Вообще с оценкою патриотических и педагогических хлопот и терзаний генерала читатель должен повременить до конца этого небольшого очерка патриотических притворств одного из видных деятелей тридцатых годов, когда было в ходу беззастенчивое лицемерие и благоуспешно производилось самое усердное разрыхление почвы под нигилистические засевы.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Генерал и наставник, простившись в Москве с Филаретом, выехали из первопрестольной 29-го сентября по дороге в Чернигов, где поблизости было имение тёщи Копцевича, - дамы знатной, гордой, своенравной и очень ловкой, которая самого генерала держала, что называется, в ежовых рукавицах.
Там для Исмайлова прямых занятий не было, да собственно говоря (как увидим далее) и всё остальное время двенадцатилетнего пребывания его в этом доме он прибалтывался здесь в неопределенной роли "более как друг, чем как наставник". По духу записок очень позволительно думать, что Исмайлов, кажется, совсем и не представлял даже для Копцевича интереса как педагог, а только некоторое время имел здесь своё значение как человек, поставленный в дом митрополитом Филаретом. Это было как раз в те годы, когда укоренялось неосновательное мнение, будто бы митрополит "оказал важную услугу императору Николаю Павловичу при восшествии его на престол", после чего будто государь ни в чём ему "отказать не мог"... Тогда этому очень многие верили и придавали всей этой нестаточности большое значение.
Копцевич, едучи с Исмайловым в Малороссию, играл, впрочем, такую роль, что он в деле воспитания будто и Филарету ещё не вполне верит: он вёз воспитателя с собою, чтобы на свободе в Малороссии хорошенько этого магистра "испытать с разных сторон". В существе же дела Копцевич вёз благословенного Филаретом воспитателя показать тёще, без которой генерал не смел ничего сделать в семействе, потому что он тёщи очень боялся. Притом же он теперь был не устроен, а эта "деревенская старуха знатного гетманского рода умела превосходно устраивать". Генерал в этом нуждался и тёще подслуживался.
Тем не менее от Исмайлова он, разумеется, таил свои планы, и они, едучи, всё друг с другом серьёзничали.
Всё "скучное дорожное время проводили в разговорах не пустых, для развлечения, а серьёзных: генерал (пишет Исмайлов) испытывал меня с разных сторон, а мне хотелось вызнать его качества, цель и образ жизни, обстановку в свете и домашний быт".
Если это сравнить с заботами педагога, приступающего к принятию в свои руки испорченного мальчика, в педагогическом романе Ауэрбаха "Дача на Рейне", или в английском романе "Кенельм Чилингли", то выходит, что педагоги чужих стран несравненно больше склонны были думать о сердцах своих воспитанников, чем о себе, или ещё о таких вещах, как "светская обстановка" родителей. Те думали, что наставника подобные вещи вовсе не касаются, Исмайлову же обо всём этом стала забота. Но в наших интересах, для характеристики тридцатых годов, мы найдём нечто любопытное и в этих дорожных беседах двух путников. Генерал Копцевич откроет нам в них, каково было в то время воспитание в кадетских корпусах и что такое за учреждение было тот загадочный "институт", о котором носились когда-то какие-то ужасающие слухи и о котором и до сих пор иногда ещё повторяются какие-то смутные предания. Благодаря Исмайлову теперь, наконец, впервые проливается на это несколько более света, и мы получаем обстоятельные вести от одного из фундаторов и распорядителей этого любопытнейшего заведения, из которого все дети вдруг были разобраны, как из чумного карантина. Это случилось "по причине большого скандала", относящегося к чрезвычайным хроникам столицы.
Но прежде два слова о кадетских корпусах.
Постоянно упоминая о своём "русском духе" и о своём "твёрдом православии", генерал от артиллерии высказал магистру своё откровенное мнение о науках и учебных заведениях в России. К университетам Копцевич, конечно, не благоволил, но, впрочем, не более, как и к кадетским корпусам. По его мнению, и эти последние в отношении доброкачественности воспитания были не лучше всех прочих учебных заведений. Генерал судил о корпусах так: "корпуса у нас очень шатки; в них нет настоящей, свойственной русскому, основы; начальники, большею частью, иноверцы или хоть и русские, но на иностранный манер образованные. Из этих учебных заведений молодые люди очень часто выходят с дурными направлениями - без религии, без нравственности, без патриотизма. Нравственность в них (корпусах) преподаёт кто как хочет; религия всё равно по какому катехизису - по православному, иезуитскому или лютеранскому, - пожалуй, хоть по магометанскому, и то выучат. О патриотизме, любви к отечеству и говорить нечего".
"В России, говорят (корпусные), всё нехорошо, - грубость, глупость и невежество. То ли дело за границею, во Франции, Италии, Германии, Англии. Даже у нас в Польше лучше, чем в России. И там даже свободнее дышится".
Конечно, может быть, генерал очень преувеличивал царствовавшее в военных школах тридцатых годов растление, или, по крайней мере, дурное мнение о корпусах принадлежало ему единолично? Но генерал ручался, что "не один он так думает, и перечислил несколько лиц из важных государственных особ, недовольных общественным в то время воспитанием".
Это "святое недовольство" и породило мысль о достославном институте, о котором на сей раз получаем возможность узнать кое-что настоящее.
ГЛАВА ПЯТАЯ
"Шестеро из важных лиц - отцы детей, размышляя об образовании своих сыновей, положили учредить особый институт домашний.
Из "важных лиц", единомысленных и дружественных Копцевичу, в записках Исмайлова упоминается один только обер-прокурор синода князь Пётр Сергеевич Мещерский, родитель издателя "Гражданина". (Прим автора.)
С общего совета составили проект; наняли прекрасный дом; пригласили отличных учителей; на содержание института определили по 5000 руб. ассигнациями в год с каждого воспитанника; главный надзор за ходом учения и образом жизни воспитанников и вообще всю дирекцию института приняли на себя непосредственно, и по очереди каждый из нас в свою неделю должен был посещать институт раз или два в день, непременно требовал отчёта в успехах и поведении учеников: просматривать лекции преподавателей и давать приказы, направляя всё к общей цели заведения. Постоянный надзор вверили одному особому гувернёру и сверх того всякому воспитаннику дан был свой дядька и свой прислужник, через которых родители тоже могли наблюдать за своими детьми" (Терпигорев где-то рассказывает, как таковых дядек самих секли).
Словом, устроили "институт", какой прилично людям благорожденным, чтобы уберечь детей и от "Сеничкина яда", и от строгостей казённых заведений, где тогда благополучно секли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12