трах! бабах! — будто осенние листья, посыпались на пол тяжелые книги. Артия сбежала по лестнице, развернулась на нижней ступеньке. В голове палили пушки, хлопали паруса, скрипели снасти, раздавался властный голос матери. Перед глазами проплывали золотистые берега Амер-Рики, Персиса, Занзибарии. Из ослепительно-синих расселин между кудрявыми волнами выстреливались в воздух, будто серебряные пули, изящные дельфины.
— Надо вызвать ее отца! — вопила мисс Злюк ей вслед. — Девочка сошла с ума!
— Наоборот, — откликнулась Артия. — Вернула себе здравый рассудок.
И, склонившись, поцеловала деревянного орла на перилах, который спас ее от тоскливого удела и вернул ей прошлое.
* * *
То была ночь накануне Рождества.
Рука об руку со снегом на Ангелию опустилась тьма.
Мглистая белизна мерцала на земле, и белая мгла сеялась с небес.
Землевладелец Джордж Фитц-Уиллоуби Уэзерхаус мчался в своей карете по направлению к Ангельской Академии.
Его поместье, Ричменс-Парк, лежало всего в паре миль от Академии, поэтому письмо о странном поведении дочери было доставлено к нему в тот же день.
«Она сошла с ума», — писали учителя.
«Совсем как ее чокнутая мамаша», — думал Уэзерхаус.
Ангельская Академия располагалась в тщательно ухоженной лощине среди лесов, между деревнями Роугемптон и Эрроугемптон — в опасном соседстве с печально известной Уимблийской Пустошью, где в изобилии водились разбойники (по десять человек на квадратную милю, сообщала «Ландон таймс»), в частности — ужасный Джентльмен Джек Кукушка. К вящей радости Землевладельца, путь его пролегал по самой окраине окаянной Пустоши.
Привратник, казавшийся призраком сквозь застилающую взор снежную пелену, торопливо распахнул тяжелые ворота.
Самая подходящая ночь для привидений!
Уэзерхаус недовольно нахмурился.
Карета, запряженная четверкой фыркающих лошадей, прогрохотала по парадной аллее Академии, обсаженной по-зимнему голыми липами.
Из окон главного здания пробивался желтый свет. Его слабые лучи выхватили из темноты пышное убранство Землевладельца, — расшитый золотом камзол, жилет с золотыми пуговицами, увенчанную серебряным набалдашником трость, идеально напудренный парик…
Трепеща как бабочки, Злыдня мисс Злюк и Хваткая мисс Хватс — директриса Академии — провели Уэзерхауса анфиладой сверкающих коридоров.
— Она здесь, внутри.
— Так впустите же меня к ней, мадам.
— Ох, сэр… вы думаете…
— Замолчите и отойдите, — приказал Землевладелец Уэзерхаус, грубостью способный перещеголять кого угодно.
Но почтенные дамы не собирались так легко сдаваться.
— Сэр… она, быть может, опасна…
— Даже вооружена…
— Или…
— Замолчите же! Заткнитесь! А не можете, так проваливайте!
Мисс З. и мисс X. поспешно упорхнули. Уэзерхаус толчком распахнул дубовую дверь.
— Черт побери! Это еще что такое?!
Артия, сидевшая у камина, лениво обернулась и бросила равнодушный взгляд на разъяренного, раззолоченного краснолицего человека в дверях — своего отца.
Еще вчера, если бы он ворвался к ней в таком гневе, она бы расплакалась и виновато потупила глаза.
Но теперь — совсем другое дело. Теперь его бешенство вызвало у нее лишь презрительную улыбку.
— Какого черта ты ухмыляешься?! Погляди на себя! Шесть лет я держу тебя в этом заведении, чтобы воспитать из тебя, моряцкое отродье, настоящую леди. То есть, чтобы тебя улучшили, а не испортили вконец.
— А что, сэр, разве я испортилась? — всё так же лениво осведомилась Артия, протягивая к огню длинные ноги. На ней были мужские штаны, грубые сапоги, белая рубашка и залатанный камзол из потускневшего бархата. Распущенные волосы не были завиты, и среди свежевымытых каштановых локонов поблескивала та самая прядь оранжевого, словно бархатцы, огня, которую Землевладелец Уэзерхаус впервые заметил шесть лет назад.
— Ты вся в свою мать.
— Моя мама была очень хорошей.
— Но не для меня!
— Тогда что же ты, папа, в нее втюрился?
— Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?!
— А что я такого сказала? Ведь ты же на ней женился.
Уэзерхаус взревел.
От рева его содрогнулись позолоченные гипсовые плоды и виноградные лозы на потолке.
Артия равнодушно пожала плечами, достала из кармана мелкое зимнее яблоко и принялась с аппетитом хрустеть, глядя, как ее отец мечется по комнате, колотя тростью по ножкам стульев.
— Разве ты не знаешь, что твоя негодная мать — Молли — была самой худшей из всех самых худших женщин на свете?!
— Она была пиратом!
— Можешь назвать и так. Если хочешь…
Артия встала:
— Она говорила, что никогда не убила ни единого человека, только отбирала у них богатства. И это правда!
— Выброси из головы эту чушь! — Любое проявление несогласия с его собственной точкой зрения выводило Землевладельца из себя.
— Пушка взорвалась. Это я вспомнила. А потом снова ничего не помню. Шесть лет я прозябала здесь. В этой школе, как в тюрьме, среди идиотских кудрявых дурочек. И вы, сэр, еще говорите о чуши, — воскликнула Артия, сверкая глазами, холодными, как сталь. — Вот где настоящая чушь!
— Где ты достала эти позорные тряпки?
Артия расхохоталась.
— Взяла у конюхов. Их лучшие воскресные костюмы. А рубашку и куртку выпросила у школьного носильщика. Я заплатила и ему, и прачке. Извини уж, твоими деньгами, ты ведь всё равно мне их отдал.
— Я дал их тебе на новое платье…
— Так вот же оно, мое новое платье!
Уэзерхаус облокотился о каминную полку и впился в дочь пылающим взглядом. До чего же она сейчас напоминала ему его бывшую жену Молли Фейт!
— Если ты так хорошо всё помнишь, то не забыла ли ты, девочка, какой беспечной вертихвосткой была твоя мамаша?
Артия резко — словно кошка, встретившая другого, чужого, ненавистного кота, — обернулась. Уэзерхаус, забыв про гнев, разинул рот.
— Моя мать, сэр, была Владычицей Дальних Морей, Королевой Пиратов, и командовала флотом из двадцати кораблей!
— Этот спектакль… это ложь…
— Ее имя, сэр, до сих пор гремит по всему миру! И звали ее не Молли, и не Фейт, не называли ее и твоим именем, папа, которое она взяла после свадьбы.
— Она была обыкновенной…
Артия передернула плечами. Из ее глаз выкатились две прозрачные слезинки. Но они не придавали ей слабости.
Слезы блестели у нее на щеках, как крошечные серебряные медальки, выкованные глазами из гордости.
— Ее называли Пиратика.
— Опомнись. Какая еще Пиратика! — Уэзерхаус, жалкий и в то же время ожесточившийся, презрительно фыркнул. — Она мертва! Настолько же мертва, как и та картонная мелодрама, которой была вся ее жизнь. Мертва и погребена — можно сказать, пошла на корм рыбам.
— Знаю…
— А что касается тебя, Артемизия, то слушай мой приказ. Надеюсь, тебе в этой комнате удобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Надо вызвать ее отца! — вопила мисс Злюк ей вслед. — Девочка сошла с ума!
— Наоборот, — откликнулась Артия. — Вернула себе здравый рассудок.
И, склонившись, поцеловала деревянного орла на перилах, который спас ее от тоскливого удела и вернул ей прошлое.
* * *
То была ночь накануне Рождества.
Рука об руку со снегом на Ангелию опустилась тьма.
Мглистая белизна мерцала на земле, и белая мгла сеялась с небес.
Землевладелец Джордж Фитц-Уиллоуби Уэзерхаус мчался в своей карете по направлению к Ангельской Академии.
Его поместье, Ричменс-Парк, лежало всего в паре миль от Академии, поэтому письмо о странном поведении дочери было доставлено к нему в тот же день.
«Она сошла с ума», — писали учителя.
«Совсем как ее чокнутая мамаша», — думал Уэзерхаус.
Ангельская Академия располагалась в тщательно ухоженной лощине среди лесов, между деревнями Роугемптон и Эрроугемптон — в опасном соседстве с печально известной Уимблийской Пустошью, где в изобилии водились разбойники (по десять человек на квадратную милю, сообщала «Ландон таймс»), в частности — ужасный Джентльмен Джек Кукушка. К вящей радости Землевладельца, путь его пролегал по самой окраине окаянной Пустоши.
Привратник, казавшийся призраком сквозь застилающую взор снежную пелену, торопливо распахнул тяжелые ворота.
Самая подходящая ночь для привидений!
Уэзерхаус недовольно нахмурился.
Карета, запряженная четверкой фыркающих лошадей, прогрохотала по парадной аллее Академии, обсаженной по-зимнему голыми липами.
Из окон главного здания пробивался желтый свет. Его слабые лучи выхватили из темноты пышное убранство Землевладельца, — расшитый золотом камзол, жилет с золотыми пуговицами, увенчанную серебряным набалдашником трость, идеально напудренный парик…
Трепеща как бабочки, Злыдня мисс Злюк и Хваткая мисс Хватс — директриса Академии — провели Уэзерхауса анфиладой сверкающих коридоров.
— Она здесь, внутри.
— Так впустите же меня к ней, мадам.
— Ох, сэр… вы думаете…
— Замолчите и отойдите, — приказал Землевладелец Уэзерхаус, грубостью способный перещеголять кого угодно.
Но почтенные дамы не собирались так легко сдаваться.
— Сэр… она, быть может, опасна…
— Даже вооружена…
— Или…
— Замолчите же! Заткнитесь! А не можете, так проваливайте!
Мисс З. и мисс X. поспешно упорхнули. Уэзерхаус толчком распахнул дубовую дверь.
— Черт побери! Это еще что такое?!
Артия, сидевшая у камина, лениво обернулась и бросила равнодушный взгляд на разъяренного, раззолоченного краснолицего человека в дверях — своего отца.
Еще вчера, если бы он ворвался к ней в таком гневе, она бы расплакалась и виновато потупила глаза.
Но теперь — совсем другое дело. Теперь его бешенство вызвало у нее лишь презрительную улыбку.
— Какого черта ты ухмыляешься?! Погляди на себя! Шесть лет я держу тебя в этом заведении, чтобы воспитать из тебя, моряцкое отродье, настоящую леди. То есть, чтобы тебя улучшили, а не испортили вконец.
— А что, сэр, разве я испортилась? — всё так же лениво осведомилась Артия, протягивая к огню длинные ноги. На ней были мужские штаны, грубые сапоги, белая рубашка и залатанный камзол из потускневшего бархата. Распущенные волосы не были завиты, и среди свежевымытых каштановых локонов поблескивала та самая прядь оранжевого, словно бархатцы, огня, которую Землевладелец Уэзерхаус впервые заметил шесть лет назад.
— Ты вся в свою мать.
— Моя мама была очень хорошей.
— Но не для меня!
— Тогда что же ты, папа, в нее втюрился?
— Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?!
— А что я такого сказала? Ведь ты же на ней женился.
Уэзерхаус взревел.
От рева его содрогнулись позолоченные гипсовые плоды и виноградные лозы на потолке.
Артия равнодушно пожала плечами, достала из кармана мелкое зимнее яблоко и принялась с аппетитом хрустеть, глядя, как ее отец мечется по комнате, колотя тростью по ножкам стульев.
— Разве ты не знаешь, что твоя негодная мать — Молли — была самой худшей из всех самых худших женщин на свете?!
— Она была пиратом!
— Можешь назвать и так. Если хочешь…
Артия встала:
— Она говорила, что никогда не убила ни единого человека, только отбирала у них богатства. И это правда!
— Выброси из головы эту чушь! — Любое проявление несогласия с его собственной точкой зрения выводило Землевладельца из себя.
— Пушка взорвалась. Это я вспомнила. А потом снова ничего не помню. Шесть лет я прозябала здесь. В этой школе, как в тюрьме, среди идиотских кудрявых дурочек. И вы, сэр, еще говорите о чуши, — воскликнула Артия, сверкая глазами, холодными, как сталь. — Вот где настоящая чушь!
— Где ты достала эти позорные тряпки?
Артия расхохоталась.
— Взяла у конюхов. Их лучшие воскресные костюмы. А рубашку и куртку выпросила у школьного носильщика. Я заплатила и ему, и прачке. Извини уж, твоими деньгами, ты ведь всё равно мне их отдал.
— Я дал их тебе на новое платье…
— Так вот же оно, мое новое платье!
Уэзерхаус облокотился о каминную полку и впился в дочь пылающим взглядом. До чего же она сейчас напоминала ему его бывшую жену Молли Фейт!
— Если ты так хорошо всё помнишь, то не забыла ли ты, девочка, какой беспечной вертихвосткой была твоя мамаша?
Артия резко — словно кошка, встретившая другого, чужого, ненавистного кота, — обернулась. Уэзерхаус, забыв про гнев, разинул рот.
— Моя мать, сэр, была Владычицей Дальних Морей, Королевой Пиратов, и командовала флотом из двадцати кораблей!
— Этот спектакль… это ложь…
— Ее имя, сэр, до сих пор гремит по всему миру! И звали ее не Молли, и не Фейт, не называли ее и твоим именем, папа, которое она взяла после свадьбы.
— Она была обыкновенной…
Артия передернула плечами. Из ее глаз выкатились две прозрачные слезинки. Но они не придавали ей слабости.
Слезы блестели у нее на щеках, как крошечные серебряные медальки, выкованные глазами из гордости.
— Ее называли Пиратика.
— Опомнись. Какая еще Пиратика! — Уэзерхаус, жалкий и в то же время ожесточившийся, презрительно фыркнул. — Она мертва! Настолько же мертва, как и та картонная мелодрама, которой была вся ее жизнь. Мертва и погребена — можно сказать, пошла на корм рыбам.
— Знаю…
— А что касается тебя, Артемизия, то слушай мой приказ. Надеюсь, тебе в этой комнате удобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73