Рассмеялась Панёта, согласилась:
- Ладно уж, буду так считать. Но ты нового поросенка добудь, чтоб к рождеству было что резать.
...Если бы не помнились Егору те светлые дни - как и жить сейчас, как выносить душевный гнёт?.. Вот вспомнил такую, казалось бы, мелочь, как охоту на собственного кабана, - и спасен, не разорвалось у него сердце, душа на место стала и вера укрепилась: вернутся родные люди с победой, наладится жизнь, и они снова посеют "арнаутку" и гибриды Уманского под вольным солнцем.
Остро загрустил Егор по деду Мине, с которым связана была его жизнь с малого детства. Он раньше не думал о том, насколько дорог ему дед, потому что тогда не чувствовал, не переживал с такой силой, как теперь. Любил, конечно, Миню, обожал, но и вредил ему по глупости, по детскому неразумению... Вот бы сейчас поговорить с дедом! Это был бы совсем другой разговор, многое теперь до него дошло. Очень хотелось Егору выговориться, высвободить душу от груза пережитого. Ну а если невозможно поговорить с Миней с глазу на глаз, то станет он ему писать письма. Конечно, никуда их не пошлет, будет прятать в укромном месте. И если он, Егор, попадет фашистам в лапы, что не исключено, и не останется жив, то дед из этих писем узнает, что внуки его (про Саньку и Васютку он тоже напишет) жили в оккупации по законам Советской власти, служили своему народу верно и честно, вели себя достойно, как и должно внукам красного атамана.
В тот же день, сидя за столом до вторых петухов, Егор исписал две тетради, рассказывая, что с ним произошло с того часа, когда дед ускакал на позиции полка Агибалова, и до казачьего круга.
Проснувшись среди ночи, Панёта удивленно спросила у внука:
- Егорка, да что ты там все пишешь и пишешь?
- Письмо деду Мине пишу.
- Бог с тобой, что ты мелешь!
- Правду тебе говорю. Ну, пишу дневник. Потом ему передашь, если меня, ого... Ну, если я на задание куда-нибудь пойду...
- На какое такое задание!.. Куда?
- Бабаня, давай об этом позже поговорим, - попросил Егор. - Мне как раз хорошо пишется.
Егор писал и писал - и на душе у него становилось все легче и легче. Ему представилось, что он выговаривался перед дедом, как перед живым. Видел его перед собой: вот он сидит, смалит цигарку, щурится от дымка, что тянется голубыми прядями к глазу, и внимательно слушает его рассказ.
С того дня стал Егор при удобном случае писать письма деду Мине.
Глава седьмая
Атаман Ригорашев поручил Егору привести Семена Кудинова в управу:
- Разыщи его и скажи, мол, зря он прячется, мы давно знаем, что он дома околачивается. Пусть идет ко мне, а то завтра будет поздно. Так и скажи.
- А если запротивится - не захочет идти? - спросил Егор.
- Ну, тогда возьмешь обер-полицая Тадыкина и приведешь его под винтовкой.
Егор подкрался к Семкиному двору с Дашиного огорода. Жил Семка в новом доме, построенном года за четыре до войны, когда он вернулся с кадровой службы и женился.
Из подсолнухов Егор высмотрел: Семка ремонтировал в клуне кормушку. Костыли стояли рядом. Он прихрамывал, но не так уж сильно. Круглое лицо бывшего сержанта, обросшее рыжей щетиной, напоминало куст курая. "Ишь, замаскировался, - с усмешкой подумал Егор, - думает, никто его не узнает. Ну, я тебе сейчас сделаю "хенде хох!" Он по-кошачьи подобрался к клуне и стал в проеме двери, застя свет:
- Здорово, Федосеич!
Застигнутый врасплох, Семен выронил молоток и схватился за костыли.
- Да не хватайся ты за костыли, я видел - ты и без них прекрасно обходишься, - насмешливо сказал Егор.
- А ты зачем у меня во дворе шастаешь? Чего выслеживаешь?! - зашипел Кудинов.
- Тебя атаман Ригорашев требует к себе. Семен вышел из клуни, обвисая на костылях, - показывал, мол, ноги не держат. Ощерясь, сказал с издевкой:
- Ты для кого стараешься, Ёрка? Ну дела - внук красного атамана на побегушках у гитлеровского пособника!
У Егора в голове помутилось от этих слов, но он сдержал себя:
- Федосеич, иди к Ригорашеву и не загрызайся, а то вызову обер-полицая Тадыкина и под винтовкой тебя поведу...
По дороге Егора очень тянуло рассказать Кудинову про то, что части с трактора и молотилки он снимал и прятал вместе с его отцом, но подумал: "Ладно, пусть с ним вначале потолкует Ригорашев".
Атаман встретил Семена как ни в чем не бывало, посадил на стул и задал такой вопрос:
- Ну чего ты не заходишь ко мне, Федосеич, по старой памяти? Прибыл в родную станицу и помалкиваешь, не объявляешься? А раньше, помнится, заходил, не брезговал.
Семка крутил головой по сторонам, видно, ничего не понимал. В кабинете сидели за своими столами Ион Григорьевич и Маня-секретарша. Но они, как и Егор, помалкивали. Сидели шуршали бумажками, кидали на счетах.
- Дак ты ж теперича... энта... ба-а-альшой начальник, - стал валять дурака Семка. - Куды нам...
- Да я на том самом месте и сижу, где раньше сидел, - перебил Ригорашев. Давай всерьез поговорим, Семен...
- Слушаю, господин, или как вас теперь величать?
- Так и величай, как раньше величал, - Алексеем Арсентьевичем. Слушай, Федосеич, я не спрашиваю, как ты оказался дома, а не в отступе со своей частью...
Семка вскочил как подброшенный - костыли грохнулись на пол - и закричал, став перед Ригорашевым:
- А я при чем тут?!. Я виноватый, да?!. Нас, раненых, не успели из госпиталя вывезти... У меня кости были перебиты...
- Да ты чего волнуешься? - спросил Ригорашев с едва приметной усмешкой. Я не требую у тебя отчета. Ты за это отчитаешься перед другими... перед своими командирами.
Семен какое-то время стоял, оглушенный. Затем подобрал костыли и сел, свесив голову.
Ригорашев смотрел на него и говорил, будто ничего особенного между ними не произошло:
- Задача такая, Федосеич: надо срочно отремонтировать трактор и молотилку...
- Я - инвалид! - опять взвился Кудинов. - Я не могу работать.
- Не можешь или не хочешь?
- Не могу...
- Можешь ты работать, Семен, затянулись твои раны. А не будешь работать повесят тебя герры немцы. Кудиновы у них на примете, намотай себе это на ус. А будешь работать - сможем защитить тебя, не дадим геррам повесить, потому что очень нужен нашему станичному обществу мастер-механизатор. Тебе это понятно?
- Не буду я на немцев работать...
- Погоди, погоди, Федосеич!.. Почему это - работать на немцев? А ты о своих детях подумал? А о детях братьев своих?.. Немцы пришли, немцы уйдут, как другие когда-то, а на этой земле жили и будем жить мы, русские крестьяне и эта наша земля должна быть засеяна лучшим семенным зерном. Что будут есть твои дети, если мы не обмолотим пшеницу и не посеем озимые? И что будут есть дети твоих трёх братьев, которые сейчас воюют по ту сторону фронта?.. Ты меня понял, Федосеич?
Семен кивнул.
- А костыли ты брось, Семен. А то еще увидят тебя герры немцы с костылями и загребут как военнопленного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78