Во всяком случае, надо действовать, не теряя ни минуты. Он записал адрес. Улица, указанная в объявлении, находилась в старой части города с одноэтажными домами, обреченными на снос, с кривыми улочками, по которым стекали воды неопределенного происхождения, и с дворами, переполненными событиями — драками, свадьбами, поминками, порой одновременными.
«Зачем так зло шутить, — думал студент, — разве объявления не контролируются, какой-нибудь инстанцией? Вот тебе и двадцатый этаж, — грустно усмехался студент, рассматривая убогие хибарки. — Если все эти домишки поставить один на другой, тогда действительно получится даже не двадцать, а сто этажей». И все же глаза его искали цифру семнадцать — номер дома, указанного в объявлении. Он увидел ее, и почему-то, как только он ее увидел она значилась отнюдь не на небоскребе, а на старом двухэтажном доме, — ему поверилось, что объявление не розыгрыш. Дом находился на противоположной стороне улицы. Студент сошел с тротуара, пересек узкую улочку и стал у дверей дома номер семнадцать. На дверях висел большой замок. Второй этаж располагал небольшим балконом, и дверь, выходящая на него, была чуть-чуть приоткрыта, в щель виднелся край тюлевой занавески. На балконе в глиняных горшочках были какие-то вялые растения неопределенного цвета, их, видно, давно не поливали. Чувствуя бессмысленность своих действий, студент постучал в дверь, повернулся и хотел уйти. Но в этот момент из соседней калитки выглянула женщина средних лет, недобро посмотрела на студента и спросила:
— Вам кого?
— Я пришел по объявлению, — с некоторой растерянностью сказал он и назвал улицу и_ номер дома.
Ему показалось, что женщина рассердилась еще больше.
— Здесь давно никто не живет, — буркнула она и прикрыла калитку. Но студенту почему-то показалось, что она не ушла, а стоит за калиткой и наблюдает за ним в щель.
Потом его окликнули. Он ясно слышал, что окликнули именно его, но назвали ли его по имени или как-то иначе, он не мог определить. Во всяком случае обращались к нему, и он, отвечая на зов, обернулся и увидел старую женщину, вернее, ее еле уловимый, скорее угадываемый силуэт из-за полуоткрытых дверей балкона. Того самого дома номер семнадцать, на дверях которого висел замок. Студенту даже показалось, что старуха поманила его, и, хотя он не мог с уверенностью сказать, действительно ли его поманили, он все же подошел к самым дверям и стал под балконом. Нет, видимо, его действительно позвали — где-то совсем поблизости раздались оживленные голоса, которые о чем-то спорили шепотом, но яростно, студент не мог разобрать ни одного слова. Потом соседняя калитка открылась, и та же самая женщина средних лет, на этот раз с ней была косоглазая девочка, молча подошла к дверям дома номер семнадцать и, вынув из кармана халата связку ключей, так же молча отперла дверь. Она была все так же сердита, нет, скорее крайне недовольна, и очень нелюбезным тоном сказала студенту:
— Она там, поднимитесь по лестнице.
Потом грубо схватила Девочку, дала ей подзатыльник, от чего девочка истошно заревела, схватила ее в охапку и исчезла за своей калиткой.
Студент поднялся по узкой темной лестнице, пахнущей сыростью и кошками, на второй этаж и постучал в единственную дверь, которая вся была в фиолетовых чернильных брызгах.
— Войдите, — раздался глухой голос изнутри, несомненно, он принадлежал той самой старухе, которая смотрела с балкона.
Студент вошел. Комната была запущенной, беспорядочно обставленной неимоверным количеством всякой рухляди, и в ней чувствовался особый запах старости и немощи. Рваные диваны с торчащими пружинами, кресла с высокими спинками, причудливо изогнутыми ножками и облезлой обивкой, старые громоздкие шкафы, потемневшие от собственной старости, большой и пыльный абажур с явственно видными паутинками и множество гвоздей в стенах на разных уровнях очень высоко и, что удивительно, очень низко, почти у пола, что исключало предположение, что на них могло когда-то что-либо висеть, — они производили странное впечатление, как, впрочем, и вся комната. Но кроме странности комната несла на себе и еще какую-то необъяснимую, но ощутимую печать трагизма. С первого же взгляда на комнату единственным чувством, которое овладело студентом, было желание немедленно, не теряя ни секунды, уйти отсюда. Из этой комнаты. Из этого дома. С этой улицы.
Раздался голос:
— Что вам здесь надо?
И только теперь он заметил старуху, сидящую в глубоком кресле в самом углу. Несмотря на жару, окна в комнате были наглухо закрыты и зашторены, свет падал лишь из чуть приоткрытых дверей на балкон, сама старуха была в наглухо застегнутом черном длинном платье, поверх которого была накинута довольно-таки плотная шаль. Старуха почему-то показалась студенту парализованной. В ее облике чувствовалась порода, и, обладая некоторой фантазией, можно было представить ее привлекательной в далекой молодости. Теперь следы былой красоты, безжалостно изгнанные из всех уголков ее тела и лица, притаились лишь в бездонно глубокой и какой-то зловещей печали иссиня-черных глаз.
— Я пришел по объявлению о квартире. Но, кажется, ошибся.
— Ошиблись? — переспросила она. — Нет. Это мое объявление. Вам нужна квартира?
— Да, — сказал студент. — Но там говорится о двадцатом этаже… — Он замолчал, не докончив фразы: было бы глупо пересказывать объявление, ведь если его писала она…
— Да, — сказала она и начала кашлять. Это был долгий сухой кашель курильщицы, студент уже заметил пепельницы в разных местах комнаты со множеством окурков и пустые коробки из-под папирос. — Да, — повторила она, квартира на двадцатом этаже… — И замолчала, погрузившись в свои мысли.
Студент обвел взглядом комнату и только теперь осознал, что именно вызывало ощущение трагизма. Стеклянный шкаф, экран телевизора, большое зеркало и даже старые массивные напольные часы были занавешены простынями — так обычно делается в случае траура, если в доме покойник, все сорок дней после похорон. По старому обычаю, занавешиваются зеркала, стеклянные шкафы, в последние же годы и экраны телевизоров, но часы? Занавешенные часы он видел впервые. Правда, иногда часы останавливают на той самой минуте, когда наступила чья-то смерть, но эти-то занавешенные часы как раз ходили, он догадался об этом и по движению тени маятника под простыней, и по их еле слышному тиканью. И тут же раздался бой, мелодичный перезвон, двенадцать долгих ударов — был полдень.
На стенах висело много фотографий. Большинство из них было, видимо, тридцати-сорокалетней давности, но все строго одинакового размера. Студент почему-то подумал, что никого из людей на фотографиях нет в живых. (Порой фотографии — и это относится не только к старым, пожелтевшим карточкам — несут на себе невидимую, но точную информацию о смерти модели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
«Зачем так зло шутить, — думал студент, — разве объявления не контролируются, какой-нибудь инстанцией? Вот тебе и двадцатый этаж, — грустно усмехался студент, рассматривая убогие хибарки. — Если все эти домишки поставить один на другой, тогда действительно получится даже не двадцать, а сто этажей». И все же глаза его искали цифру семнадцать — номер дома, указанного в объявлении. Он увидел ее, и почему-то, как только он ее увидел она значилась отнюдь не на небоскребе, а на старом двухэтажном доме, — ему поверилось, что объявление не розыгрыш. Дом находился на противоположной стороне улицы. Студент сошел с тротуара, пересек узкую улочку и стал у дверей дома номер семнадцать. На дверях висел большой замок. Второй этаж располагал небольшим балконом, и дверь, выходящая на него, была чуть-чуть приоткрыта, в щель виднелся край тюлевой занавески. На балконе в глиняных горшочках были какие-то вялые растения неопределенного цвета, их, видно, давно не поливали. Чувствуя бессмысленность своих действий, студент постучал в дверь, повернулся и хотел уйти. Но в этот момент из соседней калитки выглянула женщина средних лет, недобро посмотрела на студента и спросила:
— Вам кого?
— Я пришел по объявлению, — с некоторой растерянностью сказал он и назвал улицу и_ номер дома.
Ему показалось, что женщина рассердилась еще больше.
— Здесь давно никто не живет, — буркнула она и прикрыла калитку. Но студенту почему-то показалось, что она не ушла, а стоит за калиткой и наблюдает за ним в щель.
Потом его окликнули. Он ясно слышал, что окликнули именно его, но назвали ли его по имени или как-то иначе, он не мог определить. Во всяком случае обращались к нему, и он, отвечая на зов, обернулся и увидел старую женщину, вернее, ее еле уловимый, скорее угадываемый силуэт из-за полуоткрытых дверей балкона. Того самого дома номер семнадцать, на дверях которого висел замок. Студенту даже показалось, что старуха поманила его, и, хотя он не мог с уверенностью сказать, действительно ли его поманили, он все же подошел к самым дверям и стал под балконом. Нет, видимо, его действительно позвали — где-то совсем поблизости раздались оживленные голоса, которые о чем-то спорили шепотом, но яростно, студент не мог разобрать ни одного слова. Потом соседняя калитка открылась, и та же самая женщина средних лет, на этот раз с ней была косоглазая девочка, молча подошла к дверям дома номер семнадцать и, вынув из кармана халата связку ключей, так же молча отперла дверь. Она была все так же сердита, нет, скорее крайне недовольна, и очень нелюбезным тоном сказала студенту:
— Она там, поднимитесь по лестнице.
Потом грубо схватила Девочку, дала ей подзатыльник, от чего девочка истошно заревела, схватила ее в охапку и исчезла за своей калиткой.
Студент поднялся по узкой темной лестнице, пахнущей сыростью и кошками, на второй этаж и постучал в единственную дверь, которая вся была в фиолетовых чернильных брызгах.
— Войдите, — раздался глухой голос изнутри, несомненно, он принадлежал той самой старухе, которая смотрела с балкона.
Студент вошел. Комната была запущенной, беспорядочно обставленной неимоверным количеством всякой рухляди, и в ней чувствовался особый запах старости и немощи. Рваные диваны с торчащими пружинами, кресла с высокими спинками, причудливо изогнутыми ножками и облезлой обивкой, старые громоздкие шкафы, потемневшие от собственной старости, большой и пыльный абажур с явственно видными паутинками и множество гвоздей в стенах на разных уровнях очень высоко и, что удивительно, очень низко, почти у пола, что исключало предположение, что на них могло когда-то что-либо висеть, — они производили странное впечатление, как, впрочем, и вся комната. Но кроме странности комната несла на себе и еще какую-то необъяснимую, но ощутимую печать трагизма. С первого же взгляда на комнату единственным чувством, которое овладело студентом, было желание немедленно, не теряя ни секунды, уйти отсюда. Из этой комнаты. Из этого дома. С этой улицы.
Раздался голос:
— Что вам здесь надо?
И только теперь он заметил старуху, сидящую в глубоком кресле в самом углу. Несмотря на жару, окна в комнате были наглухо закрыты и зашторены, свет падал лишь из чуть приоткрытых дверей на балкон, сама старуха была в наглухо застегнутом черном длинном платье, поверх которого была накинута довольно-таки плотная шаль. Старуха почему-то показалась студенту парализованной. В ее облике чувствовалась порода, и, обладая некоторой фантазией, можно было представить ее привлекательной в далекой молодости. Теперь следы былой красоты, безжалостно изгнанные из всех уголков ее тела и лица, притаились лишь в бездонно глубокой и какой-то зловещей печали иссиня-черных глаз.
— Я пришел по объявлению о квартире. Но, кажется, ошибся.
— Ошиблись? — переспросила она. — Нет. Это мое объявление. Вам нужна квартира?
— Да, — сказал студент. — Но там говорится о двадцатом этаже… — Он замолчал, не докончив фразы: было бы глупо пересказывать объявление, ведь если его писала она…
— Да, — сказала она и начала кашлять. Это был долгий сухой кашель курильщицы, студент уже заметил пепельницы в разных местах комнаты со множеством окурков и пустые коробки из-под папирос. — Да, — повторила она, квартира на двадцатом этаже… — И замолчала, погрузившись в свои мысли.
Студент обвел взглядом комнату и только теперь осознал, что именно вызывало ощущение трагизма. Стеклянный шкаф, экран телевизора, большое зеркало и даже старые массивные напольные часы были занавешены простынями — так обычно делается в случае траура, если в доме покойник, все сорок дней после похорон. По старому обычаю, занавешиваются зеркала, стеклянные шкафы, в последние же годы и экраны телевизоров, но часы? Занавешенные часы он видел впервые. Правда, иногда часы останавливают на той самой минуте, когда наступила чья-то смерть, но эти-то занавешенные часы как раз ходили, он догадался об этом и по движению тени маятника под простыней, и по их еле слышному тиканью. И тут же раздался бой, мелодичный перезвон, двенадцать долгих ударов — был полдень.
На стенах висело много фотографий. Большинство из них было, видимо, тридцати-сорокалетней давности, но все строго одинакового размера. Студент почему-то подумал, что никого из людей на фотографиях нет в живых. (Порой фотографии — и это относится не только к старым, пожелтевшим карточкам — несут на себе невидимую, но точную информацию о смерти модели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17