Холодно-то как, ой, холодно!
Сянцзы чуть не расплакался. Господин Цао уехал! Вот невезенье! После долгого молчания Сянцзы спросил:
– Господин Цао не говорил обо мне?
– Да вроде бы нет! Еще до рассвета, значит, поднялись, некогда было говорить. Поезд, значит, ушел в семь сорок. Так как мне пройти в дом? – заторопился Ванъэр.
– Перелезь через забор, – буркнул Сянцзы. Он взглянул на Лао Чэна, словно перепоручая ему Ванъэра, а сам взял свой постельный сверток.
– Куда ты? – спросил Лао Чэн.
– В «Жэньхэчан», куда же еще? – В этих словах прозвучали обида, стыд и отчаяние. Ему осталось смириться! Все пути теперь для него отрезаны, остался один – к Хуню, этой уродине. Как он заботился о своей чести, как хотел выбиться в люди! И все ни к чему… Видно, ему суждена такая горькая участь!
– Ладно, иди, – согласился Лао Чэн. – Я могу подтвердить при Ванъэре: ты ничего не тронул в доме господина Цао. Иди! Будешь поблизости, заглядывай. Если мне что-нибудь подвернется, буду иметь тебя в виду. Я провожу Ванъэра. Уголь там есть?
– И уголь и дрова – все в сарае на заднем дворе. Сянцзы взвалил узел с постелью на плечи и вышел. Снег уже не был таким чистым, как ночью: посреди
дороги, придавленный колесами, подтаял, а у обочин его изрыли следы. С узлом на плечах, ни о чем не думая, Сянцзы шел и шел, пока не очутился перед «Жэньхэчаном». Он решил войти сразу, стоит остановиться – и не хватит смелости переступить порог. Лицо горело. Он заранее придумал, что скажет: "Я пришел, Хуню. Делай как знаешь! Я на все согласен»
Увидев Хуню, он несколько раз повторил про себя эту фразу, но произнести ее вслух не повернулся язык.
Хуню только что поднялась, волосы были растрепаны, глаза припухли; на темном лице жировики, словно у общипанной замороженной гусыни.
– А, Сянцзы! – приветливо сказала она, в глазах
мелькнула радость.
– Вот пришел, хочу взять напрокат коляску!
Опустив голову, Сянцзы смотрел на снег, прилипший к ботинкам.
– Поговори со стариком, – тихо сказала Ху ню, кивнув на комнату отца.
Лю Сые сидел перед большой горящей печью ж пил чай. Увидев Сянцзы, он спросил полушутя:
– Ты жив еще, парень? Совсем забыл меня! Посчитай-ка, сколько дней не показывался! Ну, как дела? Купил коляску?
Сянцзы покачал головой, сердце его сжалось от боли.
– Дашь мне коляску, Сые?
– Снова не повезло? Ладно, выбирай любую! – Лю Сые налил Сянцзы чая.
– На, выпей!
Сянцзы взял чашку и стал пить большими глотками. От чая и печного тепла его разморило и стало клонить ко сну. Он поставил чашку и собрался уходить.
– Погоди! Куда торопишься? Ты пришел очень кстати. Скоро день моего рождения. Я хочу поставить праздничный навес, пригласить гостей. Так что коляску пока не вози, поможешь мне. Они, – Лю Сые кивнул на рикш во дворе, – народ ненадежный, сделают кое-как. Не то что ты. Тебе и говорить ничего не надо, сам все знаешь. Сперва уберешь снег, а в полдень приходи на гохо .
– Хорошо, Сые.
Сянцзы решил: раз уж он возвратился, пусть делают с ним, что хотят. Он покорился судьбе.
– Ну, что я тебе говорила? – подоспела тут Хуню. – Второго такого не найдешь.
Лю Сые улыбнулся, а Сянцзы опустил голову.
– Идем, Сянцзы, – сказала Хуню. – Я дам тебе денег, купишь хорошую бамбуковую метлу. Надо побыстрее убрать снег: сегодня придут делать навес.
Когда они вошли к ней в комнату, она, отсчитывая деньги, тихо проговорила:
– Не робей! Постарайся угодить старику! И все будет в порядке!
Сянцзы ничего не ответил. Сердце его словно окаменело. Пройдет день, и ладно. Дадут поесть – хорошо, предложат чай – попьет, найдется работа – поработает. Только бы ни о чем не думать.
Как осел, который вертит жернова, он ничего не хотел знать, понимать – не бьют, и на том спасибо. И все же трудно смириться. Тоска заедала. За работой он забывался, по едва выдавалась свободная минута, на него накатывало что-то расплывчатое, бесформенное, как морская губка, начинало душить, вызывало тошноту. Он работал до изнеможения, чтобы потом погрузиться в тяжелый сон. Ночью спал, днем работал. Мел снег, ходил за покупками, заказывал карбидные фонари, чистил коляски, переставлял мебель, спал, ел и пил. Но все делал как автомат. Угнетало лишь вызывавшее тошноту чувство – эта «губка»…
Снег во дворе был убран, а на крыше сам постепенно растаял. Пришли мастера. Договорились сделать праздничную пристройку во весь двор, с карнизом, перилами и стеклянной перегородкой, чтобы на ней можно было развесить картины и шелковые свитки с поздравительными надписями. Деревянные проемы решено было обтянуть красной материей. Перед главным и боковым входами старик задумал повесить гирлянды, а кухню устроить на заднем дворе. Он хотел пышно отпраздновать день своего рождения.
Дни стояли короткие, и до сумерек мастера успели только поставить навес, затянуть его материей и сделать перила; развесить картины и украшения над дверями обещали на следующее утро. Лю Сые даже позеленел от злости. Но делать нечего. Он послал Сянцзы за фонарями и велел поторопить повара, опасаясь, как бы и тот его не подвел. К счастью, с угощением все оказалось в порядке, зря старик волновался.
Только Сянцзы вернулся, как Лю Сые велел ему идти к соседям занять на день мацзян, комплекта три-четыре. Кто же справляет день рождения без веселой игры? Сянцзы принес мяцзян, и тогда его послали за патефоном: на празднике должна быть музыка! Так Сянцзы бегал без передышки до одиннадцати часов. К вечеру едва передвигал ноги. Коляску и то легче возить. Может, потому, что он привык?
– Хороший ты парень! – сказал Лю Сые. – Молодец! Будь у меня такой сын, я бы умер спокойно. Иди отдыхай, завтра еще найдутся дела. Хуню подмигнула Сянцзы.
На следующее утро снова пришли мастера. Повесили картины с эпизодами из «Троецарствия»: «Три сражения с Люй Бу», «Сражение у Чанбаньпо», «Лагерь в огне» и другие; главные герои и второстепенные – все были верхом, с пиками в руках. Лю Сые остался доволен картинами. Вскоре привезли мебель. Под навесом поставили восемь стульев с чехлами, расшитыми красными цветами… Праздничный зал находился в средней комнате – там стояли эмалевая курильница и подставки для свечей. Перед столом положили четыре красных коврика.
Сянцзы послали за яблоками. Хуню незаметно сунула ему два юаня, чтобы он заказал от себя в подарок отцу праздничный пирог в форме персика, с изображением восьми даосских святых. Когда яблоки были уже на столе, принесли пирог и поставили рядом. С восемью даосскими святыми он выглядел весьма эффектно.
– Это от Сянцзы, – шепнула Хуню на ухо отцу. – Видишь, какой он догадливый.
Лю Сые улыбнулся Сянцзы.
Не хватало только большого поздравительного иероглифа «долголетие», который кладут в центре праздничного зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Сянцзы чуть не расплакался. Господин Цао уехал! Вот невезенье! После долгого молчания Сянцзы спросил:
– Господин Цао не говорил обо мне?
– Да вроде бы нет! Еще до рассвета, значит, поднялись, некогда было говорить. Поезд, значит, ушел в семь сорок. Так как мне пройти в дом? – заторопился Ванъэр.
– Перелезь через забор, – буркнул Сянцзы. Он взглянул на Лао Чэна, словно перепоручая ему Ванъэра, а сам взял свой постельный сверток.
– Куда ты? – спросил Лао Чэн.
– В «Жэньхэчан», куда же еще? – В этих словах прозвучали обида, стыд и отчаяние. Ему осталось смириться! Все пути теперь для него отрезаны, остался один – к Хуню, этой уродине. Как он заботился о своей чести, как хотел выбиться в люди! И все ни к чему… Видно, ему суждена такая горькая участь!
– Ладно, иди, – согласился Лао Чэн. – Я могу подтвердить при Ванъэре: ты ничего не тронул в доме господина Цао. Иди! Будешь поблизости, заглядывай. Если мне что-нибудь подвернется, буду иметь тебя в виду. Я провожу Ванъэра. Уголь там есть?
– И уголь и дрова – все в сарае на заднем дворе. Сянцзы взвалил узел с постелью на плечи и вышел. Снег уже не был таким чистым, как ночью: посреди
дороги, придавленный колесами, подтаял, а у обочин его изрыли следы. С узлом на плечах, ни о чем не думая, Сянцзы шел и шел, пока не очутился перед «Жэньхэчаном». Он решил войти сразу, стоит остановиться – и не хватит смелости переступить порог. Лицо горело. Он заранее придумал, что скажет: "Я пришел, Хуню. Делай как знаешь! Я на все согласен»
Увидев Хуню, он несколько раз повторил про себя эту фразу, но произнести ее вслух не повернулся язык.
Хуню только что поднялась, волосы были растрепаны, глаза припухли; на темном лице жировики, словно у общипанной замороженной гусыни.
– А, Сянцзы! – приветливо сказала она, в глазах
мелькнула радость.
– Вот пришел, хочу взять напрокат коляску!
Опустив голову, Сянцзы смотрел на снег, прилипший к ботинкам.
– Поговори со стариком, – тихо сказала Ху ню, кивнув на комнату отца.
Лю Сые сидел перед большой горящей печью ж пил чай. Увидев Сянцзы, он спросил полушутя:
– Ты жив еще, парень? Совсем забыл меня! Посчитай-ка, сколько дней не показывался! Ну, как дела? Купил коляску?
Сянцзы покачал головой, сердце его сжалось от боли.
– Дашь мне коляску, Сые?
– Снова не повезло? Ладно, выбирай любую! – Лю Сые налил Сянцзы чая.
– На, выпей!
Сянцзы взял чашку и стал пить большими глотками. От чая и печного тепла его разморило и стало клонить ко сну. Он поставил чашку и собрался уходить.
– Погоди! Куда торопишься? Ты пришел очень кстати. Скоро день моего рождения. Я хочу поставить праздничный навес, пригласить гостей. Так что коляску пока не вози, поможешь мне. Они, – Лю Сые кивнул на рикш во дворе, – народ ненадежный, сделают кое-как. Не то что ты. Тебе и говорить ничего не надо, сам все знаешь. Сперва уберешь снег, а в полдень приходи на гохо .
– Хорошо, Сые.
Сянцзы решил: раз уж он возвратился, пусть делают с ним, что хотят. Он покорился судьбе.
– Ну, что я тебе говорила? – подоспела тут Хуню. – Второго такого не найдешь.
Лю Сые улыбнулся, а Сянцзы опустил голову.
– Идем, Сянцзы, – сказала Хуню. – Я дам тебе денег, купишь хорошую бамбуковую метлу. Надо побыстрее убрать снег: сегодня придут делать навес.
Когда они вошли к ней в комнату, она, отсчитывая деньги, тихо проговорила:
– Не робей! Постарайся угодить старику! И все будет в порядке!
Сянцзы ничего не ответил. Сердце его словно окаменело. Пройдет день, и ладно. Дадут поесть – хорошо, предложат чай – попьет, найдется работа – поработает. Только бы ни о чем не думать.
Как осел, который вертит жернова, он ничего не хотел знать, понимать – не бьют, и на том спасибо. И все же трудно смириться. Тоска заедала. За работой он забывался, по едва выдавалась свободная минута, на него накатывало что-то расплывчатое, бесформенное, как морская губка, начинало душить, вызывало тошноту. Он работал до изнеможения, чтобы потом погрузиться в тяжелый сон. Ночью спал, днем работал. Мел снег, ходил за покупками, заказывал карбидные фонари, чистил коляски, переставлял мебель, спал, ел и пил. Но все делал как автомат. Угнетало лишь вызывавшее тошноту чувство – эта «губка»…
Снег во дворе был убран, а на крыше сам постепенно растаял. Пришли мастера. Договорились сделать праздничную пристройку во весь двор, с карнизом, перилами и стеклянной перегородкой, чтобы на ней можно было развесить картины и шелковые свитки с поздравительными надписями. Деревянные проемы решено было обтянуть красной материей. Перед главным и боковым входами старик задумал повесить гирлянды, а кухню устроить на заднем дворе. Он хотел пышно отпраздновать день своего рождения.
Дни стояли короткие, и до сумерек мастера успели только поставить навес, затянуть его материей и сделать перила; развесить картины и украшения над дверями обещали на следующее утро. Лю Сые даже позеленел от злости. Но делать нечего. Он послал Сянцзы за фонарями и велел поторопить повара, опасаясь, как бы и тот его не подвел. К счастью, с угощением все оказалось в порядке, зря старик волновался.
Только Сянцзы вернулся, как Лю Сые велел ему идти к соседям занять на день мацзян, комплекта три-четыре. Кто же справляет день рождения без веселой игры? Сянцзы принес мяцзян, и тогда его послали за патефоном: на празднике должна быть музыка! Так Сянцзы бегал без передышки до одиннадцати часов. К вечеру едва передвигал ноги. Коляску и то легче возить. Может, потому, что он привык?
– Хороший ты парень! – сказал Лю Сые. – Молодец! Будь у меня такой сын, я бы умер спокойно. Иди отдыхай, завтра еще найдутся дела. Хуню подмигнула Сянцзы.
На следующее утро снова пришли мастера. Повесили картины с эпизодами из «Троецарствия»: «Три сражения с Люй Бу», «Сражение у Чанбаньпо», «Лагерь в огне» и другие; главные герои и второстепенные – все были верхом, с пиками в руках. Лю Сые остался доволен картинами. Вскоре привезли мебель. Под навесом поставили восемь стульев с чехлами, расшитыми красными цветами… Праздничный зал находился в средней комнате – там стояли эмалевая курильница и подставки для свечей. Перед столом положили четыре красных коврика.
Сянцзы послали за яблоками. Хуню незаметно сунула ему два юаня, чтобы он заказал от себя в подарок отцу праздничный пирог в форме персика, с изображением восьми даосских святых. Когда яблоки были уже на столе, принесли пирог и поставили рядом. С восемью даосскими святыми он выглядел весьма эффектно.
– Это от Сянцзы, – шепнула Хуню на ухо отцу. – Видишь, какой он догадливый.
Лю Сые улыбнулся Сянцзы.
Не хватало только большого поздравительного иероглифа «долголетие», который кладут в центре праздничного зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57