– Помилуйте, где же взять иную прислугу! – почти дружески рассмеялся следователь. – Моя вон кухарка, хоть и глупа, и неграмотна, а тоже туда же. Со свиным рылом, да в калашный ряд. Иной раз и меня уму-разуму учить начинает или выговаривает о чем-нибудь. Да я не сержусь на неё… Однако же, любезный, одного я не пойму, хоть и ни черта не смыслю в фотографическом деле. Как могло возникнуть изображение события до того, как сие печальное событие произошло. Ведь горничная сказала мне и доктору, что она видела эти снимки задолго до болезни Петра Викентьевича? – и следователь не мигая уставился на собеседника. У Лавра по телу поползли мурашки.
– Можно взглянуть на это чудо?
Лавр на негнущихся ногах направился к железному шкафу, медленно, точно во сне, повернул ключ. Нехотя пошарил в глубине и вытащил плотный бумажный конверт. Так же медленно подошел к небольшому простому деревянному столу, заляпанному какой-то краской и еще невесть чем, и вытряхнул содержимое конверта. Два снимка выскользнули и улеглись изображением вниз, один на другом. Следователь быстро подскочил и подхватил их со стола, как ловкий картежник припрятанную карту.
На первом снимке он увидел ужасающую картину мучений покойного Петра Соболева, запечатленную столь ярко и четко, будто фотограф стоял у постели больного накануне смерти несчастного. Все страшные поражения кожи были видны совершенно ясно, при этом очевидно было, что человек на фотографии – несомненно, Петр Соболев.
При желании, вероятно можно найти подходящего, похожего на Петра натурщика, приложить умение и загримировать его, подобрать свет особым образом. И готово! Но зачем? Положим, преступление задумывалось давно, существует некий дьяволь-ский умысел, создается фотография якобы умирающего, а потом происходит и само убийство, которое рядится в мистические одежды.
– Когда вы, говорите, сделали этот снимок? – Сердюков оторвался от созерцания умирающего Соболева и поднял голову.
– Видите ли, я не делал этого снимка, именно этого снимка, в том смысле, что на нем изображено. Я делал другие снимки Петра, а этот возник непонятным мне образом, – пробормотал Когтищев, понимая, что его слова кажутся полицейскому детским лепетом, и оттого смутился еще более, чем усугубил подозрительность Сердюкова, который так и буравил собеседника взором.
– Послушайте, Лавр Артемьевич, я как человек верующий полагаю, что разного рода изображения если сами собой и возникают, то являют собой чаще всего образ Божественный, или, по крайней мере, религиозный, становясь чудотворными иконами. Тут же я вижу нечто ужасное и совершенно лишенное чудесного богоносного смысла. Поэтому, полагаю, что никакого чуда тут нет и быть не может, а есть только непонятный мне пока злой умысел. И чем больше я на это гляжу, тем больше убеждаюсь, что несчастный Петр Викентьевич был действительно убит, как доктор и подозревает!
– Ну, наконец-то! – воскликнул Лавр с деланным облегчением. – Слово сказано, и это слово – убийца! И убийца Пети – это я! Только объясните, объясните мне, недогадливому, зачем, зачем мне это понадобилось? – он обхватил руками свою лысую голову и сильно сдавил её. У него оказались очень красивые, длинные тонкие пальцы. Сердюков усмехнулся.
– Послушайте, если бы я обладал вашими талантами фотографического художника, я бы тотчас же запечатлел вас в этой чрезвычайно выразительной позе.
– Вольно вам насмехаться! Но ведь я действительно не могу понять, как получился этот снимок!
– Хорошо, допустим, вы не понимаете, как он получился. Но когда вы его обнаружили, что фотографировали до этого и где?
– Где? – спросил сам себя Лавр. – Где? – подумал, нахмурил лоб, который сложился неглубокими еще складками. – Где!
Он поднял палец, и лицо его на миг прояснилось.
– Я фотографировал Петьку, то есть Петра, в пустыне, в Египте. Недалеко от пирамид. Там же я сделал снимок Серафимы Львовны. А потом полез в саму пирамиду, полагая запечатлеть там неведомый мир фараонов. Да только помнится, что толком мне ничего снять там не удалось, освещения не хватило. Да, да, я припоминаю, что именно в такой последовательности все и было. Уже позже, в Петербурге, я стал проявлять и обнаружил эти снимки. Да так испугался, что не мог сообразить, стоит ли их показывать кому-либо. Но они будоражили мой ум, я не могу понять, как они получились, что это значит. Ведь я не видел перед собой подобной картины! И представьте мой ужас, когда я увидел умирающего Петю, покрытого точь-в-точь такими же язвами, как на фотографии, почти через год, после того, как я сделал этот снимок! Я совершенно растерялся. Что же получается, будто я накликал на него эту напасть своими фотографиями! Но что же тогда значит милая и прекрасная Серафима, закопанная по самую голову в песок? Когда я думаю об этом, то холодею от ужаса.
– Послушайте, сударь! Оставим в стороне мистику. Опыт подсказывает мне, что любую мистику можно объяснить вполне реалистическим образом. Вы осматривали свой фотоаппарат, вы проверяли его?
– Да, разумеется, первым делом я осмотрел аппарат. Качественная вещь, сделан в мастерской господина Карпова, впрочем, вероятно, это имя вам мало что говорит. Изволите видеть, у меня прекрасные аппараты. – Когтищев сделал широкий жест в сторону своих сокровищ. – Апостоли, торговый дом Стеффен. Вот, взгляните, это именно тот, что побывал со мной в пирамиде. – Лавр указал следователю на один из аппаратов в своей мастерской. Тот лишь кивнул в ответ, мол, успеется. – Осмотрел я и пластинки, да все понапрасну, не обнаружил ничего странного.
– Значит, если я правильно понял, эти два кадра вами сделаны были до того, как вы посетили внутренность пирамиды. Кадры внутри пирамиды не получились, а последующие оказались самыми обычными и приличного качества.
– Именно так все и было, – уныло подтвердил фотограф.
– Тогда, следуя вашей логике, внутри пирамиды произошло нечто, что совершенно изменило изображение, верно?
Лавр обреченно кивнул.
– Изображение приняло странный, провидческий характер, не так ли? – следователь подбирался к жертве, как кот к мыши. – Изображение изменилось, оно нарисовало будущее молодого Соболева, как если бы вы этого хотели. Оно неким таинственным образом отобразило ваши черные мысли относительно кузена. Осталось понять, что вы тогда думали о прекрасной и так нежно любимой тетушке?
Глава седьмая
Явление золовки недаром отозвалось в душе молодой госпожи Соболевой тяжелым чувством. Новый человек в доме всегда обуза для хозяйки, особенно если он чужой. А то, что новоявленная родственница, хоть и родная сестра мужа, а все же совершенно чужой человек, было ясно совершенно с первого мига её пребывания в доме брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74