- Быть парню солдатом: живот у него ёмкий, голос звонкий, и смотрит на всех с прищуром-сразу видно, будет метким стрелком. - Он подошёл к младенцу, ущипнул его за ляжку, дёрнул за нос и подарил ружьё.
Не какую-нибудь хлопушку, что солью заряжать, а самую настоящую пищаль старый дед принёс - самопал кремнёвый!
- Ну нет уж, дудки! - возразил сторожу кладовщик Амбарас.-- Погляди-ка на его пальчики: загребущие, к себе тянут, как у ястреба. Кладовщиком будет малый! - определил он и, подойдя к люльке, преподнёс Рокасу овчинку - кожушок подшить. Искусственную, в парикмахерской накрученную.
- Сам вырастет - и пальцы выпрямятся, - решил пастух Выгоняйла.- Будет стадо пасти: и сильные руки, и звонкий голос, и пальцы хваткие - всё пригодится пастуху при стаде.- Поклонившись в пояс, он подарил маленькому Рокасу рожок. И кнут ремённый.
Все желали новорождённому счастья в жизни, один лишь тракторист Пахайтис молчал, потягивая пиво. Наконец он вытер губы, встал и торжественно начал:
- Все ваши ремёсла хороши, а пожелания и того лучше, но только вы изрядно поотстали. Настоящему колхознику трактор подавай, стального коня...-да так и не кончил. Поглядел на Кризаса и прикусил язык.
Разозлился Кризас оттого, что соседи прочат его сына не в инженеры, не в генералы, не в министры, не в ветеринары и даже не в председатели колхоза. Топнул в сердцах ногой и ляпнул:
- Мой сын паном будет!
Как топором отрубил.
Соседи так и ахнули, спорить пробовали, возражать пытались, но Кризас упёрся словно бык - не переспоришь. Когда гости разошлись, Дарата, жена Вершка, спросила мужа:
- Тебе что, пиво в голову ударило?
- Сказал, паном - значит, паном будет! ~ гаркнул Кризас, покраснев как рак.
- Каким ещё паном?
- Самым настоящим: будет летом в галошах ходить, от солнца под зонтик прятаться, очки для важности носить и тростью помахивать, чтобы простой народ боялся, шапки за версту снимал.
- Да ведь панов-то давно уже на свете нет,- убеждала мужа Дарата, - все попередохли от безделья, а ты хочешь, чтобы наш единственный сыночек паном был! Ни за что! Пусть уж лучше в подпасках бегает: глядишь, хоть ложку вырежет кленовую, из сосновых корешков лукошко сплетёт, из тальника свистульку смастерит... А что пан умеет?
- Панствовать! - грохнул кулаком по столу Кризас.
Будто печатью припечатал. И пришлось Дарате смириться перед мужем, не мешать мудрецу своей дорогою идти. Широкой, как собачий лаз, прямой да сухой, как брод болотный. За всеми панами вслед.
ЧУДО-МАЛЬЧИК
Говорят, яблоко от яблоньки недалеко откатывается. А вот Рокас, ещё и шагу не шагнув, с первых дней весь род Вершковый заткнул за пояс. Мал да удал.
Начать с того, что родился он с четырьмя зубами и трёх дней от роду клёцки ел. Крутые, слипшиеся, по три штуки зараз проглатывал. Ещё через неделю прямо из кувшина квас хлебал. За милую душу - не поморщившись.
А горластый, а сердитый был! А тяжёл-то до чего! Месяца не пролежал люльку продавил. Дубовую, медью окованную. Тогда мать его на печку уложила.
Осела печка, прогнулась, как спина у мерина, однако выдержала младенца. Может, так и рос бы Рокас на тёплой лежанке, да спустя полгодика, раз-брыкавшись, все кирпичи повышиб. И рухнула печка. Со страшным грохотом. С того памятного дня перебрался Рокас на сеновал. Спал без просыпу ребёночек.
Но вот исполнился мальчонке год, отец привёл его в избу и стал учить панской мудрости.
- Видишь ли, сынок, - начал он издалека, - спать да жрать и простой народ умеет, а пану притом ещё и думать полагается- И Кризас постучал себя по лбу. Как в запертую дверь.
- А я думаю, батя, - ответствовал сынок и со всего размаха хватил себя кулаком в лоб.
- О чём же ты думаешь?
- Думаю, что моя башка позвонче,- сообщил Рокас.
- Разве так думают? - покачал головой отец. - Каждый простолюдин скажет, что цыплёнок из яйца вылупился. А пан, тот ещё подумает, как это цыплёнок сперва в яйцо забрался. Вот как думать надо!
И задумался тут Рокас. Сидит, час думает, два думает, не шевелясь, а отец на него любуется. Глаз не сводит.
- Ну как, сынок, надумал что-нибудь? - спрашивает ласково.
- Нет ещё, - трясёт башкой Рокас.
Отец суетится вокруг него, деревянными башмаками по полу бухает. Наконец не вытерпел, снова спрашивает:
- Ну, придумал?
- Ага...
- Так чего ты ждёшь? Выкладывай!
- А куда воробьи денутся, когда наша изба сгорит?
Кризас только руками всплеснул от радости. Ну и ну! У мальчонки, можно сказать, молоко на губах не обсохло, а его уже хоть на митинг выпускай докладывать.
Как по писаному шпарит.
- Ах ты умница-разумница! Всё насквозь видишь! - радовался отец, обнимая Рокаса.
А мать, смахнув слезу, поднесла сыночку полное решето орехов. Лесных, отборных - один в один.
- Угощайся, сынок.
Тот потянулся было за орехами, но отец остановил его:
- Пан так не делает. Ты сперва поблагодари мать, а затем попроси, чтобы своей рукой тебе отсыпала.
- Ещё чего! - рассердилась Дарата. - Пускай сам берёт.
- Рокас, не будь дураком!- предупредил отец.- Материна горсть вдвое больше твоей!
Но мальчик не слушал ни мать, ни отца. И руки за спину спрятал.
- Бери, - упрашивает мать. Рокас не слушает.
- Пускай сама отсыплет, - твердит отец. А Рокас ему в ответ:
- Тогда уж лучше ты набери: твоя горсть ещё побольше будет.
Доконал-таки папашу своей мудростью.
- Ума палата! Вот тебе две горсти! Вот тебе три! - Кризас чуть ли не плясал от радости.- Вот тебе десять горстей! Да такому сыночку и всего решета мало. На лету хватает отцову мудрость!
Обнял и расцеловал наследничка.
Так и рос удивительный младенец, затмевая мудростью родителей, ростом и силой опережая соседских ребятишек, радуя колхозников своими проказами: кому окошко высадит, кому забор повалит, кому огород потопчет...
Все только диву давались:
- Ну и мальчик! Другой бы на его месте давно уж голову сломал, а этого и смерть не берёт! Живьём готовы были схоронить беднягу.
БРАТ МИЛОСЕРДИЯ
Рокас рос как на дрожжах, будто его кто за уши тянул, и, будучи ещё в коротких штанишках, вымахал выше Кризаса. Он бы, глядишь, и дальше рос, если б не притолока. Каждый раз об неё лбом бился, вечно с фонарём над глазом ходил, и сколько за день прибудет росту, столько, бывало, и убудет, как стукнется. Перестал расти, вширь пошёл.
Зато ел ребёночек за троих. Как дорвётся - не оторвётся.
Больше всего любил он клёцки. Только рот разинет, прожевать не успеет, а клёцка уже сама проскакивает в глотку, будто её за верёвочку дёрнули. Уши шлёп, шея - оп, раздуется, точно утиный зоб, и готово дело: в животе клёцка. А случись сразу двум или трём застрять в горле, тоже не велика беда: Рокас только головой помашет, слезу стряхнёт, а пальцем пропихивать ни за что не станет. Боится руку проглотить.
Первое время Кризас смотрел да радовался, ложку в сторону отложив, но когда остался несколько раз без обеда, перестал глаза таращить и принялся уплетать за обе щеки, не бросая мудрых слов на ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15