Он!
Навстречу им из боковой аллеи выезжает блестящая кавалькада. Впереди на рослой рыжей кобыле немецкий офицер, лицо которого известно каждому парижанину. Это комендант Большого Парижа, личный друг рейхсминистра Геринга, доверенное лицо Гитлера - гаулейтер барон фон Шаумбург со своими многочисленными подчиненными и адъютантами.
Молодые всадники поравнялись с Шаумбургом, но тот не обратил внимания на встречных - был занят разговором с одним из офицеров.
- Восемь часов двадцать минут. Значит, он выезжает со двора своей виллы в восемь пятнадцать, - засекает время по своим часам Гюстав. Теперь еще несколько кругов по лесу. Нужно выяснить, когда он кончает прогулку. Ты пересчитала охрану?
- По-моему, шесть человек, - шепчет Жермен. - Рядом с ним полковник авиации и адъютант. Охрана ехала чуть поодаль.
Жермен старается выглядеть хладнокровной. Только что, сию минуту, она видела в нескольких шагах от себя главного палача Парижа.
Это по приказу фон Шаумбурга расстреливают на холме Мон-Валерьен французских патриотов, увозят людей в лагеря смерти, арестовывают, разлучают жен с мужьями, родителей с детьми. Это он преследует, уничтожает всех, кто борется с фашизмом. И это ему партизаны Парижа вынесли смертный приговор.
Все это знает Жермен. Она не знает еще, когда и кто приведет приговор в исполнение. Она - только маленькое звено в этой цепи мстителей за народ.
- Ты не заметила, на нас обратили внимание? - спрашивает Гюстав, погруженный в какие-то расчеты.
- Кажется, не больше, чем на других.
- Тогда - за ними. Только не приближаться.
Еще шесть кругов по лесу. Всадников все больше. Кажется, солнце пригнало сюда всех прожигателей жизни. Это очень на руку Гюставу и Жермен. Она знает: сейчас, во время прогулки фон Шаумбурга, за каждым деревом засели полицейские и охранники. За каждым всадником наблюдают, его "фиксируют". Но эти двое так заняты флиртом, так нежно склоняются друг к другу, так непринужденно смеются...
- Восемь пятьдесят три. Они возвращаются, - опять регистрирует Гюстав. - У виллы его ждет машина. Сейчас он поедет в комендатуру.
- Наши там? - чуть слышно спрашивает Жермен.
- И там и по всему его пути.
И правда, если бы в это утро вы вздумали пройтись по улице Николо, вы могли бы вдруг приметить в очереди у булочной долговязого вихрастого подростка в больших, не по росту, туфлях. Вы без труда узнали бы "Последние в жизни", на этот раз старательно залатанные и начищенные. Да, Николь здесь, у булочной. Магазины в Париже теперь открываются очень поздно, не раньше часа, двух: нечем торговать. Но очереди выстраиваются с утра, и у Николь полная возможность наблюдать. Очередь похожа на гигантскую змею анаконду; голова ее скрыта наружными дверями булочной, а хвост растянулся по всей длине тротуара. Змея все растет и растет, маленькие группки людей подбегают, приклеиваются, смешиваются с другими, и пресмыкающееся все время чуть колеблется, извивается, точно рябь пробегает по его длинному телу. Николь не сводит глаз с улицы. Без такси, без машин у тротуаров, без обычной нарядной парижской толпы улица выглядит мертвой. Душа покинула город. И только рядом, над входом в красивый особняк, лениво полощется на ветру огромный флаг со свастикой. Николь не думает о том, что свастика охватила цепкими лапами почти всю Францию, что в этих лапах бьются и задыхаются множество стран. Сейчас именно эта свастика на соседнем доме терзает сердце Николь как символ унижения Франции. Ей больно за Париж, за ее Париж. И солдат, который марширует с автоматом вдоль особняка, и другие немцы, проходящие в своих сине-зеленых мундирах мимо людей в очереди, - все то же: унижение, рабство, позор города, позор народа.
Николь еще не умеет смотреть на врагов, не видя. А ведь Жермен ее учила! Она все примечает, она каждую мелочь ставит им в счет. Ну хорошо, хорошо, не надо об этом. Главное - смотреть на улицу. Наблюдать.
Впереди Николь мальчик лет пятнадцати - типичный парижский мальчишка, со вздернутым носом, в шортах и клетчатой рубашке с засученными рукавами. Стоит, размахивает красивой корзинкой из итальянской соломки. Николь соображает: "Ага, накануне войны ездил с родителями в Италию, во Флоренцию или, может, в Неаполь". Корзинка вертится, как крылья ветряной мельницы, мальчишке невмоготу стоять спокойно. Так и есть, на корзинке надпись из цветной соломки, красной с зеленым: "Фиренце". Николь довольна своей догадливостью, умением наблюдать. "Из меня вполне мог бы получиться детектив. Может, сказать Гюставу?"
Именно в эту минуту мимо, как черная молния, проносится закрытый автомобиль. Лимузин. За темноватым бронированным стеклом бритое, с мощной челюстью лицо под козырьком нацистской фуражки.
"Фон Шаумбург!" - мгновенной вспышкой отдается в мозгу.
- Девять двенадцать...
- Что? Который час? Вы сказали, мадемуазель, девять часов и сколько минут? Спасибо. Как, вы уходите? А как же ваша очередь?
- Очень жаль, но я должна успеть к дантисту.
Длинные ноги несут Николь по улицам. Вот авеню Поль Думер, сюда направился черный лимузин. Но его уже давно нет. Фон Шаумбург, наверно, давно сидит у себя в комендатуре, на улице Риволи. Николь знает: несколько товарищей должны стоять на постах на авеню Поль Думер и на улице Риволи. Мгновение ей кажется, что возле табачного киоска на углу мелькнули две знакомые головы - одна светлая, вся в мелких кудряшках, другая темная, с гладкими, косо спускающимися на лоб темными волосами. Что? Поль и Дени, оба русских, тоже тут? Нет, не может быть! Николь просто померещилось; уж слишком часто видится ей на парижских улицах тонкая юношеская фигура с темными гладкими волосами на красивой голове.
Померещилось? Ну, а вон тот толстяк в сдвинутой на затылок темной шляпе? Николь готова держать пари, что это Жан-Пьер Келлер из Виль-дю-Буа. Значит, и он здесь дежурит?
Но и толстяк и двое юношей у табачного киоска успевают исчезнуть, прежде чем Николь добегает до них. Показалось? Да, наверно. Даже больше: сейчас она совершенно уверена, что все это ей просто померещилось. Спросить при встрече? Но это не принято у подпольщиков. Каждый делает то, что ему поручили. Вот и все.
Проходит много дней. Уже изучены все привычки и пристрастия коменданта Большого Парижа, распорядок его дня - час за часом, минута за минутой. Изучены все его друзья, все служащие комендатуры. Его шоферы. Его охрана. Его приближенные.
Вначале подпольщики предполагали уничтожить фон Шаумбурга в самом Булонском лесу в тот момент, когда он выходит из дому. Но в Булонском лесу слишком много охранников, стрелявший неминуемо попал бы к ним в руки. Лозунг партизан - "Беречь каждого человека". Они не хотят рисковать своими людьми. Кроме того, важно показать всей стране, всем патриотам, что Франция жива, что Франция борется и ни один фашистский палач не избегнет возмездия, все найдут свой бесславный конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Навстречу им из боковой аллеи выезжает блестящая кавалькада. Впереди на рослой рыжей кобыле немецкий офицер, лицо которого известно каждому парижанину. Это комендант Большого Парижа, личный друг рейхсминистра Геринга, доверенное лицо Гитлера - гаулейтер барон фон Шаумбург со своими многочисленными подчиненными и адъютантами.
Молодые всадники поравнялись с Шаумбургом, но тот не обратил внимания на встречных - был занят разговором с одним из офицеров.
- Восемь часов двадцать минут. Значит, он выезжает со двора своей виллы в восемь пятнадцать, - засекает время по своим часам Гюстав. Теперь еще несколько кругов по лесу. Нужно выяснить, когда он кончает прогулку. Ты пересчитала охрану?
- По-моему, шесть человек, - шепчет Жермен. - Рядом с ним полковник авиации и адъютант. Охрана ехала чуть поодаль.
Жермен старается выглядеть хладнокровной. Только что, сию минуту, она видела в нескольких шагах от себя главного палача Парижа.
Это по приказу фон Шаумбурга расстреливают на холме Мон-Валерьен французских патриотов, увозят людей в лагеря смерти, арестовывают, разлучают жен с мужьями, родителей с детьми. Это он преследует, уничтожает всех, кто борется с фашизмом. И это ему партизаны Парижа вынесли смертный приговор.
Все это знает Жермен. Она не знает еще, когда и кто приведет приговор в исполнение. Она - только маленькое звено в этой цепи мстителей за народ.
- Ты не заметила, на нас обратили внимание? - спрашивает Гюстав, погруженный в какие-то расчеты.
- Кажется, не больше, чем на других.
- Тогда - за ними. Только не приближаться.
Еще шесть кругов по лесу. Всадников все больше. Кажется, солнце пригнало сюда всех прожигателей жизни. Это очень на руку Гюставу и Жермен. Она знает: сейчас, во время прогулки фон Шаумбурга, за каждым деревом засели полицейские и охранники. За каждым всадником наблюдают, его "фиксируют". Но эти двое так заняты флиртом, так нежно склоняются друг к другу, так непринужденно смеются...
- Восемь пятьдесят три. Они возвращаются, - опять регистрирует Гюстав. - У виллы его ждет машина. Сейчас он поедет в комендатуру.
- Наши там? - чуть слышно спрашивает Жермен.
- И там и по всему его пути.
И правда, если бы в это утро вы вздумали пройтись по улице Николо, вы могли бы вдруг приметить в очереди у булочной долговязого вихрастого подростка в больших, не по росту, туфлях. Вы без труда узнали бы "Последние в жизни", на этот раз старательно залатанные и начищенные. Да, Николь здесь, у булочной. Магазины в Париже теперь открываются очень поздно, не раньше часа, двух: нечем торговать. Но очереди выстраиваются с утра, и у Николь полная возможность наблюдать. Очередь похожа на гигантскую змею анаконду; голова ее скрыта наружными дверями булочной, а хвост растянулся по всей длине тротуара. Змея все растет и растет, маленькие группки людей подбегают, приклеиваются, смешиваются с другими, и пресмыкающееся все время чуть колеблется, извивается, точно рябь пробегает по его длинному телу. Николь не сводит глаз с улицы. Без такси, без машин у тротуаров, без обычной нарядной парижской толпы улица выглядит мертвой. Душа покинула город. И только рядом, над входом в красивый особняк, лениво полощется на ветру огромный флаг со свастикой. Николь не думает о том, что свастика охватила цепкими лапами почти всю Францию, что в этих лапах бьются и задыхаются множество стран. Сейчас именно эта свастика на соседнем доме терзает сердце Николь как символ унижения Франции. Ей больно за Париж, за ее Париж. И солдат, который марширует с автоматом вдоль особняка, и другие немцы, проходящие в своих сине-зеленых мундирах мимо людей в очереди, - все то же: унижение, рабство, позор города, позор народа.
Николь еще не умеет смотреть на врагов, не видя. А ведь Жермен ее учила! Она все примечает, она каждую мелочь ставит им в счет. Ну хорошо, хорошо, не надо об этом. Главное - смотреть на улицу. Наблюдать.
Впереди Николь мальчик лет пятнадцати - типичный парижский мальчишка, со вздернутым носом, в шортах и клетчатой рубашке с засученными рукавами. Стоит, размахивает красивой корзинкой из итальянской соломки. Николь соображает: "Ага, накануне войны ездил с родителями в Италию, во Флоренцию или, может, в Неаполь". Корзинка вертится, как крылья ветряной мельницы, мальчишке невмоготу стоять спокойно. Так и есть, на корзинке надпись из цветной соломки, красной с зеленым: "Фиренце". Николь довольна своей догадливостью, умением наблюдать. "Из меня вполне мог бы получиться детектив. Может, сказать Гюставу?"
Именно в эту минуту мимо, как черная молния, проносится закрытый автомобиль. Лимузин. За темноватым бронированным стеклом бритое, с мощной челюстью лицо под козырьком нацистской фуражки.
"Фон Шаумбург!" - мгновенной вспышкой отдается в мозгу.
- Девять двенадцать...
- Что? Который час? Вы сказали, мадемуазель, девять часов и сколько минут? Спасибо. Как, вы уходите? А как же ваша очередь?
- Очень жаль, но я должна успеть к дантисту.
Длинные ноги несут Николь по улицам. Вот авеню Поль Думер, сюда направился черный лимузин. Но его уже давно нет. Фон Шаумбург, наверно, давно сидит у себя в комендатуре, на улице Риволи. Николь знает: несколько товарищей должны стоять на постах на авеню Поль Думер и на улице Риволи. Мгновение ей кажется, что возле табачного киоска на углу мелькнули две знакомые головы - одна светлая, вся в мелких кудряшках, другая темная, с гладкими, косо спускающимися на лоб темными волосами. Что? Поль и Дени, оба русских, тоже тут? Нет, не может быть! Николь просто померещилось; уж слишком часто видится ей на парижских улицах тонкая юношеская фигура с темными гладкими волосами на красивой голове.
Померещилось? Ну, а вон тот толстяк в сдвинутой на затылок темной шляпе? Николь готова держать пари, что это Жан-Пьер Келлер из Виль-дю-Буа. Значит, и он здесь дежурит?
Но и толстяк и двое юношей у табачного киоска успевают исчезнуть, прежде чем Николь добегает до них. Показалось? Да, наверно. Даже больше: сейчас она совершенно уверена, что все это ей просто померещилось. Спросить при встрече? Но это не принято у подпольщиков. Каждый делает то, что ему поручили. Вот и все.
Проходит много дней. Уже изучены все привычки и пристрастия коменданта Большого Парижа, распорядок его дня - час за часом, минута за минутой. Изучены все его друзья, все служащие комендатуры. Его шоферы. Его охрана. Его приближенные.
Вначале подпольщики предполагали уничтожить фон Шаумбурга в самом Булонском лесу в тот момент, когда он выходит из дому. Но в Булонском лесу слишком много охранников, стрелявший неминуемо попал бы к ним в руки. Лозунг партизан - "Беречь каждого человека". Они не хотят рисковать своими людьми. Кроме того, важно показать всей стране, всем патриотам, что Франция жива, что Франция борется и ни один фашистский палач не избегнет возмездия, все найдут свой бесславный конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85