Ночная неудача была заглажена.
Очень жалею, что ни этой ценной для меня записки, ни вообще каких-либо документов за поход сохранить не удалось. Мы все жили и боролись в такой обстановке, что каждый день, в случае поражения, были бы вынуждены рассеяться, и тогда каждый список, приказ, записка могли послужить кому-нибудь смертным приговором в случае плена. А уничтожить их тогда уже, может быть, не было бы возможности. У многих, впрочем, были паспорта на чужое имя, но мы хорошо знали, что в минуту опасности едва ли они спасли бы нам жизнь.
Наша горячая надежда - отдохнуть за Кубанью и привести себя в порядок - не оправдалась. Наоборот, мы попали в сплошное осиное гнездо большевизма. Каждый хутор, отдельный дом, роща встречали нас градом пуль. Занимаемые селения оказывались почти пустыми, но в них не было нам ни минуты покоя. Везде свистели пули, смертельная опасность была на каждом шагу.
Кольцо, сжимавшее измученную армию, охватывало ее все плотнее, и нужны были отчаянные усилия, чтобы прорывать его и двигаться дальше.
Ночь с 8 на 9 марта части Добровольческой армии провели в разных хуторах к югу от Некрасовской станицы. В первый раз за поход темный горизонт осветился заревом пожаров: хутора загорались во время боя от разрывов снарядов, иногда поджигались самими жителями, бросавшими их, чтобы ничего не досталось кадетам, или добровольцам, мстившими большевикам. Во всем своем кровавом ужасе открылось страшное лицо гражданской войны, жестокой и беспощадной...
Мне с партизанами и юнкерами генерала Боровского пришлось занимать и оборонять один из этих крупных (не помню его названия) хуторов, расположенный на ровном, открытом поле. Жители бросили его, уведя лошадей и скот. От пуль нигде не было покоя. Одна из них пробила окно и впилась в крышку стола, за которым сидел за обедом я с офицерами штаба, едва не задев одного из них. Приехавший ко мне с приказанием от генерала Корнилова полковник Патронов был тяжело ранен в голову, потерял глаз. К вечеру, отбросив большевиков, мы продвинулись к югу и заняли большое село Филипповское, также брошенное жителями, где и расположились на ночлег. После всего пережитого, бессонных ночей и тяжкой усталости двухдневного, почти непрерывного боя величайшим блаженством было заснуть на мягкой постели в зажиточной хате. К счастью, большевики нас не тревожили, хотя очень легко могли всех нас вырезать, так как все мы спали мертвым сном. Ночью со стороны Екатеринодара слышался отдаленный гул, точно артиллерийская стрельба, а на темном небе слабо мерцали зарницы...
На другой день утром, во время чая, зашел ко мне по какому-то служебному вопросу командир одной из юнкерских рот капитан Капелька. Настоящая его фамилия была, кажется, князь Ухтомский. Ведь у многих из нас были псевдонимы. Смелый, отважный офицер, Капелька был любим всеми за свою храбрость, открытый, прямой характер и доброе сердце. Покончив со служебными вопросами, я предложил ему разделить со мною скромный завтрак. И вот за стаканом чая у нас зашла речь о предчувствиях. Каждый из присутствовавших рассказывал об известных ему случаях предвидения. Капелька, обычно веселый и живой рассказчик, сумрачно сидел и молчал. И вдруг неожиданно для всех сказал:
- Я верю в предчувствия и знаю: сегодня буду убит...
Все внимательно на него посмотрели, и каждому, вероятно, показалось, что около него уже стоит, ожидая очередной жертвы, наша обычная гостья смерть... Я пытался шуткой рассеять его мрачное настроение, но безуспешно.
Послышался выстрел за селом. Бой начался. Мы простились, и действительно навсегда...
Сегодня мой полк в главных силах. Идем за обозом, который поспешно перебирается по мосту через речку Белую с отлогими песчаными берегами в широкой долине. Едва часть обоза перешла на другую сторону, как с гребня правого берега долины по нему началась неистовая стрельба большевиков с расстояния не более 800 шагов. Корниловцы с чехо-словаками перешли против них в наступление и несколько оттеснили их, но удержаться не могли ввиду огромного перевеса в силах на стороне красных и стали медленно отходить... Залегли, начав окапываться.
В тылу тоже было тяжело: юнкера Боровского с трудом сдерживали наседавших сзади большевиков. Обоз, сбившись в кучу и прижавшись к крутому скату правого берега долины, переживал тяжкие часы, как под станицей Березанской. Только здесь было еще хуже, так как снаряды красных все время падали среди него и разбили несколько повозок. Был опрокинут экипаж генерала Алексеева и смертельно ранен его кучер. Несчастные раненые доходили до полного отчаяния, и многие из них уже спрашивали друг друга, не пора ли застрелиться.
Положение впереди становилось все хуже.
Уже начинают отходить чехо-словаки, расстреляв все свои патроны; отдельные фигуры их стали спускаться с высот. К ним поскакал конвой Корнилова. Там - замешательство. Командир батальона капитан Неметчик лег на землю, машет неистово руками и прерывающимся голосом кричит:
- Дале изем немохль устоповать. Я зустану зде доцеля сам... (Дальше я не могу отступать. Останусь здесь хотя бы один.)
Возле него в нерешительности мнутся чехо-словаки, некоторые остановились и залегли. Текинцы снабдили их патронами и легли рядом. Открыли вновь огонь. Наступление врага приостановилось. Надолго ли?
Уже начинает изнывать Корниловский полк; заколебался один батальон, в котором убит командир... Густые цепи большевиков идут безостановочно, явственно слышатся их крики и ругательства. Потери растут. Мечется нервный горячий Неженцев - из части в часть, из боя в бой, видит, что трудно устоять против подавляющей силы, и шлет Корнилову просьбу о подкреплении.
Корнилов со штабом стоял у моста, пропуская колонну, сумрачен и спокоен. По его приказанию офицеров и солдат, шедших с обозом и по наружному виду способных драться, отводят в сторону. Раздали ружья и патроны, и две команды, человек в 50-60 каждая, с каким-то полковником во главе идут к высотам.
"Психологическое" подкрепление.
Действительно, боевая ценность его невелика, но появление на поле боя новой "силы" одним своим видом производит впечатление всегда на своих и чужих.
В это время моему полку было приказано усилить левый фланг корниловцев. В резерве ничего не осталось. "Психологическое" подкрепление подчинено было мне. Толку от него было мало. Я послал его на свой левый фланг, но там оно попало под фланговый пулеметный огонь красных и быстро отошло назад. По моему приказанию "мобилизованные" остановились, залегли и своим огнем оказали нам все же кое-какую поддержку.
Когда в бой было введено решительно все, что мы имели, боевое счастье улыбнулось нам: большевики, видимо, потеряли веру в свой боевой успех и ограничивались уже только одной стрельбой, не переходя в наступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Очень жалею, что ни этой ценной для меня записки, ни вообще каких-либо документов за поход сохранить не удалось. Мы все жили и боролись в такой обстановке, что каждый день, в случае поражения, были бы вынуждены рассеяться, и тогда каждый список, приказ, записка могли послужить кому-нибудь смертным приговором в случае плена. А уничтожить их тогда уже, может быть, не было бы возможности. У многих, впрочем, были паспорта на чужое имя, но мы хорошо знали, что в минуту опасности едва ли они спасли бы нам жизнь.
Наша горячая надежда - отдохнуть за Кубанью и привести себя в порядок - не оправдалась. Наоборот, мы попали в сплошное осиное гнездо большевизма. Каждый хутор, отдельный дом, роща встречали нас градом пуль. Занимаемые селения оказывались почти пустыми, но в них не было нам ни минуты покоя. Везде свистели пули, смертельная опасность была на каждом шагу.
Кольцо, сжимавшее измученную армию, охватывало ее все плотнее, и нужны были отчаянные усилия, чтобы прорывать его и двигаться дальше.
Ночь с 8 на 9 марта части Добровольческой армии провели в разных хуторах к югу от Некрасовской станицы. В первый раз за поход темный горизонт осветился заревом пожаров: хутора загорались во время боя от разрывов снарядов, иногда поджигались самими жителями, бросавшими их, чтобы ничего не досталось кадетам, или добровольцам, мстившими большевикам. Во всем своем кровавом ужасе открылось страшное лицо гражданской войны, жестокой и беспощадной...
Мне с партизанами и юнкерами генерала Боровского пришлось занимать и оборонять один из этих крупных (не помню его названия) хуторов, расположенный на ровном, открытом поле. Жители бросили его, уведя лошадей и скот. От пуль нигде не было покоя. Одна из них пробила окно и впилась в крышку стола, за которым сидел за обедом я с офицерами штаба, едва не задев одного из них. Приехавший ко мне с приказанием от генерала Корнилова полковник Патронов был тяжело ранен в голову, потерял глаз. К вечеру, отбросив большевиков, мы продвинулись к югу и заняли большое село Филипповское, также брошенное жителями, где и расположились на ночлег. После всего пережитого, бессонных ночей и тяжкой усталости двухдневного, почти непрерывного боя величайшим блаженством было заснуть на мягкой постели в зажиточной хате. К счастью, большевики нас не тревожили, хотя очень легко могли всех нас вырезать, так как все мы спали мертвым сном. Ночью со стороны Екатеринодара слышался отдаленный гул, точно артиллерийская стрельба, а на темном небе слабо мерцали зарницы...
На другой день утром, во время чая, зашел ко мне по какому-то служебному вопросу командир одной из юнкерских рот капитан Капелька. Настоящая его фамилия была, кажется, князь Ухтомский. Ведь у многих из нас были псевдонимы. Смелый, отважный офицер, Капелька был любим всеми за свою храбрость, открытый, прямой характер и доброе сердце. Покончив со служебными вопросами, я предложил ему разделить со мною скромный завтрак. И вот за стаканом чая у нас зашла речь о предчувствиях. Каждый из присутствовавших рассказывал об известных ему случаях предвидения. Капелька, обычно веселый и живой рассказчик, сумрачно сидел и молчал. И вдруг неожиданно для всех сказал:
- Я верю в предчувствия и знаю: сегодня буду убит...
Все внимательно на него посмотрели, и каждому, вероятно, показалось, что около него уже стоит, ожидая очередной жертвы, наша обычная гостья смерть... Я пытался шуткой рассеять его мрачное настроение, но безуспешно.
Послышался выстрел за селом. Бой начался. Мы простились, и действительно навсегда...
Сегодня мой полк в главных силах. Идем за обозом, который поспешно перебирается по мосту через речку Белую с отлогими песчаными берегами в широкой долине. Едва часть обоза перешла на другую сторону, как с гребня правого берега долины по нему началась неистовая стрельба большевиков с расстояния не более 800 шагов. Корниловцы с чехо-словаками перешли против них в наступление и несколько оттеснили их, но удержаться не могли ввиду огромного перевеса в силах на стороне красных и стали медленно отходить... Залегли, начав окапываться.
В тылу тоже было тяжело: юнкера Боровского с трудом сдерживали наседавших сзади большевиков. Обоз, сбившись в кучу и прижавшись к крутому скату правого берега долины, переживал тяжкие часы, как под станицей Березанской. Только здесь было еще хуже, так как снаряды красных все время падали среди него и разбили несколько повозок. Был опрокинут экипаж генерала Алексеева и смертельно ранен его кучер. Несчастные раненые доходили до полного отчаяния, и многие из них уже спрашивали друг друга, не пора ли застрелиться.
Положение впереди становилось все хуже.
Уже начинают отходить чехо-словаки, расстреляв все свои патроны; отдельные фигуры их стали спускаться с высот. К ним поскакал конвой Корнилова. Там - замешательство. Командир батальона капитан Неметчик лег на землю, машет неистово руками и прерывающимся голосом кричит:
- Дале изем немохль устоповать. Я зустану зде доцеля сам... (Дальше я не могу отступать. Останусь здесь хотя бы один.)
Возле него в нерешительности мнутся чехо-словаки, некоторые остановились и залегли. Текинцы снабдили их патронами и легли рядом. Открыли вновь огонь. Наступление врага приостановилось. Надолго ли?
Уже начинает изнывать Корниловский полк; заколебался один батальон, в котором убит командир... Густые цепи большевиков идут безостановочно, явственно слышатся их крики и ругательства. Потери растут. Мечется нервный горячий Неженцев - из части в часть, из боя в бой, видит, что трудно устоять против подавляющей силы, и шлет Корнилову просьбу о подкреплении.
Корнилов со штабом стоял у моста, пропуская колонну, сумрачен и спокоен. По его приказанию офицеров и солдат, шедших с обозом и по наружному виду способных драться, отводят в сторону. Раздали ружья и патроны, и две команды, человек в 50-60 каждая, с каким-то полковником во главе идут к высотам.
"Психологическое" подкрепление.
Действительно, боевая ценность его невелика, но появление на поле боя новой "силы" одним своим видом производит впечатление всегда на своих и чужих.
В это время моему полку было приказано усилить левый фланг корниловцев. В резерве ничего не осталось. "Психологическое" подкрепление подчинено было мне. Толку от него было мало. Я послал его на свой левый фланг, но там оно попало под фланговый пулеметный огонь красных и быстро отошло назад. По моему приказанию "мобилизованные" остановились, залегли и своим огнем оказали нам все же кое-какую поддержку.
Когда в бой было введено решительно все, что мы имели, боевое счастье улыбнулось нам: большевики, видимо, потеряли веру в свой боевой успех и ограничивались уже только одной стрельбой, не переходя в наступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33