- Ничего, - ободряюще похлопал ее по руке маэстро. - Ваша подруга, скрипачка - как там ее зовут? - живописала всему оркестру чудесное выздоровление вашей свекрови.
- Ее зовут Маша, - напомнила Рабигуль.
- Ну, Маша. Значит, сей тяжкий груз спал с ваших плеч. Муж, как я понимаю, далече. Чего ж еще?
Работайте!
Он не знал - где уж ему было знать! - о Володе. Не знал, что Володя мучает Рабигуль - совершенно непонятной, необоснованной ревностью, требованием написать обо всем Алику, не знал, что Володя злится, когда она занята, и ей приходится скрывать, что она опять пишет музыку: этого он бы просто не вынес.
- Пойми, я теперь импотент! - кричит он в отчаянии, когда что-то стоящее появляется у других в "Литературке". - Никогда, ничего больше не напишу! То, в Пятигорске, было последним. Какой ужас, последним!
- У всех бывают простои, - пытается успокоить его Рабигуль.
- Ты-то в этом что понимаешь? - огрызается Володя. - Тебе-то хорошо: все написано в нотах.
Смотри и пиликай!
И тут же вспоминает, как она писала музыку, сидя на скале, в Пятигорске, как, глядя на него невидящим взглядом, попросила бумагу и карандаш. Тогда они были вместе: огонь внезапной любви захлестнул обоих, вызвал такой приток чувств, что стихи и музыка рождались сами, выплескивались из них.
- Прости. - Володя подошел к Рабигуль, сел у ее ног на ковер, положил голову ей на колени. - Я в таком душевном раздрыге. Не надо бы в таком состоянии приходить, но только ты меня успокаиваешь.
Рабигуль гладила его мягкие светлые волосы, огромная жалость - аналог женской любви - подкатила к горлу.
- Приходи всегда, в любом состоянии, - попросила она. - Мне с тобой хорошо. Даже когда ты кричишь.
Володя поднял на Рабигуль измученные глаза;
- Правда?
- Правда.
- А тогда почему ты ему не напишешь?
Так кончались почти все их встречи: нежность, когда с порога они бросались друг к другу и стояли, тесно прижавшись, не в силах разомкнуть объятий, ослепительная, невозможная близость - миг, когда нет одиночества, болезней и смерти, нет времени и пространства, а есть лишь они, два существа, слившихся воедино. Но затем, после горячих слов, уверений, смеха и слез, неизбежный вопрос: "Ты ему написала?" - и ссора.
3
- Гулька, ты здорово повзрослела, - сказала Маша, проштудировав ноты. Она серьезно, без обычных веселых искорок в глазах смотрела на Рабигуль. После тех, пятигорских, ты поднялась еще на одну ступень, нет, перелетела через пролет к какому-то другому качеству высшего порядка.
- Правда? - боясь радоваться, переспросила Рабигуль.
- Правда. Ну-ка сыграй. Читать ноты - одно, слушать, как они звучат, совсем другое.
Рабигуль взяла виолончель, ласково коснулась струн - сначала пальцами, потом смычком. И полилась музыка. Маша сидела, забившись в угол, не шевелясь, с трудом переводя дыхание. И это - ее подруга!
Гулька, которую она знает тысячу лет. Гулька, с которой столько оттопала в Гнесинку, жила в одной комнатушке, пила вечерами чай. Ах, дурочка, дурочка!
Страдает о каком-то малахольном поэте средней руки, копается в земле на треклятой даче, мучит Альку и мучается сама. А ей надо писать, писать и писать, все остальное - побоку! Так она и сказала, когда Рабигуль опустила смычок и стало тихо.
- Любовь - не пустяк, - сразу погрустнев, возразила Рабигуль.
- Она пройдет, - усмехнулась Маша, - а музыка останется навсегда. Это ты понимаешь?
- Но я хочу быть счастливой! - прижала руки к груди Рабигуль. - Мне трудно, неинтересно с Аликом.
- Тебе и с Володей трудно, - напомнила Маша. - И что уж такого в нем интересного? И мне, кстати, кажется, что дома должно быть спокойно, интересы все - на работе. Правда, - погрустнела она, как только что Рабигуль, - тут я могу судить только теоретически.
Рабигуль взглянула на подругу с сочувствием, виновато - Маша одна, любовники то возникают, то исчезают, и не важно, что чаще всего она сама их бросает, - села рядом с подругой, обняла за плечи.
- Да говори, говори, - без слов поняла ее Маша. - В моей жизни есть много плюсов, во всяком случае, пока.
- Понимаешь, - помолчав, нерешительно заговорила Рабигуль, - когда мы вместе, я растворяюсь в нем, кроме него все пропадает и ничего не нужно. Огромные глаза Рабигуль наполнились светом. - Я никогда ничего подобного не ощущала, даже близко к такому не подходила.
- Так научи Алика-, - поняла ее по-своему Маша.
- Этому научить нельзя, - покраснела Рабигуль.
- Еще как можно! - тряхнула кудряшками Маша. - Двадцатый век - век технологий.
- Машка, не издевайся! - взмолилась Рабигуль.
- А я и не издеваюсь, - спокойно возразила Маша. - Просто то, что кажется тебе любовью...
- Не кажется! Я знаю! - воскликнула Рабигуль. - Аебли ты о близости... Понимаешь, есть в ней высшая точка, ну знаешь... Так вот с Аликом я только иногда к ней приближаюсь, с Володей этот взлет мы переживаем, когда вместе, снова и снова. Только все кончится, - запинаясь, в смущении призналась Рабигуль, - и опять... С чем можно сравнить такое счастье?
- Ну и радуйтесь на здоровье, - покосилась на подругу Маша: "Эти мне восточные женщины - самое простое возводят в культ". - Только Альке не говори, - Надо же уезжать, - вздохнула Рабигуль. - Я там с ума сойду.
- Научишь Алика, - снова сказала Маша и глубоко задумалась. - Как некстати подвернулся этот Алжир. А если съездить месяца на два?
- Я ведь тебе говорила: если я уеду, он не будет жить, - напомнила Рабигуль, сняла руку с Машиного плеча, судорожно переплела пальцы.
- Да ну? - засмеялась Маша. - Так уж и не будет?
Рабигуль встала, нервно заходила по комнате. Остановилась, круто повернулась к Маше.
- А вдруг? - сказала она. - Ведь он поэт.
- Значит, обязательно неврастеник? - подсказала Маша.
- Не обязательно, - обиделась за Володю Рабигуль. - Но чувства развиты не так, как у грузчика.
Если с ним что случится, как мне жить?
Испуг Рабигуль передался Маше, хотя она еще пыталась шутить.
- Схватить бы его за шиворот, встряхнуть да спросить: "Отвечай как на духу, сукин сын..."
- Машенька, не надо! Как можно этим шутить?
- По-моему, он слишком любит себя, - не сдавалась Маша.
Так проспорили они до полуночи.
- Оставайся у меня, - предложила Маша. - Холод-то какой собачий. Скорей бы лег снег, станет теплее.
- Нет, пойду, - встала с тахты Рабигуль. - Что-то я стала неважно спать даже в своей постели.
- Еще бы, - встала и Маша, - когда так мотают нервы. А музыку свою покажи старику завтра же.
- Покажу.
- Не тяни, подруга.
- Да я боюсь.
- Старика все боятся.
На улице было сухо и холодно. Снег, просыпавшийся накануне, превратился в лед под ногами. Ветер дул, казалось, со всех сторон. Рабигуль поскользнулась, быстро, автоматически сдвинула со спины виолончель, попыталась удержать равновесие, прижимая драгоценный инструмент к груди, но все-таки грохнулась на асфальт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47