И вскоре уже весь Мухославск спал, готовясь к очередному трудовому дню, а наиболее яркие его представители под утро даже видели сны, каждый, как говорят в таких случаях, в меру своей испорченности, образованности и интеллигентности.
...Бестиеву снилось, что ОНИ бегут по огромной политической карте мира, покрытой свеже-зеленой, как в рассказе Брэдбери, травой. Бегут ОНИ плавно, словно в замедленном кино. ОНИ бегут втроем, взявшись за руки. Бестиев в центре, справа от него - наш посол у них, слева - их посол у нас. ОНИ бегут, улыбаясь, перепрыгивая через слаборазвитые страны, в джинсах по сто рубежей и в розовых рубашках с воротником-стоечкой по тридцать пять чеков.
- Мы тебя любим, - говорит Бестиеву наш посол у них.
- И мы тебя любим, - говорит их посол у нас.
Бестиев не понимает.
- Как это! - спрашивает он нашего посла у них. - Вы из какой системы?
- Из нашей, - отвечает наш посол у них и ласково треплет Бестиева по щеке.
- А вы из какой? - спрашивает Бестиев у их посла у нас.
- Из нашей, - отвечает их посол у нас и ласково треплет Бестиева по другой щеке.
- Как это? - силится понять Бестиев. - Ведь если МЫ меня любим, то ВЫ меня не любите? Так?
- Любим, - говорят послы.
- Но ведь мы все из разных систем! - напрягается Бестиев.
- Гармония, - говорят послы.
- Это удалось только Бестиеву, - обращается наш посол у них к их послу у нас.
- Только Бестиеву это удалось, - обращается их посол у нас к нашему послу у них.
- А ведь у нас многие пытались, - говорит наш посол у них.
- И у нас многие пытались, - говорит их посол у нас.
- А куда мы бежим? - спрашивает Бестиев. - За нами гонятся?
- Туда, - отвечают послы и указывают в сторону горизонта.
И там, у самого горизонта, Бестиев видит дымящуюся гору.
- Карраско? - спрашивает Бестиев.
- Карраско, Карраско, - кивают послы.
- А почему она дымит? - Бестиев нервничает. - Это символ?
- Единство - борьба противоположностей, - говорит наш посол у них.
- Как это? - Бестиев шумно вы пускает сигаретный дым в лицо нашему послу у них. - Если это символ, то почему он дымит?
- Символ вулкана, - говорит их посол у нас.
- Вулкан символа, - говорит наш посол у них.
- Как это? - Бестиев недоумевает и отрывает пуговичку на рубашке их посла у нас. - А зачем мы туда бежим?
- А там конец, - отвечают послы.
- Как это? - Бестиеву становится страшно. - Конец чего?
- Конец - это начало начала, - говорит наш посол у них.
- Как это конец может быть началом! - Бестиев пытается остановиться. - Значит, начало может быть концом? - Бестиев пытается вырваться. - Не хочу конца! - Бестиеву становится душно. - Не хочу начала! - Бестиеву нечем дышать. - Хочу продолжения!..
Но в это время на горизонте что-то взрывается со страшным грохотом, и Бестиев открывает глаза. Над Мухославском гремит гром и сверкают молнии.
"Начитаешься дерьма, - думает Бестиев, захлопывая окно, - потом спать не можешь..."
Вовцу снился абсолютно дивный сон - будто он выступает на своем творческом вечере на ликеро-водочном заводе. Он стоит на торжественно убранной сцене перед микрофоном и держит изданный в Лейпциге свой афоризм в двух томах. Он раскрывает тома и читает: "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с вечера". В зале вспыхивает овация. Вовец кланяется и хочет покинуть сцену. Но его не отпускают. Он снова читает с выражением: "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с вечера". Рабочие скандируют его имя. И он вынужден повторять еще и еще... Народ на руках выносит его и его бороду в производственный цех, и сон Вовца становится еще более дивным. Конвейерная лента, заполненная чистенькими прозрачными бутылками, причудливо извивается, образуя по форме афоризм "Лучше 150 с утра, чем 220 на 180 с вечера".
- Это высшее признание! - улыбается Вовцу директор.
А над ним, словно кровеносные сосуды, переплетаются стеклянные трубы, и в них струится, журчит, переливается, манит, обещает, ласкает, дурманит, рассуждает, философствует, творит, зовет и ни в коем случае не конформирует не похожее на муру настоящее произведение. Вовец тянется к этому произведению душой и телом. Он хочет приникнуть к нему, влиться в него и раствориться в нем, подобно тому, как режиссер растворяется в актере, но в этот момент сон Вовца из дивного становится кошмарным, потому что директор поводит перед его носом указательным пальцем: мол, ни-ни! Ни в коем случае!.. Вовец в гневе выбегает из цеха.
- Позовут еще! - исступленно кричит он. - Белого коня пришлют!.. А вот я им покажу!..
- Покажешь, все им покажешь, - гладит его по горячей голове теща. Не ори только.
Вовец садится на кровати.
- Где Зина? - спрашивает он, дико озираясь.
- Помилуй, - говорит теща. - Она уж две недели как в командировке.
Вовец засыпает сидя, а теща, укладывая его, бормочет: "И на кой хрен она вышла за писателя?"...
Поэту Колбаско всю ночь снились шесть тысяч четыреста двадцать восемь рублей, и он не хотел просыпаться до двенадцати часов дня, потому что никогда раньше таких денег не видел...
Гайскому в эту ночь ничего не снилось. Ему было не до сна. "Хорош бы я был, если б встретился сегодня с Ольгой Владимировной", - думал он.
12
С-с-с... Алеко Никитич ждет Индея Гордеевича в вестибюле, еще не нервничая, потому что время пока есть, но уже выговаривая ему мысленно по поводу его безответственности. Индей Гордеевич вбегает в десять часов пять минут. Выглядит он ужасающе. Белки воспалены. Под глазами синеватые мешки. Он плохо выбрит и бесконечно зевает. Милиционер долго изучает пропуск Индея Гордеевича и тщательно сверяет фотографию на паспорте со стоящим тут же живым подлинником.
- В таком виде, - говорит Алеко Никитич, - он вообще имел право вас не пропускать. Помню, когда я работал в центральной газете, мне дали гостевой пропуск на Сессию. Ну, в перерыве зашел я в туалет. И вдруг появляется, сами догадываетесь кто, и, несмотря на то, что я был занят делом, бросает мне между прочим; "Бриться надо, молодой человек!.." Похлопал меня по плечу, руки сполоснул и вышел. С тех пор, Индей Гордеевич, для меня каждое утро начинается с тщательнейшего выбривания... Закалка...
Индей Гордеевич виновато молчит. Глядя в зеркало лифта, он проводит ладонью по щекам, а потом спрашивает с надеждой:
- А может, сойдет?
- Дай-то бог, как говорится. Вы же его знаете.
- Верите, всю ночь глаз не сомкнул...
Индей Гордеевич виновато улыбается.
- Я вам советую, - говорит Алеко Никитич, - перед тем, как войти в кабинет, отзевайтесь, как следует, в коридоре... У нас еще есть три минуты.
Индей Гордеевич, стоя лицом к окну, активно зевает до тех пор, пока Алеко Никитич, взглянув на часы, не делает ему знак.
- Доброе утро, Ариадночка, доброе утро, милая! - говорит Алеко Никитич, входя в приемную. Он целует Ариадне Викторовне руку. - Как здоровьице? Супруг как?
Ариадна Викторовна, не ответив Алеко Никитичу, поводит глазами в сторону кабинета и произносит по-утреннему делово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41