— Не падайте духом, сэр Уолтер, а то вы так и останетесь ни с чем. Вот подождите, стану я королем, вы получите в свое распоряжение столько кораблей, людей и денег, сколько вам понадобится.
Ралей улыбнулся.
— Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Он привел юного принца к переоборудованному курятнику, который Уэд, подметив, каким вниманием королевы и ее сына пользуется узник, предоставил в полное его распоряжение. Ралей превратил его в лабораторию с установкой для дистилляции воды и печью для исследования проб золота. На ней же он приготавливал мази и снадобья по рецептам Топиавари. Здесь же он проводил и различные эксперименты. Он достал с полки флягу. Откупорив ее, Ралей протянул ее Генриху.
— Попробуйте.
Принц отпил содержимое фляги, опустил ее и, с удивлением посмотрев на Ралея, понюхал напиток.
— Это просто вода, — сказал он, решив, что сэр Уолтер ошибся.
— Хорошая вода?
— Да, хорошая, обыкновенная вода. Что в ней такого?
— Я ее сделал. Вам когда-нибудь приходила в голову мысль о том, сколько сражений было проиграно, сколько экспедиций должно было повернуть назад, сколько славных приключений закончилось ничем и сколько людей умерло от жажды, потому что опустели бочки, не осталось в них ни капли воды? А на много миль вокруг них море раскинуло свои соленые воды. Теперь ни один моряк, ни один исследователь дальних стран не погибнет от жажды. То, что вы сейчас попробовали, была дистиллированная вода, добытая из морской воды. Уиддон доставил мне сюда эту бочку. Я вскипятил немного воды, собрал пар, он передавался из одного сосуда в другой, пока снова не приобрел вид воды (у нее был до того отвратительный вкус), и теперь вы не смогли отличить ее от обычной, хорошей воды. Разве это не открытие?
— Такое, что стоит всех этих лет вашего заключения, — торжественно произнес Генри.
— Возможно. Я частенько задумываюсь над тем, что все, что ни делается в мире, все к лучшему или, во всяком случае, имеет какое-то тайное предназначение. На воле я никогда не задумался бы над этими проблемами.
— А я, может быть, так и не узнал бы вас.
— Так ли это важно. В круговороте придворных интриг упоминание о Гвиане — не более чем пустой звук.
— О нет. В жизни всегда найдется внимательный и целеустремленный слушатель истинно мужественных историй. Ваша история — самая мужественная, самая лучшая из всех, какие мне когда-либо доводилось слышать. Вам не придется теперь долго оставаться здесь. Карр впал в немилость, новый фаворит моего отца Вильерс терпеть не может Говардсов и дружит с моей матерью и со мной. У меня отныне будет власть, у меня уже есть мои собственные приближенные, и я не успокоюсь до тех пор, мой дорогой друг, пока вы не окажетесь на свободе. А за этот короткий срок… нет, это нагло с моей стороны обращаться к вам с таким предложением…
— Говорите, — сказал Ралей.
— За этот короткий срок вы можете с помощью своего пера достигнуть бессмертия.
— Я уже описал свою историю.
— Вы способны на большее. Вы единственный из всех, кого я знаю, одинаково глубоко разбираетесь и в прошлом и в будущем и поэтому должны написать всемирную историю.
«Всемирная история» — хорошо сказано. Грехопадение человека. Разграблен Иерусалим. Рим пал в результате нашествия варварских племен. Долгие годы в Тауэре научили Ралея не только отчаянию, но и терпению. Он, в отличие от принца, не верил в свое скорое освобождение. У него было много времени впереди.
— Я это сделаю! — воскликнул Ралей. — Я напишу всемирную историю для вас.
Загоревшись этой идеей, он плотно закрыл дверь в курятник-лабораторию. Завершен — и вполне успешно — великий эксперимент. Изготовлено достаточное количество снадобий. Ему не придется отвлекаться на другие дела. Доктор Баррел снабдит его книгами и добрым советом. Бен Джонсон просмотрит все работы по теме, опубликованные в прессе. А для него самого эта книга станет прибежищем от тоски. Он уйдет в нее от своих двух клетушек, от прогулок по террасе и от крошечной лаборатории. Это будет его битва при Саламине.
Пелопоннес, твои четыре тысячи бойцов
Спят после битвы, сразив три миллиона персов.
Он проложит себе путь к свободе тоже через Фермопилы. Голос принца прервал мечты, рожденные им же:
— Дайте мне трубку, сэр Уолтер. Мой отец только что проклял эту губительную привычку, так что это, пожалуй, настоящее занятие для мужчин.
III
Обложенный со всех сторон подушками и поставив ноги на разогретый кирпич, принц Генри старался одолеть слабость хотя бы настолько, чтобы успеть дочитать книгу.
«О всемогущая Смерть, справедливая и необоримая, — слипающимися глазами читал он, — тот, кому никто не отваживался и совета дать, того Ты увещевала; то, чего никто не смел делать, Ты делала; тот, к кому прельщался весь мир, того Ты вышвыривала из этого мира и презирала; Ты соединила воедино все величие и всю гордыню человеческую, всю жестокость и суетность людей и укрыла все это всего лишь двумя короткими словами: „Hie Jacet“.
— Я должен прочитать последние слова, очень важные слова, — так тихо сказал принц, что Вильерсу пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать его. — Сделай для него все возможное, Джордж. Ты один должен сделать все, что мы задумывали с тобой вместе. Не подведи меня. Никогда еще не было человека такого умного, такого благородного и такого мужественного, как он. Он не должен умереть узником. Ах, какой язык!
— Вы слишком рано опускаете руки, — неуверенно возразил Вильерс. — Не бойтесь, вы еще сами освободите его из Тауэра.
— Нет. Я ведь частенько присутствовал при изготовлении этого снадобья в лаборатории Ралея и не раз слышал, как он говорил, что оно помогает от всех болезней, если только болезнь не вызвана отравлением. Я выпил целую кварту его, и никакого улучшения. Меня отравили, и я умру. Все мои чаяния, мое будущее царствование, все, что я мог совершить, все оказалось мертворожденным и едва ли заслуживает даже тех коротких слов: «Hie Jacet».
— Вы слишком много разговариваете. У вас снова начнется озноб, — сказал Вильерс.
Он подошел к окну и наблюдал за грачами, летавшими вокруг своих гнезд на черных кленах, голые вершины деревьев сплели сеть из веток на фоне красноватого, закатного неба. Как грустно, думал Джордж Вильерс, умирать в пору своей весны, когда на каждом дереве во всей Англии взбухают весенние почки. Он знал, что люди с подозрением смотрят на его преданность принцу, расценивая ее как его стремление остаться фаворитом и при будущем короле, как и при Якове. Люди не понимали, — а сам он был не из тех, кто станет выяснять отношения, — что юный принц, ныне умиравший в своей постели, оказывал истинное, сильное воздействие на его приземленную и легкомысленную душу.
Вильерс отошел от окна и нежно предложил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Ралей улыбнулся.
— Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Он привел юного принца к переоборудованному курятнику, который Уэд, подметив, каким вниманием королевы и ее сына пользуется узник, предоставил в полное его распоряжение. Ралей превратил его в лабораторию с установкой для дистилляции воды и печью для исследования проб золота. На ней же он приготавливал мази и снадобья по рецептам Топиавари. Здесь же он проводил и различные эксперименты. Он достал с полки флягу. Откупорив ее, Ралей протянул ее Генриху.
— Попробуйте.
Принц отпил содержимое фляги, опустил ее и, с удивлением посмотрев на Ралея, понюхал напиток.
— Это просто вода, — сказал он, решив, что сэр Уолтер ошибся.
— Хорошая вода?
— Да, хорошая, обыкновенная вода. Что в ней такого?
— Я ее сделал. Вам когда-нибудь приходила в голову мысль о том, сколько сражений было проиграно, сколько экспедиций должно было повернуть назад, сколько славных приключений закончилось ничем и сколько людей умерло от жажды, потому что опустели бочки, не осталось в них ни капли воды? А на много миль вокруг них море раскинуло свои соленые воды. Теперь ни один моряк, ни один исследователь дальних стран не погибнет от жажды. То, что вы сейчас попробовали, была дистиллированная вода, добытая из морской воды. Уиддон доставил мне сюда эту бочку. Я вскипятил немного воды, собрал пар, он передавался из одного сосуда в другой, пока снова не приобрел вид воды (у нее был до того отвратительный вкус), и теперь вы не смогли отличить ее от обычной, хорошей воды. Разве это не открытие?
— Такое, что стоит всех этих лет вашего заключения, — торжественно произнес Генри.
— Возможно. Я частенько задумываюсь над тем, что все, что ни делается в мире, все к лучшему или, во всяком случае, имеет какое-то тайное предназначение. На воле я никогда не задумался бы над этими проблемами.
— А я, может быть, так и не узнал бы вас.
— Так ли это важно. В круговороте придворных интриг упоминание о Гвиане — не более чем пустой звук.
— О нет. В жизни всегда найдется внимательный и целеустремленный слушатель истинно мужественных историй. Ваша история — самая мужественная, самая лучшая из всех, какие мне когда-либо доводилось слышать. Вам не придется теперь долго оставаться здесь. Карр впал в немилость, новый фаворит моего отца Вильерс терпеть не может Говардсов и дружит с моей матерью и со мной. У меня отныне будет власть, у меня уже есть мои собственные приближенные, и я не успокоюсь до тех пор, мой дорогой друг, пока вы не окажетесь на свободе. А за этот короткий срок… нет, это нагло с моей стороны обращаться к вам с таким предложением…
— Говорите, — сказал Ралей.
— За этот короткий срок вы можете с помощью своего пера достигнуть бессмертия.
— Я уже описал свою историю.
— Вы способны на большее. Вы единственный из всех, кого я знаю, одинаково глубоко разбираетесь и в прошлом и в будущем и поэтому должны написать всемирную историю.
«Всемирная история» — хорошо сказано. Грехопадение человека. Разграблен Иерусалим. Рим пал в результате нашествия варварских племен. Долгие годы в Тауэре научили Ралея не только отчаянию, но и терпению. Он, в отличие от принца, не верил в свое скорое освобождение. У него было много времени впереди.
— Я это сделаю! — воскликнул Ралей. — Я напишу всемирную историю для вас.
Загоревшись этой идеей, он плотно закрыл дверь в курятник-лабораторию. Завершен — и вполне успешно — великий эксперимент. Изготовлено достаточное количество снадобий. Ему не придется отвлекаться на другие дела. Доктор Баррел снабдит его книгами и добрым советом. Бен Джонсон просмотрит все работы по теме, опубликованные в прессе. А для него самого эта книга станет прибежищем от тоски. Он уйдет в нее от своих двух клетушек, от прогулок по террасе и от крошечной лаборатории. Это будет его битва при Саламине.
Пелопоннес, твои четыре тысячи бойцов
Спят после битвы, сразив три миллиона персов.
Он проложит себе путь к свободе тоже через Фермопилы. Голос принца прервал мечты, рожденные им же:
— Дайте мне трубку, сэр Уолтер. Мой отец только что проклял эту губительную привычку, так что это, пожалуй, настоящее занятие для мужчин.
III
Обложенный со всех сторон подушками и поставив ноги на разогретый кирпич, принц Генри старался одолеть слабость хотя бы настолько, чтобы успеть дочитать книгу.
«О всемогущая Смерть, справедливая и необоримая, — слипающимися глазами читал он, — тот, кому никто не отваживался и совета дать, того Ты увещевала; то, чего никто не смел делать, Ты делала; тот, к кому прельщался весь мир, того Ты вышвыривала из этого мира и презирала; Ты соединила воедино все величие и всю гордыню человеческую, всю жестокость и суетность людей и укрыла все это всего лишь двумя короткими словами: „Hie Jacet“.
— Я должен прочитать последние слова, очень важные слова, — так тихо сказал принц, что Вильерсу пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать его. — Сделай для него все возможное, Джордж. Ты один должен сделать все, что мы задумывали с тобой вместе. Не подведи меня. Никогда еще не было человека такого умного, такого благородного и такого мужественного, как он. Он не должен умереть узником. Ах, какой язык!
— Вы слишком рано опускаете руки, — неуверенно возразил Вильерс. — Не бойтесь, вы еще сами освободите его из Тауэра.
— Нет. Я ведь частенько присутствовал при изготовлении этого снадобья в лаборатории Ралея и не раз слышал, как он говорил, что оно помогает от всех болезней, если только болезнь не вызвана отравлением. Я выпил целую кварту его, и никакого улучшения. Меня отравили, и я умру. Все мои чаяния, мое будущее царствование, все, что я мог совершить, все оказалось мертворожденным и едва ли заслуживает даже тех коротких слов: «Hie Jacet».
— Вы слишком много разговариваете. У вас снова начнется озноб, — сказал Вильерс.
Он подошел к окну и наблюдал за грачами, летавшими вокруг своих гнезд на черных кленах, голые вершины деревьев сплели сеть из веток на фоне красноватого, закатного неба. Как грустно, думал Джордж Вильерс, умирать в пору своей весны, когда на каждом дереве во всей Англии взбухают весенние почки. Он знал, что люди с подозрением смотрят на его преданность принцу, расценивая ее как его стремление остаться фаворитом и при будущем короле, как и при Якове. Люди не понимали, — а сам он был не из тех, кто станет выяснять отношения, — что юный принц, ныне умиравший в своей постели, оказывал истинное, сильное воздействие на его приземленную и легкомысленную душу.
Вильерс отошел от окна и нежно предложил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75