такие, как мы, находят у нее в доме приют, пока не встанут на ноги. Теперь понимаешь?… В городе немало богатых господ, которые не прочь побаловаться с девушками… А у нее есть их телефоны… Ну, теперь поняла?…
Безработный
Оливио Базан, согнувшись под тяжестью старого дорожного чемодана, вышел из железнодорожного пакгауза. Это был склад компании, в которой он раньше работал. Рабочий день уже кончился, разгрузка вагона с каолином была прервана. Грузчики выстроились в очередь перед душем; на их обнаженных спинах каолин, смешавшись с потом, образовал белесые корки, плотно прилипшие к коже. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, Оливио добрался до привокзальной площади и стал дожидаться автобуса. Он уже привык к этим долгим, изнурительным ожиданиям под солнцем и дождем. В последнее время, когда Оливио занялся поисками мелких заработков, его нередко видели здесь, у остановки автобуса, так как его «Шкода» была теперь лишь воспоминанием о прошлом. Оливио не чувствовал смущения и не боялся быть узнанным своими бывшими друзьями – дельцами банковского и промышленного мира, – когда те проезжали мимо на своих дорогих машинах, а он в прекрасном костюме, но в ботинках со стоптанными каблуками ожидал автобуса. Наоборот… Когда показывался сидевший за рулем старый знакомый, Оливио по-приятельски приветствовал его:
– Алло, дружище!
С чемоданом у ног, с потухшей сигаретой в уголке рта, с руками в карманах, где он наощупь пересчитывал монеты, Оливио Базан развлекался созерцанием центра города. Смеркалось. Последние лучи солнца освещали сбоку гигантские глыбы небоскребов, бросавших мрачную тень на кварталы у своего основания.
Каждую ночь рок зачинает людей, у которых еще нет имени. Они рождаются, борются, умирают, обращаются в прах, из которого вышли. И никто о них не вспоминает… Базан был погружен в такие размышления, когда какая-то женищна, не торопясь, перешла площадь и поравнялась с ним. Оливио узнал ее. Белокурые волосы уже не имели прежнего блеска, платье было сшито из слишком яркого, бросающегося в глаза набивного ситца, а большие запыленные туфли спадали с ног… Она шла усталой, вялой походкой, словно ей вообще не хотелось никуда идти. Ее безжизненные руки висели как плети. Сумочка при каждом шаге ударялась о ногу.
Женщина шла, рассеянно глядя перед собой, далекая от всего окружающего.
– Нисия! – воскликнул Оливио.
Она неторопливо обернулась и оказалась лицом к лицу с незнакомцем, назвавшим ее по имени.
– А! Это вы? Как же вас зовут на самом деле?
– Элезбан.
– Нет… Скажите ваше настоящее имя, которое я слышала в… в… Когда это было? Сколько времени прошло с тех пор?
Она замолчала и посмотрела на него смеющимися глазами.
– Знаете, мне больше нравилось, когда вы носили комбинезон, правили машиной и, как мальчишка, смеялись по любому поводу.
– Я тоже предпочел бы то время…
– «Акула, король дыма»!.. Помните?
– Да, я был им… А вы? Как ваши дела?
– Хуже некуда. Помните, я вам как-то рассказывала? Из-за того, что Просперо не заплатил по векселям, у меня отобрали мебель. А она была такая шикарная! Вы находите, что я могу жить без шикарной мебели? Да простит меня бог! Я предпочитаю тюрьму!
– А другой красавчик, Бимбо?
– Ах! Это не любовник, а импрессарио. Женщина для него не человеческое существо, нежное и чувствительное, а гитара.
– Гитара? Чтобы аккомпанировать фадо?
– Нет, чтобы делать деньги!
Оба засмеялись. Затем Нисия печально продолжала свой рассказ:
– А теперь, когда я через одного любителя кокады добилась для него повышения, он переметнулся к другой. Обхаживает одну певичку из варьете. О ней иногда даже пишут в газетах. Ко мне больше и не заглядывает.
– А как же вы, Нисия?
– Живу одиноко, оскандалились перед всеми знакомыми. Теперь прощайте, клиентки! Неприятность с мебелью, выселение за неплатеж…
– А что сейчас делаете?
– Живу здесь, недалеко. Запомните: гостиница «Мотылек», комната 26.
– Может быть, зайду, но не знаю когда… Сегодня у меня дел по горло. Вот видите, можете, полюбоваться…
И он показал на стоящий у его ног чемодан. Нисия предположила:
– Образчики?
– Да нет, просто всякая рухлядь из квартиры.
Она загадочно улыбнулась ему:
– В таком случае до…
– …До лучших времен.
Нисия отошла на несколько шагов и оглянулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Зеркала лучших марок! Серьги, браслеты, пряжки из малахита! Элегантно! Дешево! Красиво! Можете убедиться! – послышался голос уличного торговца.
Марио остановился.
– Карола, хочешь несколько бриллиантов?…
– Я? Эти глупые безделушки никогда больше не будут меня интересовать. Никогда, слышишь?…
И они, смеясь, пошли дальше.
Когда Тьяну вызвали в кабинет начальника тюрьмы, она стала кричать, что ни за что не пойдет… Глоринье, уже связывавшей в узел свои вещи, пришлось долго и терпеливо убеждать подругу последовать за полицейским. Подобным образом бедняжку уже вызывали много раз, и она всегда возвращалась измученной, истерзанной…
Вскоре обе женщины, очень возбужденные, весело шагали по двору тюрьмы, прощаясь с товарками:
– Всего наилучшего, Филомена! Передам ему твое поручение! Жинота! Как только смогу, пришлю сигареты!.. Пока!..
Они направились к воротам, которые в этот закатный час казались позолоченными. Часовой пошел к ним навстречу, но они еще издали показали ему пропуска…
Подруги вышли на улицу. Это была свобода, это была жизнь. Их никто не ждал. У них не было ни одежды, чтобы переодеться, ни денег, ничего… Но это была свобода…
Глоринья держала под мышкой завернутый в газету сверток, Себастьяна шла с пустыми руками. У нее кружилась голова и подкашивались ноги. Когда ее арестовали в доме хозяев, в праздничный вечер, на ней было хорошее, нарядное платье, но теперь оно уже стало грязным, потрепанным и дурно пахло. Она почувствовала себя бродяжкой, без денег, без теплой одежды, и ее радостное возбуждение стало рассеиваться. Внезапно Глоринья остановилась:
– Послушай, Тьяна!.. Надень-ка мой жакет…
Она раскрыла сверток, бросила бумагу в канаву, протянула подруге жакет и помогла надеть его.
– Готово. Сшит словно на тебя! Просто мечта!
И обе женщины – Глоринья в черном жакете, Тьяна в жакете лимонного цвета – уверенно пошли дальше.
Однако на одном из поворотов прачка замедлила шаг: ей некуда было идти.
– Ничего у меня нет. Наняли на работу, а потом выбросили на улицу. Так вот и живешь… – Она готова была расплакаться.
Глоринья посочувствовала ей:
– Перестань быть простофилей, подружка! Найдется тебе работенка. Понятно?
Но Тьяна не понимала, и Глоринье пришлось объяснить ей:
– Не беспокойся, устроишься. Я знаю одну старушку, сводницу. Она добрая. Такие, как мы, находят у нее в доме приют, пока не встанут на ноги. Теперь понимаешь?… В городе немало богатых господ, которые не прочь побаловаться с девушками… А у нее есть их телефоны… Ну, теперь поняла?…
Безработный
Оливио Базан, согнувшись под тяжестью старого дорожного чемодана, вышел из железнодорожного пакгауза. Это был склад компании, в которой он раньше работал. Рабочий день уже кончился, разгрузка вагона с каолином была прервана. Грузчики выстроились в очередь перед душем; на их обнаженных спинах каолин, смешавшись с потом, образовал белесые корки, плотно прилипшие к коже. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, Оливио добрался до привокзальной площади и стал дожидаться автобуса. Он уже привык к этим долгим, изнурительным ожиданиям под солнцем и дождем. В последнее время, когда Оливио занялся поисками мелких заработков, его нередко видели здесь, у остановки автобуса, так как его «Шкода» была теперь лишь воспоминанием о прошлом. Оливио не чувствовал смущения и не боялся быть узнанным своими бывшими друзьями – дельцами банковского и промышленного мира, – когда те проезжали мимо на своих дорогих машинах, а он в прекрасном костюме, но в ботинках со стоптанными каблуками ожидал автобуса. Наоборот… Когда показывался сидевший за рулем старый знакомый, Оливио по-приятельски приветствовал его:
– Алло, дружище!
С чемоданом у ног, с потухшей сигаретой в уголке рта, с руками в карманах, где он наощупь пересчитывал монеты, Оливио Базан развлекался созерцанием центра города. Смеркалось. Последние лучи солнца освещали сбоку гигантские глыбы небоскребов, бросавших мрачную тень на кварталы у своего основания.
Каждую ночь рок зачинает людей, у которых еще нет имени. Они рождаются, борются, умирают, обращаются в прах, из которого вышли. И никто о них не вспоминает… Базан был погружен в такие размышления, когда какая-то женищна, не торопясь, перешла площадь и поравнялась с ним. Оливио узнал ее. Белокурые волосы уже не имели прежнего блеска, платье было сшито из слишком яркого, бросающегося в глаза набивного ситца, а большие запыленные туфли спадали с ног… Она шла усталой, вялой походкой, словно ей вообще не хотелось никуда идти. Ее безжизненные руки висели как плети. Сумочка при каждом шаге ударялась о ногу.
Женщина шла, рассеянно глядя перед собой, далекая от всего окружающего.
– Нисия! – воскликнул Оливио.
Она неторопливо обернулась и оказалась лицом к лицу с незнакомцем, назвавшим ее по имени.
– А! Это вы? Как же вас зовут на самом деле?
– Элезбан.
– Нет… Скажите ваше настоящее имя, которое я слышала в… в… Когда это было? Сколько времени прошло с тех пор?
Она замолчала и посмотрела на него смеющимися глазами.
– Знаете, мне больше нравилось, когда вы носили комбинезон, правили машиной и, как мальчишка, смеялись по любому поводу.
– Я тоже предпочел бы то время…
– «Акула, король дыма»!.. Помните?
– Да, я был им… А вы? Как ваши дела?
– Хуже некуда. Помните, я вам как-то рассказывала? Из-за того, что Просперо не заплатил по векселям, у меня отобрали мебель. А она была такая шикарная! Вы находите, что я могу жить без шикарной мебели? Да простит меня бог! Я предпочитаю тюрьму!
– А другой красавчик, Бимбо?
– Ах! Это не любовник, а импрессарио. Женщина для него не человеческое существо, нежное и чувствительное, а гитара.
– Гитара? Чтобы аккомпанировать фадо?
– Нет, чтобы делать деньги!
Оба засмеялись. Затем Нисия печально продолжала свой рассказ:
– А теперь, когда я через одного любителя кокады добилась для него повышения, он переметнулся к другой. Обхаживает одну певичку из варьете. О ней иногда даже пишут в газетах. Ко мне больше и не заглядывает.
– А как же вы, Нисия?
– Живу одиноко, оскандалились перед всеми знакомыми. Теперь прощайте, клиентки! Неприятность с мебелью, выселение за неплатеж…
– А что сейчас делаете?
– Живу здесь, недалеко. Запомните: гостиница «Мотылек», комната 26.
– Может быть, зайду, но не знаю когда… Сегодня у меня дел по горло. Вот видите, можете, полюбоваться…
И он показал на стоящий у его ног чемодан. Нисия предположила:
– Образчики?
– Да нет, просто всякая рухлядь из квартиры.
Она загадочно улыбнулась ему:
– В таком случае до…
– …До лучших времен.
Нисия отошла на несколько шагов и оглянулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53