Здесь, в этой непроглядной тьме, на полуразвалившейся гробнице вблизи
заброшенного дома мы вели нескончаемую беседу о неименуемом , и когда Мэнтон
наконец устал изрекать колкости, я поведал ему об одном ужасном случае,
действительно имевшем место и легшем в основу того из моих рассказов, над
которым он более всего смеялся.
Рассказ этот назывался Чердачное окно . Он был опубликован в январском
выпуске Уисперс за 1922 год. Во многих городах страны, в особенности на Юге
и на тихоокеанском побережье, журналы с этим рассказом даже убирали с
прилавков, удовлетворяя жалобам слабонервных идиотов. Одна лишь Новая Англия
выказала изрядную долю невозмутимости и только пожимала плечами в ответ на
мою эксцентричность. Прежде всего, утверждали мои критики, пресловутое
существо просто биологически невозможно, и то, что я о нем сообщаю,
представляет собой всего лишь одну из версий расхожей деревенской байки,
которую Коттон Мэзер3 лишь по чрезмерной доверчивости вставил в
свое сумбурное Христианское величие Америки , причем подлинность этой
небылицы настолько сомнительна, что сей почтенный автор даже не рискнул
назвать место, где произошел ужасный случай. И уж вовсе невыносимым было то,
как я развил и усложнил голую канву древнего мистического сюжета, тем самым
окончательно разоблачив себя как легкомысленного и претенциозного графомана.
Мэзер и правда писал о появлении на свет некоего существа, но кто, кроме
дешевого сенсуалиста, мог бы поверить, что оно сумело вырости и, во плоти и
во крови, принялось по ночам заглядывать в окна домов, а днем прятаться на
чердаке заброшенного дома, и так до тех пор, пока столетие спустя какой-то
прохожий не увидал его в чердачном окне, а потом так и не смог объяснить,
отчего у него поседели волосы? Все это походило на вздор, притом несносный,
и приятель мой не замедлил согласиться с последним утверждением. Тогда я
поведал ему о содержании дневника, обнаруженного среди прочих бумаг
семейного архива менее, чем в миле от того места, где мы находились, и
датированного 1706-1723 гг. В дневнике упоминалось о необычных шрамах на
спине и груди одного из моих предков, и я заверил Мэнтона в подлинности
этого свидетельства. Я также рассказал ему о страшных историях, имеющих
хождение среди местного населения и передающихся по секрету из поколения в
поколение, а также о том, что отнюдь не в переносном смысле сошел с ума один
паренек, осмелившийся в 1793 году войти в покинутый дом, чтобы взглянуть на
некие следы, которые, как предполагалось, должны были там наличествовать.
Да, то было время диких суеверий какой впечатлительный человек не
содрогнется, изучая массачусетские летописи пуританской эпохи? Сколь бы
ничтожными ни были наши познания в том, что скрывалось за внешней стороной
событий, но уже по тем отдельным чудовищным проявлениям, когда гной
вырывался и бил ключом, можно судить о всей степени разложения. Ужас перед
черной магией вот луч света, указующий на тот кошмар, что царил в смятенных
умах человеческих, но даже и это пустяк. Из жизни изгонялись красота,
изгонялась свобода мы можем об этом судить по бытовым и архитектурным
останкам эпохи, а также по ядовитым проповедям невежественных богословов.
Под смирительной рубашкой из ржавого железа таилась дурная злоба,
извращенный порок и сатанинская одержимость. Вот в чем был подлинный апофеоз
неименуемого!
Ни единого слова не смягчил Коттон Мэзер, когда разразился анафемой в
той демонической 6-ой книге, которую не рекомендуется читать после
наступления темноты. Сурово, словно библейский пророк, в немногословной и
бесстрастной манере, в какой не умел выражаться никто после него, он поведал
о твари, породившей на свет нечто среднее между собою и человеком, нечто,
обладающее дурным глазом, и о безымянном пьяном бедолаге, повешенном,
несмотря на все его протесты и вопли, за одно то, что у него был такой глаз.
На этом откровенность Мэзера кончается, и он не делает ни малейшего намека
на то, что произошло потом. Возможно, он просто не знал, а, может быть, и
знал, да не осмелился сказать. Потому что все те, кто знал, предпочитали
молчать, и до сих пор не известно, что заставляло их приглушать голос до
шепота при упоминании о замке на двери, скрывавшей за собой чердачную
лестницу в доме бездетного, убогого и угрюмого старца, установившего на
могиле, которую все обходили стороной, плиту без надписи. При этом всякий
может ознакомиться с достаточным количеством уклончивых слухов, от которых
стынет самая пылкая кровь.
Все эти сведения я почерпнул из найденной мною семейной хроники; там же
содержится множество скрытых намеков и не предназначенных для посторонних
ушей историй о существах с дурным глазом, появлявшихся по ночам то в окнах,
то на безлюдных лесных опушках. Возможно, что именно одна из таких тварей
напала на моего предка ночью на проселочной дороге, оставив следы рогов на
его груди и следы когтей, сходных с обезьяньими, на спине. На самой же
дороге были обнаружены четко отпечатавшиеся в пыли перемежающиеся отпечатки
копыт и чего-то, отдаленно напоминающего лапы человекообразной обезьяны.
Один почтальон рассказывал, что, проезжая верхом по делам службы, он видел
вышеупомянутого старика, преследовавшего и окликавшего какое-то гадкое
существо, вприпрыжку уносившееся прочь. Дело происходило на Медоу-Хилл
незадолго до рассвета при тусклом сиянии луны. Интересно, что многие
поверили почтальону. Доподлинно известно также то, что в 1710 году, в ночь
после похорон убогого и бездетного старца (тело которого положили в склеп
позади его дома, рядом со странной плитой без надписи) на кладбище
раздавались какие-то голоса. Дверь на чердак отпирать не стали, и дом был
оставлен таким, каким был мрачным и заброшенным. Когда из него доносились
звуки, все вздрагивали и перешептывались, ободряя себя надеждой на прочность
замка на чердачной двери. Надежде этой пришел конец после кошмара,
случившегося в доме приходского священника, жильцов которого обнаружили не
просто бездыханными, но разодранными на части. С годами легенды все более
приобретали характер рассказов о привидениях; причину этого я усматриваю в
том, что если отвратительное существо действительно когда-то жило, то потом
оно, вероятно, скончалось. Сохранилась лишь память о нем тем более ужасная
оттого, что она держалась в секрете.
За время моего рассказа Мэнтон потерял свою обычную словоохотливость, и
я понял, что слова мои произвели на него глубокое впечатление.
1 2 3 4
заброшенного дома мы вели нескончаемую беседу о неименуемом , и когда Мэнтон
наконец устал изрекать колкости, я поведал ему об одном ужасном случае,
действительно имевшем место и легшем в основу того из моих рассказов, над
которым он более всего смеялся.
Рассказ этот назывался Чердачное окно . Он был опубликован в январском
выпуске Уисперс за 1922 год. Во многих городах страны, в особенности на Юге
и на тихоокеанском побережье, журналы с этим рассказом даже убирали с
прилавков, удовлетворяя жалобам слабонервных идиотов. Одна лишь Новая Англия
выказала изрядную долю невозмутимости и только пожимала плечами в ответ на
мою эксцентричность. Прежде всего, утверждали мои критики, пресловутое
существо просто биологически невозможно, и то, что я о нем сообщаю,
представляет собой всего лишь одну из версий расхожей деревенской байки,
которую Коттон Мэзер3 лишь по чрезмерной доверчивости вставил в
свое сумбурное Христианское величие Америки , причем подлинность этой
небылицы настолько сомнительна, что сей почтенный автор даже не рискнул
назвать место, где произошел ужасный случай. И уж вовсе невыносимым было то,
как я развил и усложнил голую канву древнего мистического сюжета, тем самым
окончательно разоблачив себя как легкомысленного и претенциозного графомана.
Мэзер и правда писал о появлении на свет некоего существа, но кто, кроме
дешевого сенсуалиста, мог бы поверить, что оно сумело вырости и, во плоти и
во крови, принялось по ночам заглядывать в окна домов, а днем прятаться на
чердаке заброшенного дома, и так до тех пор, пока столетие спустя какой-то
прохожий не увидал его в чердачном окне, а потом так и не смог объяснить,
отчего у него поседели волосы? Все это походило на вздор, притом несносный,
и приятель мой не замедлил согласиться с последним утверждением. Тогда я
поведал ему о содержании дневника, обнаруженного среди прочих бумаг
семейного архива менее, чем в миле от того места, где мы находились, и
датированного 1706-1723 гг. В дневнике упоминалось о необычных шрамах на
спине и груди одного из моих предков, и я заверил Мэнтона в подлинности
этого свидетельства. Я также рассказал ему о страшных историях, имеющих
хождение среди местного населения и передающихся по секрету из поколения в
поколение, а также о том, что отнюдь не в переносном смысле сошел с ума один
паренек, осмелившийся в 1793 году войти в покинутый дом, чтобы взглянуть на
некие следы, которые, как предполагалось, должны были там наличествовать.
Да, то было время диких суеверий какой впечатлительный человек не
содрогнется, изучая массачусетские летописи пуританской эпохи? Сколь бы
ничтожными ни были наши познания в том, что скрывалось за внешней стороной
событий, но уже по тем отдельным чудовищным проявлениям, когда гной
вырывался и бил ключом, можно судить о всей степени разложения. Ужас перед
черной магией вот луч света, указующий на тот кошмар, что царил в смятенных
умах человеческих, но даже и это пустяк. Из жизни изгонялись красота,
изгонялась свобода мы можем об этом судить по бытовым и архитектурным
останкам эпохи, а также по ядовитым проповедям невежественных богословов.
Под смирительной рубашкой из ржавого железа таилась дурная злоба,
извращенный порок и сатанинская одержимость. Вот в чем был подлинный апофеоз
неименуемого!
Ни единого слова не смягчил Коттон Мэзер, когда разразился анафемой в
той демонической 6-ой книге, которую не рекомендуется читать после
наступления темноты. Сурово, словно библейский пророк, в немногословной и
бесстрастной манере, в какой не умел выражаться никто после него, он поведал
о твари, породившей на свет нечто среднее между собою и человеком, нечто,
обладающее дурным глазом, и о безымянном пьяном бедолаге, повешенном,
несмотря на все его протесты и вопли, за одно то, что у него был такой глаз.
На этом откровенность Мэзера кончается, и он не делает ни малейшего намека
на то, что произошло потом. Возможно, он просто не знал, а, может быть, и
знал, да не осмелился сказать. Потому что все те, кто знал, предпочитали
молчать, и до сих пор не известно, что заставляло их приглушать голос до
шепота при упоминании о замке на двери, скрывавшей за собой чердачную
лестницу в доме бездетного, убогого и угрюмого старца, установившего на
могиле, которую все обходили стороной, плиту без надписи. При этом всякий
может ознакомиться с достаточным количеством уклончивых слухов, от которых
стынет самая пылкая кровь.
Все эти сведения я почерпнул из найденной мною семейной хроники; там же
содержится множество скрытых намеков и не предназначенных для посторонних
ушей историй о существах с дурным глазом, появлявшихся по ночам то в окнах,
то на безлюдных лесных опушках. Возможно, что именно одна из таких тварей
напала на моего предка ночью на проселочной дороге, оставив следы рогов на
его груди и следы когтей, сходных с обезьяньими, на спине. На самой же
дороге были обнаружены четко отпечатавшиеся в пыли перемежающиеся отпечатки
копыт и чего-то, отдаленно напоминающего лапы человекообразной обезьяны.
Один почтальон рассказывал, что, проезжая верхом по делам службы, он видел
вышеупомянутого старика, преследовавшего и окликавшего какое-то гадкое
существо, вприпрыжку уносившееся прочь. Дело происходило на Медоу-Хилл
незадолго до рассвета при тусклом сиянии луны. Интересно, что многие
поверили почтальону. Доподлинно известно также то, что в 1710 году, в ночь
после похорон убогого и бездетного старца (тело которого положили в склеп
позади его дома, рядом со странной плитой без надписи) на кладбище
раздавались какие-то голоса. Дверь на чердак отпирать не стали, и дом был
оставлен таким, каким был мрачным и заброшенным. Когда из него доносились
звуки, все вздрагивали и перешептывались, ободряя себя надеждой на прочность
замка на чердачной двери. Надежде этой пришел конец после кошмара,
случившегося в доме приходского священника, жильцов которого обнаружили не
просто бездыханными, но разодранными на части. С годами легенды все более
приобретали характер рассказов о привидениях; причину этого я усматриваю в
том, что если отвратительное существо действительно когда-то жило, то потом
оно, вероятно, скончалось. Сохранилась лишь память о нем тем более ужасная
оттого, что она держалась в секрете.
За время моего рассказа Мэнтон потерял свою обычную словоохотливость, и
я понял, что слова мои произвели на него глубокое впечатление.
1 2 3 4