катализаторами. Итак я опять узнал
кое-что: что эта реакция, основа феномена, не поддается катализу. Ну,
понимаете, если б она поддавалась, эволюция немедленно воспользовалась бы
ею.
Вы заметили, какой забавный характер носили мои шаг за шагом
накапливавшиеся познания? Негативный: я по очереди узнавал, чем это не
является. Но, исключая одну догадку за другой, я тем самым сужал круг
темноты.
Я принялся за физическую химию. Какие реакции нечувствительны к
катализаторам? Ответ был краткий: таких реакций нет. В сфере биохимии их
нет. Это был жестокий удар. Я лишился всякой помощи книг, оказался наедине
с возможностью и должен был ее победить. Однако я по-прежнему чувствовал,
что проблема температуры - это правильный след. Я снова написал
Виллинсону, спрашивая, не обнаружил ли он связи этого явления с
температурой. Это был гений наблюдательности, право. Он мне ответил, а как
же. На том плоскогорье он провел около месяца. Под конец температура
начала падать до четырнадцати градусов днем - дул ветер с гор. Перед тем
была неописуемая жара - до пятидесяти градусов в тени. Когда жара спала,
муравьи хоть и сохранили активность и подвижность, но ловушки для
кватроцентикс перестали строить. Связь с температурой была отчетливой;
оставалось одно затруднение: человек. При горячке он должен был бы
проявлять эту способность в высшей мере, а этого нет. И тогда меня
ослепила мысль, от которой я чуть не закричал во всю глотку: птицы! Птицы,
у которых температура тела составляет, как правило, около сорока градусов
и которые проявляют поразительную способность ориентироваться в полете
даже ночью, при беззвездном небе. Хорошо известна загадка "инстинкта",
приводящего их с юга в родные края весной! Разумеется, сказал я себе, это
и есть то самое!
А человек в горячке? Что ж, когда температура достигает 40-41
градуса, человек обычно теряет сознание и начинает бредить. Проявляет он
при этом телепатические способности или нет, мы не знаем, наладить с ним
контакт в это время невозможно, наконец, галлюцинация подавляет эти
способности.
Я сам был тогда в горячке. Ощущал тепло тайны, уже такой близкой, и
не знал далее ничего. Все возведенное мной здание состояло из исключений,
отрицаний, туманных догадок - если подойти по-деловому, это была
фантасмагория, ничего больше. А в то же время - могу вам это сказать - все
данные были уже у меня в руках. У меня были все элементы, я только не умел
их правильно расположить или, вернее, видел их как-то по отдельности. То,
что нет реакций, не поддающихся катализу, торчало у меня в голове, как
раскаленный гвоздь. Я пошел к Маколею, этому знаменитому химику, знаете, и
молил его, да, молил назвать хотя бы одну не поддающуюся катализу реакцию;
наконец, он принял меня за сумасшедшего, я подвергался ужасным насмешкам,
но мне было безразлично. Он не дал мне ни одного шанса; мне хотелось
броситься на него с кулаками, словно он был виноват, словно он из
злорадства...
Но это не имеет значения: в то время я совершил много сумасбродств,
так что добросовестно заслужил репутацию безумца. Я и был им, уверяю вас,
ибо, словно слепой, словно слепой, повторяю, обходил элементарнейшую
очевидность; уперся, как осел, в эту проблему катализа, будто забыл, что
речь идет о муравьях, людях, то есть - о живых организмах. Способность эту
они проявляли в исключительных случаях, необычайно редко. Почему эволюция
не пробовала конденсировать феномен? Единственный ответ, какой я видел,
был: потому что явление не поддается катализу. Но это было неверно. Оно
поддавалось, и еще как.
Как вы смотрите на меня... Ну, итак, ошибка эволюции? Недосмотр? Нет.
Эволюция не упускает не единого шанса. Но цель ее - жизнь. Пять слов,
понимаете, пять слов, открыли мне глаза на эту величайшую изо всех тайн
вселенной. Я боюсь сказать вам. Нет - скажу. Но это будет уже все. Катализ
этой реакции приводит к денатурации. Вы понимаете? Катализировать ее, то
есть сделать явлением частным, совершающимся быстро и точно, - значит
привести к свертыванию белков. Вызывать смерть. Как же эволюция стала бы
убивать свои собственные создания? Когда-то, миллионы лет назад, во время
одного из своих тысячных экспериментов она ступила на этот путь. Было это
еще до того, как появились птицы. Вы не догадываетесь? В самом деле?
Ящеры! Мезозойская эра. Потому-то они и погибли, отсюда потрясающие
гекатомбы, над которыми до наших дней ломают головы палеонтологи. Ящеры
предки птиц - пошли этим путем. Я говорил о путях эволюции, помните? Если
в такой тупик забредет целый вид, возврата нет. Он должен погибнуть,
исчезнуть до последнего экземпляра. Не поймите меня неверно. Я не говорю,
что все стегозавры, диплодоки, ихтиорнисы стали мудрецами царства ящеров и
сейчас же вслед за этим вымерли. Нет, ибо оптимум реакции, тот оптимум,
который в девяноста случаях из ста обусловливает ее возникновение и
развитие, находится уже за границами жизни. На стороне смерти. То есть
реакция эта должна происходить в белке денатурированном, мертвом, что,
разумеется, невозможно. Я предполагаю, что мезозойские ящеры, эти колоссы
с микроскопическими мозгами, обладали чертами поведения, в принципе
похожими на поведение Акантис, только проявлялось это у них во много раз
чаще. Вот и все.Чрезвычайная скорость и простота такого вида ориентации,
когда животное без посредства органов чувств немедленно "схватывает"
обстановку и может к ней моментально приспособиться, втянула всех
обитателей мезозойской эры в страшную ловушку; это было что-то вроде
воронки с суживающимися стенками - на дне ее таилась смерть. Чем
молниеноснее, чем исправнее действовал удивительный коллоидный механизм,
который достигает наибольшей точности тогда, когда белковая взвесь
свертывается, превращаясь в желе, тем ближе были к своей гибели эти
несчастные глыбы мяса. Тайна их распалась и рассыпалась в прах вместе с их
телами, ибо ч т о мы находим сегодня в окаменевших илах мелового или
триасового периода? Окаменевшие берцовые кости и рогатые черепа,
неспособные рассказать нам что-либо о химизме мозгов, которые в них
заключались. Так что остался лишь единственный след клеймо смерти вида,
гибели этих наших предков, отпечатавшееся в наиболее старых
филогенетических частях нашего мозга.
С муравьем - с моим маленьким муравьем, Акантисом, дело обстоит
несколько иначе. Вы ведь знаете, что эволюция неоднократно достигала одной
и той же цели различными способами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
кое-что: что эта реакция, основа феномена, не поддается катализу. Ну,
понимаете, если б она поддавалась, эволюция немедленно воспользовалась бы
ею.
Вы заметили, какой забавный характер носили мои шаг за шагом
накапливавшиеся познания? Негативный: я по очереди узнавал, чем это не
является. Но, исключая одну догадку за другой, я тем самым сужал круг
темноты.
Я принялся за физическую химию. Какие реакции нечувствительны к
катализаторам? Ответ был краткий: таких реакций нет. В сфере биохимии их
нет. Это был жестокий удар. Я лишился всякой помощи книг, оказался наедине
с возможностью и должен был ее победить. Однако я по-прежнему чувствовал,
что проблема температуры - это правильный след. Я снова написал
Виллинсону, спрашивая, не обнаружил ли он связи этого явления с
температурой. Это был гений наблюдательности, право. Он мне ответил, а как
же. На том плоскогорье он провел около месяца. Под конец температура
начала падать до четырнадцати градусов днем - дул ветер с гор. Перед тем
была неописуемая жара - до пятидесяти градусов в тени. Когда жара спала,
муравьи хоть и сохранили активность и подвижность, но ловушки для
кватроцентикс перестали строить. Связь с температурой была отчетливой;
оставалось одно затруднение: человек. При горячке он должен был бы
проявлять эту способность в высшей мере, а этого нет. И тогда меня
ослепила мысль, от которой я чуть не закричал во всю глотку: птицы! Птицы,
у которых температура тела составляет, как правило, около сорока градусов
и которые проявляют поразительную способность ориентироваться в полете
даже ночью, при беззвездном небе. Хорошо известна загадка "инстинкта",
приводящего их с юга в родные края весной! Разумеется, сказал я себе, это
и есть то самое!
А человек в горячке? Что ж, когда температура достигает 40-41
градуса, человек обычно теряет сознание и начинает бредить. Проявляет он
при этом телепатические способности или нет, мы не знаем, наладить с ним
контакт в это время невозможно, наконец, галлюцинация подавляет эти
способности.
Я сам был тогда в горячке. Ощущал тепло тайны, уже такой близкой, и
не знал далее ничего. Все возведенное мной здание состояло из исключений,
отрицаний, туманных догадок - если подойти по-деловому, это была
фантасмагория, ничего больше. А в то же время - могу вам это сказать - все
данные были уже у меня в руках. У меня были все элементы, я только не умел
их правильно расположить или, вернее, видел их как-то по отдельности. То,
что нет реакций, не поддающихся катализу, торчало у меня в голове, как
раскаленный гвоздь. Я пошел к Маколею, этому знаменитому химику, знаете, и
молил его, да, молил назвать хотя бы одну не поддающуюся катализу реакцию;
наконец, он принял меня за сумасшедшего, я подвергался ужасным насмешкам,
но мне было безразлично. Он не дал мне ни одного шанса; мне хотелось
броситься на него с кулаками, словно он был виноват, словно он из
злорадства...
Но это не имеет значения: в то время я совершил много сумасбродств,
так что добросовестно заслужил репутацию безумца. Я и был им, уверяю вас,
ибо, словно слепой, словно слепой, повторяю, обходил элементарнейшую
очевидность; уперся, как осел, в эту проблему катализа, будто забыл, что
речь идет о муравьях, людях, то есть - о живых организмах. Способность эту
они проявляли в исключительных случаях, необычайно редко. Почему эволюция
не пробовала конденсировать феномен? Единственный ответ, какой я видел,
был: потому что явление не поддается катализу. Но это было неверно. Оно
поддавалось, и еще как.
Как вы смотрите на меня... Ну, итак, ошибка эволюции? Недосмотр? Нет.
Эволюция не упускает не единого шанса. Но цель ее - жизнь. Пять слов,
понимаете, пять слов, открыли мне глаза на эту величайшую изо всех тайн
вселенной. Я боюсь сказать вам. Нет - скажу. Но это будет уже все. Катализ
этой реакции приводит к денатурации. Вы понимаете? Катализировать ее, то
есть сделать явлением частным, совершающимся быстро и точно, - значит
привести к свертыванию белков. Вызывать смерть. Как же эволюция стала бы
убивать свои собственные создания? Когда-то, миллионы лет назад, во время
одного из своих тысячных экспериментов она ступила на этот путь. Было это
еще до того, как появились птицы. Вы не догадываетесь? В самом деле?
Ящеры! Мезозойская эра. Потому-то они и погибли, отсюда потрясающие
гекатомбы, над которыми до наших дней ломают головы палеонтологи. Ящеры
предки птиц - пошли этим путем. Я говорил о путях эволюции, помните? Если
в такой тупик забредет целый вид, возврата нет. Он должен погибнуть,
исчезнуть до последнего экземпляра. Не поймите меня неверно. Я не говорю,
что все стегозавры, диплодоки, ихтиорнисы стали мудрецами царства ящеров и
сейчас же вслед за этим вымерли. Нет, ибо оптимум реакции, тот оптимум,
который в девяноста случаях из ста обусловливает ее возникновение и
развитие, находится уже за границами жизни. На стороне смерти. То есть
реакция эта должна происходить в белке денатурированном, мертвом, что,
разумеется, невозможно. Я предполагаю, что мезозойские ящеры, эти колоссы
с микроскопическими мозгами, обладали чертами поведения, в принципе
похожими на поведение Акантис, только проявлялось это у них во много раз
чаще. Вот и все.Чрезвычайная скорость и простота такого вида ориентации,
когда животное без посредства органов чувств немедленно "схватывает"
обстановку и может к ней моментально приспособиться, втянула всех
обитателей мезозойской эры в страшную ловушку; это было что-то вроде
воронки с суживающимися стенками - на дне ее таилась смерть. Чем
молниеноснее, чем исправнее действовал удивительный коллоидный механизм,
который достигает наибольшей точности тогда, когда белковая взвесь
свертывается, превращаясь в желе, тем ближе были к своей гибели эти
несчастные глыбы мяса. Тайна их распалась и рассыпалась в прах вместе с их
телами, ибо ч т о мы находим сегодня в окаменевших илах мелового или
триасового периода? Окаменевшие берцовые кости и рогатые черепа,
неспособные рассказать нам что-либо о химизме мозгов, которые в них
заключались. Так что остался лишь единственный след клеймо смерти вида,
гибели этих наших предков, отпечатавшееся в наиболее старых
филогенетических частях нашего мозга.
С муравьем - с моим маленьким муравьем, Акантисом, дело обстоит
несколько иначе. Вы ведь знаете, что эволюция неоднократно достигала одной
и той же цели различными способами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10