— Спорим, я первый поле перебегу!
Мы с Дэном побежали по коровьим лепешкам, Джордж пыхтел сзади.
— Пошли к морю.
Сидни — в защитных шортах, как воин — провел нас через плетень с одного поля на другое, ниже, в лес и, по вереску, на опушку, к краю обрыва, где дрались возле палатки двое здоровенных малых. Один другого, я видел, укусил за ногу, ловко, свирепо они надавали друг другу по морде, один увернулся, другой наскочил, уложил его ничком. Я узнал Паяльника и Черепушку.
— Привет, Паяльник, Черепушка! — сказал Дэн.
Черепушка завел руку Паяльника за спину, разок-другой её дерганул и, улыбаясь, поднялся.
— Привет, ребята! Привет, Кашлик! Как твой папаша?
— Спасибо, хорошо.
Паяльник лежа щупал ушибленные кости.
— Привет, ребята! Как ваши папаши?
Они были больше и хуже всех в школе. Каждый божий день они ловили меня до уроков, совали в мусорную корзину и корзину ставили учителю на стол. Иногда мне удавалось выбраться, иногда нет. Паяльник был тощий, Черепушка толстый.
— Мы разбили лагерь на Баттонс-филд, — сказал Сидни.
— А мы тут курс лечения проходим, — сказал Черепушка. — Ну, как наш Кашлик? Дает ему папа пилюли?
Мы собрались на берег — Дэн, Сидни, и Джордж, и я, — мы хотели побыть вместе, друг с другом, бродить, орать у самого моря, бросать в волны камешки, вспоминать разные приключения и наживать новые, чтоб потом было ещё о чем вспоминать.
— Мы с вами, — сказал Черепушка.
Он взял под ручку Паяльника, и они пошли за нами, передразнивая разлаженную походку Кашлика и охлестывая прутиками траву.
Дэн спросил с надеждой:
— Вы сюда надолго, Паяльник и Черепушка?
— На две недели, как отдать, Дэвис, Томас, Эванс и Хупинг.
Мы дошли до Мьюслейда, бросились на песок, и я стал его собирать и просеивать между пальцев, а Джордж сквозь свои двойные линзы смотрел неотрывно на море, и Сидни и Дэн ссыпали ему на ноги песок, а Паяльник и Черепушка сидели рядом, как двое стражников.
— Мы хотели было в Ниццу податься, — сказал Паяльник, и он её срифмовал с чечевицей и ткнул Черепушку под ребра, — но здесь воздух для цвета лица пользительней.
— Почище, чем травки, действует, — сказал Черепушка.
В восторге от своего поразительного остроумия, они снова боролись, кусались, бросали друг другу в глаза песком, пока не полегли от смеха, и Черепушка стал утирать кровь из носа бумажной салфеткой. Джордж лежал укрытый песком по пояс. Я смотрел, как море медленно скользит прочь и над ним ссорятся чайки, а солнце начинает смирно сползать к закату.
— Гляньте на Кашлика, — сказал Паяльник. — Правда, необыкновенный? Из песка растет! У Кашлика нету ног.
— Бедный Кашлик, — сказал Черепушка. — Самый необыкновенный мальчик на свете.
— Необыкновенный, — сказали они хором. — Необыкновенный, необыкновенный, необыкновенный.
И они сочинили песню и дирижировали своими прутиками.
— Он не мо-жет плавать.
— Он не мо-жет бегать.
— Он не мо-жет учиться.
— Не мо-жет мяч гонять.
— Не мо-жет в лапту играть.
— Не мо-жет писать.
Джордж стряхнул с себя песок:
— Могу!
— Плавать можешь?
— Бегать можешь?
— Мяч гонять можешь?
— Отстаньте вы от него, — сказал Дэн.
Они, сопя, вплотную на нас надвинулись. Море убегало уже во всю прыть. Мрачным голосом, грозя пальцем, Паяльник сказал:
— Ну, по всей правде, Кашлик, ты необыкновенный? Очень даже необыкновенный? Говори — да или нет?
— Без всяких — да или нет? — сказал Черепушка.
— Нет, — сказал Кашлик. — Я могу плавать, и могу бегать, и я умею играть в крикет. Я никого не боюсь.
Я сказал:
— Он в прошлом году был вторым в классе.
— О! Значит, он необыкновенный. Нет? Был вторым, может и первым заделаться. Хотя это ж чересчур обыкновенно. Кашлик пусть остается вторым.
— Ответ получен, — сказал Черепушка. — Кашлик необыкновенный!
И опять они запели.
— Он отлично бегает, — сказал Дэн.
— Это ещё доказать надо. Мы вот с Черепушкой сегодня все Россили пробежали. Черепушка не даст соврать.
— До последнего сантиметрика.
— Может, Кашлик тоже пробежит?
— И пробегу, — сказал Джордж.
— Ну валяй.
— Не хочу.
— Необыкновенный Кашлик не может бегать, — пели они, — не может, не может, не может.
Три девочки, все милые, все в белых коротеньких брючках, держась за руки, появились из-за скал. Руки, ноги и шеи у всех у них были шоколадного цвета. Они улыбались, и я видел сверкание зубов. Они ступили на песок, и Паяльник с Черепушкой заткнулись. Сидни пригладил волосы, встал, небрежно сунул руки в карманы и шагнул к девушкам, а те, стоя тесно рядышком, коричневые, золотые, не слишком внимательно любовались закатом, теребили шарфики и улыбались друг дружке. Сидни остановился перед ними, осклабился:
— Привет, Гуинет! Ты меня не узнаешь?
— Ах, скажи-ите, — шепнул Дэн у меня над ухом и комически откозырял Кашлику, все не отрывавшему глаз от убегавшего моря.
— Какой сюрприз! — сказала самая высокая девочка. Легкими, летающими жестами, будто раздавала цветы, она представила Пегги и Джин. Я прикинул: без толстой Пегги — кривоватые ноги, стрижка под мальчика — я могу легко обойтись, она явно для Дэна; Сиднина Гуинет, роскошная штучка лет аж шестнадцати, неприступна и безукоризненна, как девица из магазина Бена Эвана; а вот Джин, застенчивая, кудрявая, с соломенными волосами, создана для меня. Мы с Дэном медленно двинулись к девочкам.
Я выдал два замечания: «Помни, Сидни, двоеженство запрещено» и «Простите, не успели подать вам прилив».
Джин улыбнулась, ввинчивая пятку в песок, а я приподнял кепку:
— Привет!
Кепка свалилась к её ногам. Я нагнулся, и три куска сахара высыпались у меня из кармана.
— Я лошадь кормил, — сказал я и покраснел, потому что все три девочки расхохотались.
Можно было расшаркаться, широко метя песок кепкой, послать им непринужденный воздушный поцелуй, назвать сеньоритами и наверняка заставить их улыбнуться. Или, например, стать в отдалении, это даже лучше, волосы мои развевал бы ветер, хотя ветра в тот вечер не было и помину, и, окутанный тайной, я бы разглядывал солнце, гордо, не удостаивая девочек ни единым словом. Но конечно, у меня горели бы уши, и внутри меня сосала бы пустота, внутри меня переполняли бы голоса, гудели, как в раковине. «Скорей, скорей что-нибудь им скажи, пока не ушли!» — надсаживался бы самый настойчивый голос, нарушая томительное молчание, пока я стоял бы, как Валентино, на краю ослепительной невидимой песчаной арены.
— Правда, тут здорово! — сказал я.
Я обращался к одной только Джин. Вот она, любовь, думал я, когда она кивнула головкой, откинула кудри, сказала:
— Лучше даже, чем в Портколе.
Паяльник и Черепушка были два бандита из ночного кошмара. Я про них забыл, когда мы с Джин стали подниматься в скалы, но я оглянулся, чтобы проверить, не цепляются ли они снова к Джорджу, не дерутся ли между собой, и увидел как Джордж скрывается за утесом, а они внизу разговаривают с Сидни и с девочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34