) Лишь один из снимков был другого, нестандартного размера. Он был гораздо больше других, и на нем красовался человек средних лет с усами, сросшимися бровями, при галстуке, в черном костюме с широкими бортами. По-видимому, это была паспортная карточка, очень сильно увеличенная. Фотография была в темной раме. Возможно, цвет рамы был случайным, но вместе с тем его можно было принять и за траурную кайму.
Студент почему-то особенно долго разглядывал эту фотографию и чувствовал, что так же пытливо и внимательно его самого рассматривает старуха. Почему-то он уже не ждал, что она когда-нибудь заговорит с ним снова, и ее голос как бы вновь застал его врасплох:
— Та квартира находится в противоположном конце города, у моря. Там есть двадцатиэтажный дом. Квартира там… на последнем этаже. Это квартира моего сына, — она глубоко вздохнула. — Теперь она нам ни к чему. Я хочу сдать ее, разумеется за определенную сумму. — Она опять замолчала, потом так же неожиданно продолжила: — Вернее, за сумму, необходимую для ее содержания: квартплата, электричество, лифт… и все. Лишнего нам не надо. Это и его пожелание, — сказала она и уставилась своим нестерпимо печальным взглядом на фотографию усатого мужчины.
Нетрудно было догадаться, что именно это и был ее сын, и в сопоставлении с ее словами, печальным вздохом, с опустевшей, теперь не нужной и потому сдаваемой квартирой на двадцатом этаже траурная кайма фотографии приобрела вполне определенный и единственный смысл. Расспрашивать было бы бестактностью, тем более что рана была, видимо, свежей, утрата недавней, иначе зачем же занавешивать зеркала, и студент сказал лишь, что ему все же хотелось бы посмотреть квартиру.
— Разумеется, — быстро сказала старуха и неожиданно проворно встала с кресла.
Студент подумал, что она встала, чтобы сейчас же ехать с ним. Но он, ошибочно приняв ее за парализованную, ошибся вторично. Старуха, будто забыв о его существовании, торопливо подошла к часам, откинула простыню и, посмотрев на циферблат, так же аккуратно завесила их вновь, теперь уже не спеша вернулась на свое место, села и закрыла глаза.
Сколько времени прошло? Минута, полчаса, час? Хотя позже, уже выйдя от старухи, студент не мог определить, сколько времени прошло между вояжем старухи к часам и ее погружением в дремоту в своем кресле. Он отчетливо помнил полдневный бой часов незадолго до этого и зафиксировал время, когда вышел от старухи, — четверть второго. Но промежуток между этими двумя временными точками — один час и пятнадцать минут — никак не укладывался в его сознании. Что же было в течение всего этого времени? Две-три реплики, проход старухи к часам и обратно, потом дремота. Неужели она дремала целый час? Собственно, ничего странного в этом нет, старуха могла спать и целый день. Странно было другое. Что же делал все это время сам студент — стоял и стерег ее сон, рассматривал комнату, фотографии, дожидался ее пробуждения? Да, так было, но в его представлении все это длилось крайне недолго, уж во всяком случае не целый час. Старуха действительно задремала, но потом сразу же, как ему показалось, проснулась — теперь же выясняется, что прошел минимум час, — проснулась и сказала спокойно:
— Запишите адрес. Двадцатиэтажный дом. Там он единственный. На первом этаже булочная. Ровно в шесть приходите туда. Я покажу вам комнату.
Она продиктовала адрес и, пока студент записывал, снова задремала.
Студент ушел не прощаясь. Только на улице он посмотрел на свои наручные часы. Оказалось, что в доме у старухи он провел почти полтора часа.
Двадцатиэтажный дом оказался на окраине, там, где, собственно говоря, город кончался и начинался пустырь. Дом торчал как-то странно одиноко и выглядел несуразно, как слово с опечаткой: пустырь — с одной стороны и морской берег — с другой. Рядом было несколько холмиков и трех-четырехэтажных зданий на них, но в соседстве с небоскребом они казались совсем маленькими.
Таксист долго не соглашался ехать по этому адресу.
— Мне в парк… Смена кончилась… Не по пути… Далеко… — приводил он разные причины и в числе прочих указал и такую: — И вообще этот район…
— Что этот район? — попытался уяснить студент.
— Да вообще, — неопределенно промямлил таксист и неожиданно согласился: Хорошо, поехали.
По дороге никто из них — ни студент, ни шофер — не произнес ни слова.
— Вот он, твой дом, — сказал таксист, когда они подъехали к новому, видимо совсем недавно сданному в эксплуатацию, дому, и затормозил у самых дверей булочной.
Студент заплатил и вышел. Таксист, как показалось студенту, слишком торопливо развернулся и уехал. Вокруг не было ни души, но вдоль тротуара стояла целая вереница машин, и все они до единой были под чехлами. Булочная оказалась закрытой. Студент был почти уверен, что старуха конечно же не явится; трудно было представить ее — больную, дряхлую — способной на преодоление такого расстояния, и вообще эта затея представлялась студенту порядком нереальной. Но ведь дом-то был, стоял, на самом деле двадцатиэтажный. Студент начал считать этажи, когда внезапно услышал голос:
— Мы же договорились на шесть часов.
Откуда она появилась, старуха? Он не слышал ни звука мотора, ни шагов, и ее не было, когда он подъехал, но вот стоит же здесь, прямо у входа в булочную, в своем черном платье с накинутой черной шалью.
— Извините, — сказал студент. — Это все такси. Сюда почему-то никто не соглашался ехать. Я опоздал на три минуты.
Старуха ничего не сказала и, повернувшись к дому, бросила:
— Войдем.
Она зашагала к подъезду. Студент последовал за ней.
Они вошли в помещение, и старуха нажала на кнопку вызова лифта. Лифт шел откуда-то очень уж издалека, шел долго и, видимо, медленно.
Наконец он прибыл, остановился, и двери его раскрылись. Они вошли в кабину. Она сразу показалась студенту странной. Но чем? Старуха нажала кнопку двадцатого этажа. Лифт неторопливо пополз вверх, и где-то на середине пути студент вновь ощутил некую странность в этой кабине, но в чем именно она заключалась, не мог определить. Мысль его переключилась на старуху, и он нечаянно подумал: а улыбалась ли она хоть раз в жизни? Ну что за бред, наверное, улыбалась. Ну, а теперь, понятно, у нее трагедия — как-никак сын, взрослый сын, такая потеря, ей, как говорится, не до смеха. Но дело в том, что сами черты лица старухи как бы исключали всякую возможность улыбки; никак нельзя было представить ее смеющейся ни при каких обстоятельствах. В один миг, в один-единственный миг у него мелькнуло что-то, какая-то мысль и тотчас исчезла бесследно, но ему почему-то показалось, что это была догадка о причине ощущения чего-то странного в этой кабине, но тут лифт с некоторым сотрясением остановился, двери его открылись и они вышли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Студент почему-то особенно долго разглядывал эту фотографию и чувствовал, что так же пытливо и внимательно его самого рассматривает старуха. Почему-то он уже не ждал, что она когда-нибудь заговорит с ним снова, и ее голос как бы вновь застал его врасплох:
— Та квартира находится в противоположном конце города, у моря. Там есть двадцатиэтажный дом. Квартира там… на последнем этаже. Это квартира моего сына, — она глубоко вздохнула. — Теперь она нам ни к чему. Я хочу сдать ее, разумеется за определенную сумму. — Она опять замолчала, потом так же неожиданно продолжила: — Вернее, за сумму, необходимую для ее содержания: квартплата, электричество, лифт… и все. Лишнего нам не надо. Это и его пожелание, — сказала она и уставилась своим нестерпимо печальным взглядом на фотографию усатого мужчины.
Нетрудно было догадаться, что именно это и был ее сын, и в сопоставлении с ее словами, печальным вздохом, с опустевшей, теперь не нужной и потому сдаваемой квартирой на двадцатом этаже траурная кайма фотографии приобрела вполне определенный и единственный смысл. Расспрашивать было бы бестактностью, тем более что рана была, видимо, свежей, утрата недавней, иначе зачем же занавешивать зеркала, и студент сказал лишь, что ему все же хотелось бы посмотреть квартиру.
— Разумеется, — быстро сказала старуха и неожиданно проворно встала с кресла.
Студент подумал, что она встала, чтобы сейчас же ехать с ним. Но он, ошибочно приняв ее за парализованную, ошибся вторично. Старуха, будто забыв о его существовании, торопливо подошла к часам, откинула простыню и, посмотрев на циферблат, так же аккуратно завесила их вновь, теперь уже не спеша вернулась на свое место, села и закрыла глаза.
Сколько времени прошло? Минута, полчаса, час? Хотя позже, уже выйдя от старухи, студент не мог определить, сколько времени прошло между вояжем старухи к часам и ее погружением в дремоту в своем кресле. Он отчетливо помнил полдневный бой часов незадолго до этого и зафиксировал время, когда вышел от старухи, — четверть второго. Но промежуток между этими двумя временными точками — один час и пятнадцать минут — никак не укладывался в его сознании. Что же было в течение всего этого времени? Две-три реплики, проход старухи к часам и обратно, потом дремота. Неужели она дремала целый час? Собственно, ничего странного в этом нет, старуха могла спать и целый день. Странно было другое. Что же делал все это время сам студент — стоял и стерег ее сон, рассматривал комнату, фотографии, дожидался ее пробуждения? Да, так было, но в его представлении все это длилось крайне недолго, уж во всяком случае не целый час. Старуха действительно задремала, но потом сразу же, как ему показалось, проснулась — теперь же выясняется, что прошел минимум час, — проснулась и сказала спокойно:
— Запишите адрес. Двадцатиэтажный дом. Там он единственный. На первом этаже булочная. Ровно в шесть приходите туда. Я покажу вам комнату.
Она продиктовала адрес и, пока студент записывал, снова задремала.
Студент ушел не прощаясь. Только на улице он посмотрел на свои наручные часы. Оказалось, что в доме у старухи он провел почти полтора часа.
Двадцатиэтажный дом оказался на окраине, там, где, собственно говоря, город кончался и начинался пустырь. Дом торчал как-то странно одиноко и выглядел несуразно, как слово с опечаткой: пустырь — с одной стороны и морской берег — с другой. Рядом было несколько холмиков и трех-четырехэтажных зданий на них, но в соседстве с небоскребом они казались совсем маленькими.
Таксист долго не соглашался ехать по этому адресу.
— Мне в парк… Смена кончилась… Не по пути… Далеко… — приводил он разные причины и в числе прочих указал и такую: — И вообще этот район…
— Что этот район? — попытался уяснить студент.
— Да вообще, — неопределенно промямлил таксист и неожиданно согласился: Хорошо, поехали.
По дороге никто из них — ни студент, ни шофер — не произнес ни слова.
— Вот он, твой дом, — сказал таксист, когда они подъехали к новому, видимо совсем недавно сданному в эксплуатацию, дому, и затормозил у самых дверей булочной.
Студент заплатил и вышел. Таксист, как показалось студенту, слишком торопливо развернулся и уехал. Вокруг не было ни души, но вдоль тротуара стояла целая вереница машин, и все они до единой были под чехлами. Булочная оказалась закрытой. Студент был почти уверен, что старуха конечно же не явится; трудно было представить ее — больную, дряхлую — способной на преодоление такого расстояния, и вообще эта затея представлялась студенту порядком нереальной. Но ведь дом-то был, стоял, на самом деле двадцатиэтажный. Студент начал считать этажи, когда внезапно услышал голос:
— Мы же договорились на шесть часов.
Откуда она появилась, старуха? Он не слышал ни звука мотора, ни шагов, и ее не было, когда он подъехал, но вот стоит же здесь, прямо у входа в булочную, в своем черном платье с накинутой черной шалью.
— Извините, — сказал студент. — Это все такси. Сюда почему-то никто не соглашался ехать. Я опоздал на три минуты.
Старуха ничего не сказала и, повернувшись к дому, бросила:
— Войдем.
Она зашагала к подъезду. Студент последовал за ней.
Они вошли в помещение, и старуха нажала на кнопку вызова лифта. Лифт шел откуда-то очень уж издалека, шел долго и, видимо, медленно.
Наконец он прибыл, остановился, и двери его раскрылись. Они вошли в кабину. Она сразу показалась студенту странной. Но чем? Старуха нажала кнопку двадцатого этажа. Лифт неторопливо пополз вверх, и где-то на середине пути студент вновь ощутил некую странность в этой кабине, но в чем именно она заключалась, не мог определить. Мысль его переключилась на старуху, и он нечаянно подумал: а улыбалась ли она хоть раз в жизни? Ну что за бред, наверное, улыбалась. Ну, а теперь, понятно, у нее трагедия — как-никак сын, взрослый сын, такая потеря, ей, как говорится, не до смеха. Но дело в том, что сами черты лица старухи как бы исключали всякую возможность улыбки; никак нельзя было представить ее смеющейся ни при каких обстоятельствах. В один миг, в один-единственный миг у него мелькнуло что-то, какая-то мысль и тотчас исчезла бесследно, но ему почему-то показалось, что это была догадка о причине ощущения чего-то странного в этой кабине, но тут лифт с некоторым сотрясением остановился, двери его открылись и они вышли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17