Оно было немедленно приведено в действие, а вся человеческая раса рукоплескала.
Через три месяца марсианская колония полностью исчезла, сама их планета-дом тоже получила инфекцию, и ее население тоже осознало, что спасти их уже ничто не может. Телосложение человека было устойчивее по сравнению с живыми «облаками», и он, казалось, морально смирился с мыслью об отчасти более медленной смерти. Он не делал никаких попыток спасти себя ни от болезни, которую сам и распространил, ни от легочной чумы, вызванной разложившейся субстанцией погибшей марсианской колонии. Все общественные процессы цивилизации начали рассыпаться, потому что сообщество было парализовано разочарованием и ожиданием смерти. Как улей, в котором нет матки, все население Земли впало в апатию. Мужчины и женщины не выходили из своих домов, бездельничали и ели только то, что могли раздобыть, долго спали по утрам, и когда в конце концов поднимались, равнодушно избегали друг друга. Веселиться еще могли только дети, но даже и они были подавлены унынием своих старших. Тем временем болезнь распространялась. Семья за семьей поражались болезнью и оставались без помощи соседей. Но физическая боль в теле каждого индивидуума была странным образом притуплена его собственным более мучительным страданием по поводу сокрушительного падения расы. Потому что таким уж было высокое развитие этого вида, что даже физические страдания не могли заставить его забыть об общем поражении расы. Никто не хотел спасать себя, и каждый знал, что и его соседи не желают его помощи. Только дети, когда болезнь сваливала и их, впадали в агонию и ужас. Осторожно, однако без каких-либо эмоций, старшие обычно провожали их к последнему сну. Тем временем непогребенные мертвые распространяли гниение среди умирающих. Города погрузились в тишину и покой. Хлеб оставался несжатым.
3. Третий Век Тьмы
Такой заразной и такой смертельной была новая бактерия, что ее создатели ожидали, что человеческая раса будет полностью стерта с лица Земли, как и марсианская колония. Каждый умирающий остаток человечества, изолированный от своих собратьев отказом систем связи, воображал, что его последние моменты жизни были концом человека. Но случайно, можно даже сказать – каким-то чудом, искра человеческой жизни сохранилась в очередной раз, чтобы передать дальше священный огонь. Определенный род или племя этой расы, случайным образом рассеянное по континентам, показало гораздо меньшую восприимчивость к болезни, чем большинство. И поскольку бактерии были менее жизнеспособны в жарком климате, некоторое число этих привилегированных индивидуумов, которым случилось быть в тропических джунглях, спаслись от инфекции. И это незначительное меньшинство спаслось и от легочной чумы, которая, как обычно, распространялась от мертвых марсиан.
Можно было бы ожидать, что очень скоро из этого небольшого зародыша человечества возникнет новое цивилизованное сообщество. С такими удивительными существами, какими были Вторые Люди, непременно нескольких поколений, или в крайнем случае нескольких тысячелетий, должно было бы хватить на то, чтобы возродить погибшую Землю.
Но нет. В очередной раз, в некотором смысле, именно само совершенство человека как вида препятствовало его возрождению и отбросило общее развитие Земли в такой упадок, который длился куда дольше, чем весь предыдущий путь млекопитающих. Вновь и вновь, почти тридцать миллионов лет, люди рождались и умирали, нисколько не развиваясь, и на всем этом отрезке времени человек оставался неизменным как в телесном, так и в духовном смысле, словно утконос. Представители ранних человеческих племен должно быть посчитали бы труднообъяснимым такое затянувшееся бессилие расы, куда более развитой, чем они сами. Потому что здесь, несомненно, были обе необходимые составляющие прогрессирующей культуры, то есть богатство мировых ресурсов и незаурядная способность расы. Однако никакого развития не происходило.
Когда последствия чумы и разложения огромного количества тел устранились, несколько изолированных групп из выживших людей обосновались в тропиках, ведя исключительно праздный образ жизни. Плоды прошлого просвещения не передавались молодежи, которая поэтому росла, почти не принимая ничего, что выходило за рамки сиюминутных интересов. В то же самое время старшее поколение запугивало молодежь смутными намеками на гибель расы и общую потерю смысла существования. Это не имело бы значения, будь молодежь нормальной; она бы реагировали на это с пылким оптимизмом. Но молодые и сами были, по природе своей, лишенными всякого энтузиазма. Потому что в племенах, где низшие функции были строго подчинены высшим, слишком затянувшаяся душевная травма на самом деле производила эффект уже на зародышевую плазму, так что эти индивидуумы были обречены на апатию еще до своего рождения, а также и на отсталость в развитии. Первые Люди, еще очень давно, впадали в разновидность расового одряхления от сочетания грубых ошибок и потворства собственным желаниям. Но новые племена, словно дети, чей разум сильно перегружен тяжелым опытом, жили с того времени как в полусне.
И по мере смены поколений все обретенные цивилизацией знания терялись и отбрасывались, за исключением обычных для тропиков занятий сельским хозяйством и охотой. Но это не означало, что началась умственная деградация. И что раса опускалась в варварство. Апатия не препятствовала ей подстраиваться к новым условиям. Эти люди вскоре отыскали удобные способы изготовления, в домашних условиях и с помощью рук, многого, что когда-то, в прошлом, изготовлялось на фабриках с помощью механической энергии. Почти без особого умственного напряжения они придумывали и изготавливали весьма сносные инструменты из дерева, камня и кости. Но хотя и оставаясь все еще разумными, они стали по своему характеру бездеятельными и безразличными. Они заставляли себя прилагать усилия лишь под влиянием острой примитивной необходимости. Ни один из них, казалось, не был способен действовать с полной отдачей, свойственной человеку. Даже само страдание утратило свою остроту. И не было, казалось, ни одной цели, которую следовало бы реализовать как можно быстрее. Муки творчества исчезли из их повседневного опыта. Дух становился бесчувственным по отношению к любому стимулу. Мужчины и женщины работали и развлекались, любили и страдали; но всякий раз в состоянии рассеянной увлеченности. Это походило на то, будто они все еще пытались вспомнить что-то важное, что всегда ускользало от них. Занятия повседневной жизни казались им столь привычными, что над ними не следовало задумываться. Однако и другие чрезвычайно важные вещи, которые сами по себе заслуживали внимательного отношения, были столь неясными для них, что никто даже не представлял себе, что это такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Через три месяца марсианская колония полностью исчезла, сама их планета-дом тоже получила инфекцию, и ее население тоже осознало, что спасти их уже ничто не может. Телосложение человека было устойчивее по сравнению с живыми «облаками», и он, казалось, морально смирился с мыслью об отчасти более медленной смерти. Он не делал никаких попыток спасти себя ни от болезни, которую сам и распространил, ни от легочной чумы, вызванной разложившейся субстанцией погибшей марсианской колонии. Все общественные процессы цивилизации начали рассыпаться, потому что сообщество было парализовано разочарованием и ожиданием смерти. Как улей, в котором нет матки, все население Земли впало в апатию. Мужчины и женщины не выходили из своих домов, бездельничали и ели только то, что могли раздобыть, долго спали по утрам, и когда в конце концов поднимались, равнодушно избегали друг друга. Веселиться еще могли только дети, но даже и они были подавлены унынием своих старших. Тем временем болезнь распространялась. Семья за семьей поражались болезнью и оставались без помощи соседей. Но физическая боль в теле каждого индивидуума была странным образом притуплена его собственным более мучительным страданием по поводу сокрушительного падения расы. Потому что таким уж было высокое развитие этого вида, что даже физические страдания не могли заставить его забыть об общем поражении расы. Никто не хотел спасать себя, и каждый знал, что и его соседи не желают его помощи. Только дети, когда болезнь сваливала и их, впадали в агонию и ужас. Осторожно, однако без каких-либо эмоций, старшие обычно провожали их к последнему сну. Тем временем непогребенные мертвые распространяли гниение среди умирающих. Города погрузились в тишину и покой. Хлеб оставался несжатым.
3. Третий Век Тьмы
Такой заразной и такой смертельной была новая бактерия, что ее создатели ожидали, что человеческая раса будет полностью стерта с лица Земли, как и марсианская колония. Каждый умирающий остаток человечества, изолированный от своих собратьев отказом систем связи, воображал, что его последние моменты жизни были концом человека. Но случайно, можно даже сказать – каким-то чудом, искра человеческой жизни сохранилась в очередной раз, чтобы передать дальше священный огонь. Определенный род или племя этой расы, случайным образом рассеянное по континентам, показало гораздо меньшую восприимчивость к болезни, чем большинство. И поскольку бактерии были менее жизнеспособны в жарком климате, некоторое число этих привилегированных индивидуумов, которым случилось быть в тропических джунглях, спаслись от инфекции. И это незначительное меньшинство спаслось и от легочной чумы, которая, как обычно, распространялась от мертвых марсиан.
Можно было бы ожидать, что очень скоро из этого небольшого зародыша человечества возникнет новое цивилизованное сообщество. С такими удивительными существами, какими были Вторые Люди, непременно нескольких поколений, или в крайнем случае нескольких тысячелетий, должно было бы хватить на то, чтобы возродить погибшую Землю.
Но нет. В очередной раз, в некотором смысле, именно само совершенство человека как вида препятствовало его возрождению и отбросило общее развитие Земли в такой упадок, который длился куда дольше, чем весь предыдущий путь млекопитающих. Вновь и вновь, почти тридцать миллионов лет, люди рождались и умирали, нисколько не развиваясь, и на всем этом отрезке времени человек оставался неизменным как в телесном, так и в духовном смысле, словно утконос. Представители ранних человеческих племен должно быть посчитали бы труднообъяснимым такое затянувшееся бессилие расы, куда более развитой, чем они сами. Потому что здесь, несомненно, были обе необходимые составляющие прогрессирующей культуры, то есть богатство мировых ресурсов и незаурядная способность расы. Однако никакого развития не происходило.
Когда последствия чумы и разложения огромного количества тел устранились, несколько изолированных групп из выживших людей обосновались в тропиках, ведя исключительно праздный образ жизни. Плоды прошлого просвещения не передавались молодежи, которая поэтому росла, почти не принимая ничего, что выходило за рамки сиюминутных интересов. В то же самое время старшее поколение запугивало молодежь смутными намеками на гибель расы и общую потерю смысла существования. Это не имело бы значения, будь молодежь нормальной; она бы реагировали на это с пылким оптимизмом. Но молодые и сами были, по природе своей, лишенными всякого энтузиазма. Потому что в племенах, где низшие функции были строго подчинены высшим, слишком затянувшаяся душевная травма на самом деле производила эффект уже на зародышевую плазму, так что эти индивидуумы были обречены на апатию еще до своего рождения, а также и на отсталость в развитии. Первые Люди, еще очень давно, впадали в разновидность расового одряхления от сочетания грубых ошибок и потворства собственным желаниям. Но новые племена, словно дети, чей разум сильно перегружен тяжелым опытом, жили с того времени как в полусне.
И по мере смены поколений все обретенные цивилизацией знания терялись и отбрасывались, за исключением обычных для тропиков занятий сельским хозяйством и охотой. Но это не означало, что началась умственная деградация. И что раса опускалась в варварство. Апатия не препятствовала ей подстраиваться к новым условиям. Эти люди вскоре отыскали удобные способы изготовления, в домашних условиях и с помощью рук, многого, что когда-то, в прошлом, изготовлялось на фабриках с помощью механической энергии. Почти без особого умственного напряжения они придумывали и изготавливали весьма сносные инструменты из дерева, камня и кости. Но хотя и оставаясь все еще разумными, они стали по своему характеру бездеятельными и безразличными. Они заставляли себя прилагать усилия лишь под влиянием острой примитивной необходимости. Ни один из них, казалось, не был способен действовать с полной отдачей, свойственной человеку. Даже само страдание утратило свою остроту. И не было, казалось, ни одной цели, которую следовало бы реализовать как можно быстрее. Муки творчества исчезли из их повседневного опыта. Дух становился бесчувственным по отношению к любому стимулу. Мужчины и женщины работали и развлекались, любили и страдали; но всякий раз в состоянии рассеянной увлеченности. Это походило на то, будто они все еще пытались вспомнить что-то важное, что всегда ускользало от них. Занятия повседневной жизни казались им столь привычными, что над ними не следовало задумываться. Однако и другие чрезвычайно важные вещи, которые сами по себе заслуживали внимательного отношения, были столь неясными для них, что никто даже не представлял себе, что это такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118