Но сама она пришла в такое волнение, сознавая себя теперь как бы членом их семьи, и так боялась вызвать их неодобрение, допустив хотя бы малейшую оплошность, что из-за неловкости в первые минуты чуть было не захотела вернуться с мистером Алленом на Палтни-стрит.
Обращение с ней мисс Тилни и улыбки Генри несколько ослабили ее скованность. И все же она чувствовала себя далеко не свободно. Беспрестанные знаки внимания со стороны генерала также не помогали ей обрести уверенность. Напротив, ей казалось, сколь это ни выглядело нелепо, что, если бы он меньше ее замечал, ей стало бы только легче. Его забота об ее удобствах, его настойчивые просьбы, чтобы она больше ела, сопровождавшиеся непрестанными опасениями, что она ничего не находит себе по вкусу, — при том, что она еще никогда не видела подобного разнообразия блюд за завтраком, — все это ни на секунду не позволяло ей забыть, что она в доме гостья. Она считала, что совершенно не заслуживает такого внимания, и не знала, как ей на него отвечать.
Она не обрела уверенности ни когда генерал стал проявлять нетерпение по поводу отсутствия капитана Тилни, ни когда он выразил неудовольствие его опозданием после его прихода. Ее покоробила чрезмерная суровость, с которой отец упрекал сына, и это ощущение сделалось особенно острым, когда оказалось, что главным поводом для выговора явилась она сама, поскольку медлительность капитана была расценена как знак невнимания к гостье. Тем самым она попала в особенно неловкое положение, ибо, сочувствуя Фредерику, не могла рассчитывать на доброжелательность с его стороны.
Капитан выслушал отца молча и не пытался оправдываться, чем подтвердил ее опасения, что связанная с Изабеллой душевная озабоченность вызвала у него бессонницу, по причине которой он так поздно поднялся. Это был первый случай, когда ей пришлось провести значительное время в его обществе, и она хотела воспользоваться этим, чтобы составить о нем какое-то мнение. Но в присутствии отца капитан почти не разговаривал. И даже позднее он, видимо, был настолько не в духе, что она не услышала от него ничего, кроме слов, брошенных им его сестре:
— Как же я буду счастлив, когда вы наконец уедете!
Суета сборов не содержала ничего приятного. Часы пробили десять, когда только вынесли сундуки. Между тем по расчетам генерала им к этому времени уже следовало покинуть Мильсом-стрит. Его шинель, — хотя ему должны были ее принести, чтобы он мог сразу ее надеть, — оказалась в шарабане, в котором ему предстояло ехать с Генри. Среднее сиденье в карете не было выдвинуто, хотя ехать в ней должны были три человека, причем служанка мисс Тилни так все загромоздила узлами и свертками, что мисс Морланд негде было устроиться. Подсаживая ее, генерал настолько этим встревожился, что ей лишь с трудом удалось спасти свой новый письменный прибор от того, чтобы его не вышвырнули на панель. Однако в конце концов дверца за тремя особами женского пола захлопнулась и четверка прекрасно откормленных помещичьих лошадей двинулась бодрым аллюром, которым обычно пробегала тридцать миль до аббатства, разделенные в этот раз на два перегона. Настроение Кэтрин после отъезда сразу улучшилось — в обществе мисс Тилни она не ощущала ни малейшей неловкости. И, видя перед собой незнакомую дорогу, с аббатством впереди и шарабаном сзади, она простилась с Батом без всякого сожаления и проезжала каждую милю, заранее предвкушая начало следующей. Наступившая затем остановка — скука двухчасового привала в «Маленькой Франции», в течение которого можно было только есть, не испытывая голода, и прогуливаться ничего не наблюдая, несколько охладила ее восторг по поводу езды в щегольской карете с четверкой в упряжке и размеренно приподымающимися на стременах форейторами в нарядных ливреях, сопровождаемой многочисленными ловко сидящими в седле всадниками. Если бы во время остановки все шло гладко промедление не было бы столь неприятно. Но генерал Тилни, несмотря на то, что он был таким превосходным человеком, как будто нарочно портил настроение своим детям, так что в его присутствии никто почти не разговаривал. Наблюдая за ним, замечая его недовольство всем, чем располагала гостиница, и его раздражительность по отношению к гостиничной прислуге, Кэтрин проникалась перед ним все большей и большей робостью и чувствовала, что два часа привала превращаются для нее как бы в четыре. Наконец все же распоряжение об отъезде было отдано. И к большому удивлению Кэтрин, генерал предложил ей оставшуюся часть пути проехать вместо него в шарабане своего сына, поскольку погода, мол, стоит отличная и ему бы хотелось, чтобы она увидела вокруг как можно больше.
Вспомнив мнение мистера Аллена относительно прогулок с молодыми людьми в открытых экипажах, она покраснела и хотела было отказаться. Однако, тут же рассудив, что генерал Тилни не мог предложить ей чего-то неподобающего, она уже через несколько минут уселась в шарабан бок о бок с Генри, почувствовав себя счастливейшим существом в мире. Карета с четверкой лошадей катила, конечно, очень величественно, но была такой громоздкой и требовала стольких хлопот — Кэтрин не могла забыть двухчасовой остановки в «Маленькой Франции». Шарабану хватило бы и половины этого времени, и его легкие лошадки были настолько проворны, что если бы генерал не пожелал прокладывать ему путь в своей карете, он обогнал бы ее за полминуты. Однако преимущества шарабана заключались не только в упряжке. Генри правил им так искусно, спокойно, без всякой суетливости, не рисуясь перед спутницей, не покрикивая на лошадей — столь непохоже на некоего возницу-джентльмена, с которым она имела возможность его сравнить! И шляпа сидела на нем так ладно, и — множество пелерин на его плаще выглядели так значительно! Кататься с ним в экипаже, как и танцевать с ним, было величайшим из земных наслаждений. А вдобавок ко всем прочим радостям, она еще удостоилась его комплимента. По крайней мере, он выразил ей благодарность за согласие погостить у его сестры, которое, оказывается, явилось свидетельством подлинной дружбы, заслуживающей подлинной признательности. Элинор, по его словам, живется очень несладко — она лишена женского общества, а во время нередких отлучек отца остается порой в полном одиночестве.
— Как так, — спросила Кэтрин, — разве вы живете отдельно?
— Мне лишь иногда удается пожить в Нортенгере. У меня собственный дом в Вудсто-не, в двадцати милях от отцовского поместья и я должен проводить часть времени там.
— И вы об этом жалеете?
— Мне всегда грустно расставаться с Элинор.
— Вы должны скучать не только по ней, но и по аббатству. Привыкнув к аббатству, жить в обычном приходском домике, наверно, ужасно плохо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65