«Интересная книга, – подумал он. – Жалко, что я ее никогда не прочитаю». Он снова попробовал навестить королеву, но шустрый паж ему отсоветовал, загадочно улыбаясь. Объясняться с пажом Леопольд счел ниже своего королевского достоинства и стал подписывать какие-то скучные письма, которые принес секретарь. «А Маринка интересно где? – вдруг подумал Василий Петрович. – И сколько еще я пробуду Леопольдом? Может быть, это кошмарный сон? И я сейчас проснусь возле Галочки? Но почему меня опять тянет к Гапке, пусть она и королева?» Но ответа на эти вопросы у него не было, и оставалось только радоваться тому, что быт устроен и он занимает во дворце не самое последнее место. «Ничего, – думал Василий Петрович, – ничего. Войду в курс дела и буду руководить. Дело привычное». А ночью, после небольшого концерта в исполнении придворных музыкантов, королева доказала ему свою преданность и он был даже поражен ее пылом, которого от Гапки совершенно нельзя было добиться даже в лучшие времена. И он проснулся утром в совершеннейшем восторге от своей новой жизни, но настроение его испортил паж, который из-за чрезмерной старательности донес ему, что любвеобильная королева оказывает такое внимание не ему одному. Василий Петрович настолько огорчился, что решил даже приказать палачу, если такой во дворце имеется, отрубить пажу голову, чтобы та умела держать язык за зубами. Но потом, внимательно рассмотрев пажа, признал в нем Павлика и решил сменить гнев на милость. А тот стал доказывать, что его зовут Фабрицио и что он на самом деле звездочет.
– Как тебе здесь живется, Павлуша? – спросил он его.
Но тот сделал вид, что не понимает, или в самом деле его не понял.
После завтрака Леопольда для моциона повезли по ухабистой дороге, которая петляла среди зеленых полей и виноградников, на которых наливались тучные грозди. На полях копошились вечно недовольные чем-то селяне, в которых он без всякого труда распознал жителей славной нашей Горенки. Правда, одеты они были намного проще, чем Леопольд, и при виде его коляски сгибались почти в два раза, но делали это без особой любви и даже как-то неохотно. «Надо будет расспросить пажа, – подумал Голова, – как добиться того, чтобы они кланялись и улыбались искренне, а не из-под палки. Может быть, приказать их исполосовать, и тогда у них сразу же появится необходимый для учтивости энтузиазм?» При въезде в замок Голова увидел, как кто-то огромный и грубый тащит за руку служанку, которая причитает и голосит о том, что она невиновна. Голова приказал остановить карету, потому что в бледной от страха девушке распознал Галочку.
– Что здесь происходит? – осведомился он.
– Эта тварь нерадиво стирала в ручье белье и потеряла исподнее Вашего Величества. Мне поручено запереть ее на три дня в темный подвал, чтобы она осознала свою вину, которую отказывается признать.
– Что ты можешь сказать в свое оправдание? – спросил Леопольд, наполовину высунувшись из кареты и поражаясь тому, что Галочка его, по-видимому, не узнает.
– Вода в ручье очень холодная, Ваше Величество, – ответила Галочка, которой на вид было лет девятнадцать, как тогда, на втором курсе, когда она на свою голову познакомилась с Васенькой. – И мою правую руку свела судорога, и я невольно выпустила белье. Я бросилась в воду, чтобы его спасти, но сильный поток выбросил меня на камни и я сильно ударилась и потеряла сознание. А в сознание пришла оттого, что кастелян бил меня ремнем наотмашь, как мула.
Галочка заплакала.
– И за это ты тащишь ее в подземелье?
В голосе Леопольда слуга почуял угрозу, но на свою голову решил, что она адресуется нерадивой прачке.
– Именно так, – подобострастно ответствовал он, и Голова, который был по-своему человеком благодарным, а Галочка немало во всех смыслах для него сделала, приказал:
– Взять его!
И слуги схватили кастеляна и куда-то поволокли, и Голова предпочел не выяснять, куда именно, и приказал доставить прачку к нему в покои для дальнейшего разбирательства.
От этого указания морды присутствующих залоснились, как у жареных поросят, но так называемый Леопольд сделал вид, что ничего не заметил, и ретировался в свои апартаменты, куда незамедлительно была доставлена и Галочка, причем придворные льстецы успели переодеть ее в одежды фрейлины, чтобы доставить своему повелителю больше удовольствия от общения с хорошенькой прачкой. А та стояла ни жива ни мертва и смотрела на своего мучителя, как смотрит горлица на неожиданно появившегося перед ней коршуна, прощаясь с ясным солнышком и предчувствую скорую и горькую смерть. И Василий Петрович, то есть наш Леопольд, вдруг ощутил такую к ней жалость, такую нежность и такую благодарность за то, что она возится с ним, невзирая на все его художества, что он обнял ее и прошептал на ухо:
– Галочка, милая, не бойся – это же я. Я тебе помогу.
Но та дрожала то ли от страха, то ли от озноба и совершенно не была готова узнать своего Васеньку в престарелом и сумасбродном короле. А может быть, она не знала, что она – Галочка? И Василий Петрович вдруг всерьез задумался о том, что черт с чертовкой, вероятно, сыграли с селом очередную шутку и что он только один оказался при памяти после того, как они перенесли Горенку лет на пятьсот назад и к тому же куда-то в район напоминающих сапог Апеннин.
– Ты в самом деле меня не узнаешь? – спросил он служанку.
Но та бросилась ему в ноги, не осмеливаясь поднять хорошенькое личико, и жалобно запричитала:
– Ну как же может ваша раба не узнать своего господина! Не запирайте меня в холодном погребе, потому что тогда моя больная мать погибнет от голода и холода! Я ни в чем не виновата, Ваше Величество!
Леопольд приподнял ее за дрожащие плечи, посмотрел ей пристально в лицо, но его вид вызывал у нее скорее панический ужас, чем какие-либо другие чувства. И он больше не стал ни о чем ее спрашивать, только попросил ее прийти к нему на следующий день да сунул ей в руку несколько монет, которые нашел у себя в кармане. Леопольду было грустно, что никто из бывших сельчан его не узнает. Он оказался совсем один. Даже Галочка, красавица и умница, душа которой светится сквозь телесную оболочку и освещает ее лицо, особенно тогда, когда она улыбается, не узнала его.
«Может быть, подлый Тоскливец что-то помнит?» – подумал Леопольд и приказал камердинеру позвать секретаря со шрамами на лице и с половиной левого уха, которую он изо всех сил пытался скрыть под беретом с пером, натянутым на голову.
– Фаусто сейчас придет, Ваше Величество, – заверил его камердинер и исчез за дверью, бросившись исполнять приказ, но прошло не менее трех четвертей часа, прежде чем изогнутая, как арка, спина Тоскливца, на которую словно наспех была навинчена голова, показалась в дверном проеме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52