– Не забудьте мой адрес. Приходите, когда захочется. Знаете, у меня есть бутылочка вина. И не поддельного, слышите?
И она пошла своей дорогой, той печальной дорогой, которая ведет куда-то вниз, а куда – и сам не знаешь.
Женщина, стоявшая в очереди позади Оливио, устала ждать:
– Этот автобус, наверное, никогда не придет!
Стоявший впереди мужчина добавил:
– Народ очень недоволен. Того и гляди взбунтуется.
Оливио не прислушивался к этому неторопливому разговору. Он смотрел на мелькавшую вдали фигурку Нисии, которая вот-вот затеряется в толпе. Зажглись уличные фонари: откуда-то сверху словно упала горсть светящихся зерен. Они набухали и распускались, превращаясь в лампочки. А Нисия, печальная, увядшая красавица, все еще была видна вдали, уже почти у самого угла. Она шла медленно, сутулясь, сумочка все так же билась о ногу…
Грузовик компании, который отъехал от склада, остановился возле Базана.
– Добрый вечер, сеньор Базан.
– Добрый вечер, Патрисио.
– Вам в эту сторону? Желаете, могу подбросить до гаража!
– Идет. Спасибо.
Он поднял чемодан. Шофер подхватил его и бросил в кузов.
– Тяжеловат…
– Всякое барахло из конторы.
Базан зашел с другой стороны, с трудом влез в кабину и сел рядом с шофером и его помощником.
– Вы где устроились, сеньор Базан? Что-то не появляетесь больше здесь, на складе…
– После того… помните ограбление?… оказался на улице… Приходится изворачиваться, нет ни минуты свободной, некогда зайти в парикмахерскую…
Патрисио не трогался с места, ожидая приказания. Оливио, как бы проснувшись, засмеялся:
– Ну-ка, дай газу, приятель!
Грузовик рванулся и стал метаться то вправо, то влево, обходя идущие впереди машины. Наконец Патрисио обогнал всех, и грузовик покатил во главе колонны, как будто экспортная компания была хозяйкой улицы…
Бедность хуже, чем нищета
После описанных выше событий прошло еще несколько месяцев. Несчастный Базан благополучно разрешил свои дела с компанией и ювелирами Амстердама, но оказался в объятиях если не нищеты, то по меньшей мере бедности. Граница между ними весьма неопределенна.
Лучше быть нищим, чем бедным, – к этому выводу приходят те, кто пережил бедность. Бедность из-за присущей ей ложной стыдливости вынуждена носить маску. Бедняк обладает болезненной чувствительностью, у него вид больного ребенка. Одно неосторожное слово, брошенное по его адресу, обижает, оскорбляет, унижает его. Но он не протестует, а молча, со слезами переносит оскорбление. Что же касается нищего, то тут дело принимает совершенно иной оборот.
Нищий – это человек, насильственно освобожденный от общественных условностей. Если он и прибегает иногда к притворству, то делает это не за тем, чтобы скрыть, а чтобы подчеркнуть свои страдания. Хотя нищий и без ухищрений, одним своим видом вызывает чувство жалости, собственных ран ему кажется мало, и он киноварью и свинцовыми белилами рисует, например, ужасную язву на голени. Бедность, же, наоборот, когда у нее есть рана, старается скрыть ее от общества под покровом пудры. Никто так не похож на новоиспеченного богача, как новоиспеченный бедняк; и тот и другой стараются приспособиться к чужому, подчас далеко не гостеприимному обществу…
В дождливый день семья Базана переехала на новую квартиру. Два грузовика компании – почему же не воспользоваться бесплатным транспортом, ведь Базан там работал – перевезли оставшуюся после продажи с молотка мебель. Семья должна была жить теперь в крохотной квартирке на улице Кастро Алвес. Друг дома, Понсиано, по настоятельной просьбе своей супруги, будучи человеком сострадательным, согласился оказать услугу Базану в качестве поручителя. Согласился, однако не преминул поворчать:
– Базан – шляпа! Держал в руках такое богатство и позволил бандитам похитить его!.. А теперь докучает друзьям…
Новое жилье располагалось в глубине второго этажа старого, запущенного дома. Чтобы попасть в квартиру, нужно было пройти по темному коридору, где круглые сутки горела лампочка, покрытая слоем пыли. Но комнаты были светлые, веселые. Два окна выходили во внутренний двор, где было много солнца и стояли горы ящиков с пустыми бутылками из процветавшего в первом этаже бара…
Оливио вышел из такси и, сопя и кряхтя, внес наверх старый чемодан с испорченными замками.
– Что это? – спросила Клелия.
– Все, что осталось от конторы.
– Покончил с ней?
– Да. И воспользовался удобным случаем, чтобы продать пишущую машинку и свой выходной костюм. За все вместе шесть конто… Такая сумма сейчас для нас просто находка!
Он окинул быстрым взглядом квартиру в поисках подходящего места, где чемодан никому не будет мешать. В конце концов водрузил его на шкаф в узенькой комнатке, где собирался устроить свой кабинет. Считая себя обязанным делиться с женой всеми новостями, рассказал, что, так как он своевременно не внес квартирной платы, до крайности рассерженный домовладелец потребовал у него денег и грозил, что иначе взыщет их с поручителя.
– На этот раз Понсиано взорвется! Вот увидите… – грустно закончил Оливио.
На следующий день, придя домой, он сел в шезлонг и развернул газету. Внезапно позвал жену:
– Клелия, послушайте!.. Воры предстали перед судом…
– А деньги?
– Не обнаружены и вряд ли когда-нибудь будут обнаружены.
– Все осуждены, да?
– Нет, не все. Просперо приговорен к двенадцати годам тюрьмы за разные преступления, но адвокат подал апелляцию; в один прекрасный день грабитель окажется на свободе и снова примется за старое.
– А остальные?
Оливио стал внимательно читать сообщение.
– Продолжение на шестой странице, подождите, сейчас…
Он нервно перелистал вечернюю газету и наконец нашел продолжение. Прочитал до конца и подвел итог:
– Себастьяна, Карола и Марио оправданы ввиду отсутствия прямых улик и главным образом потому, что выполняли поручение представителя власти, помощника комиссара полиции.
– А повар Макале, который угрожал мне ножом?
– Остался на свободе. О нем ни слуху ни духу. Наверное, именно он и прикарманил все похищенное!
– А Сухарь, о котором недавно писали газеты после этого прискорбного происшествия в тюрьме?…
– Непутевый, но чувствительный малый… Когда в лазарете он пришел в себя – подбежал к окну и выбросился с четвертого этажа. Долгое время лежал в покойницкой. Никто за ним не пришел. Никого из родных, ни одного друга… А ему было только восемнадцать лет. Чуть постарше нашего Жоржи…
Когда семья сидела на кухне после обеда, к которому Жоржи купил в баре лимонаду, а в овощной лавке на площади – апельсинов, – задребезжал звонок. Супруги испуганно переглянулись. Тила подбежала к двери, глянула в глазок и вполголоса сообщила:
– Понсиано!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53