Здесь ходит много слухов, но они ни на чем не основаны, кроме желания выйти на свободу. Я, впрочем, тоже надеюсь, что в этом, 1915, году выйду уже на свободу. А пока – день за днем – время проходит быстро. Уже почти 5 месяцев прошло, как я уехал из Варшавы.
Твой Феликс
А. Э. Булгак
[Орловская губернская тюрьма] 4 января 1915 г.
Дорогая, милая моя Альдона!
Я получил твое письмо с карточкой моего Ясика и, как всегда, очень был счастлив. Снова милые воспоминания – давние, такие далекие и столь противоположные действительности. И действительность хоть на время как бы отступает в прошлое. А я вот в течение нескольких последних дней хворал немного. Трясла лихорадка, но уже прошла – сегодня вышел из больницы и надеюсь, что не повторится. В общем тяжело у нас в камере, где столько людей и у каждого свое горе. Ужасно трудно так сидеть, не зная, как долго придется ждать И знаешь, только здесь можно понять, какие огромные силы у человека – душевные силы. Я так пишу – а ведь знаю сам, что происходит теперь там, на воле. Я получаю «Правит, вестник» и пишу к Стасю теперь с просьбой, чтобы он подписался еще на два месяца, – эти вести, по крайней мере, связывают с жизнью. Из Варшавы я уже очень давно не получал писем.
Я написал такое грустное письмо, и мне досадно, – может быть, ты слишком близко примешь к сердцу, но ведь ты знаешь меня, знаешь, как я люблю жизнь, и как я смотрю на нее, и что всегда-всегда в сердце моем столько любви, что мне вечно слышна музыка полей, и леса, и неба голубого, и что я умею как бы со стороны смотреть на свою тяжелую ношу. И когда я думаю о тебе, когда пишу, мне радостно на душе, как будто бы ты возле меня и я рассказываю тебе о пережитом. Поэтому, дорогая моя, обо мне не беспокойся.
Целую тебя крепко и горячо, моя любимая.
Твой брат Феликс
С. Г. Мушкату
[Орел, Губернская тюрьма] 16 января 1915 г.
…Я ужасно беспокоился, не получая так долго никаких вестей от Зоси и Ясика; с отъездом моим в Орел все сразу как-то вдруг оборвалось. После долгого выжидания я, наконец, получил письмо ваше, а затем открытку. Пожалуйста, пишите мне все, что только будете знать о Ясике и Зосе. Я знаю, что им не может быть хорошо, ведь кому теперь может быть хорошо, когда ужас стал «насущным хлебом».
Я знаю, что Зося не боится горя и перенесет мужественно все, но мысль о крошке нашей – Ясике – сильно беспокоит меня, и я так хотел бы знать о нем все изо дня в день. Мечты – я знаю. Сестра Альдона прислала мне старые фотографии Ясика, и я опять имею его теперь при себе. Не знаю, известно ли вам, что когда нас перевозили сюда, в Орел, все вещи наши по дороге пропали и вместе с ними и все фотографии. У меня все сравнительно хорошо: имею все, что можно здесь иметь, и здоровье до сих пор не покидало меня. Хотя в общем тяжело: столько людей здесь, сижу теперь вместе с 70-ю другими, тоже из Варшавы. Всякий измучен, с расстроенными нервами на почве бессмысленной тюремной жизни, вдали от своих и в вечной тревоге за них, с постоянным выжиданием, что что-то должно произойти важное, всю нашу жизнь долженствующее изменить. И все это при общем жалком недостаточном питании и всевозможных лишениях. Стараемся осмыслить эту жизнь занятиями и чтением. Разрешено нам иметь карандаши и тетради, и многие учатся писать и математике. Здесь довольно сносная библиотека. Время проходит очень быстро, и надеюсь, что скоро пройдет – и тогда забудется все. Пишите мне, дорогие, о себе и о жизни в Люблине. Как отразилась на жизни у вас война? Я получаю – брат выписывает мне – «Правительственный вестник». Эту газету нам разрешается получать, и, таким образом, я не совсем отрезан от мировых событий.
А. Э. Булгак
[Орел, Губернская тюрьма] 3 февраля 1915 г.
Дорогая, милая моя Альдона!
Я получил твое сердечное письмо от 11/1 1915 г. Не беспокойся обо мне. Правда, я немного болел, но кто теперь не болеет! И лихорадка прошла уже, и о Ясике я уже имею известие. Зося прислала мне письмо, она в Цюрихе, и письмо шло со дня его отправления на почту в Цюрихе всего только 24 дня. Это недолго. Она пишет, что в Закопане Ясик окреп, что только тяжелая дорога из Закопане в Вену утомила его и он простудился, но что теперь уже здоров и своим веселым серебристым смехом может мертвого заставить улыбнуться. И теперь я спокоен – тяжело им там, но кому теперь не тяжело, а они счастливы друг с другом – Ясик. с Зосей. И вещи мои нашлись, не знаю только, в каком они состоянии, получу их через 1–2 недели; все-таки жаль было бы, если б они пропали. Будь поэтому спокойна за меня, милая. Пиши мне открытки с видами Вильно – печатные надписи не мешают вовсе, даже если бы были на китайском языке, – а Вильно я люблю, столько воспоминаний, теперь живешь этим да мечтами о будущем.
Целую тебя крепко, дорогая, и детей.
Твой Феликс
А. Э. Булгак
[Орел, Губернская тюрьма] 15 марта 1915 г.
Дорогая моя Альдона!
Спешу написать тебе письмо, так как есть возможность послать его. Открытку с видом собора, отправленную 19/11, я на' днях получил, большое тебе спасибо. Поблагодари Стася за «Правительственный вестник», на который он для меня подписался до мая. Наверное, я останусь здесь' еще долго, хотя точно ничего не известно.
Мое дело уже находится в Судебной палате, и возможно, что скоро будет суд, в таком случае меня вышлют в Варшаву. Эта неопределенность неприятна, но я уже успел привыкнуть и стать безразличным ко всем этим «удовольствиям». Сегодня не хочется ни о чем думать – такой чудесный солнечный день, солнечный свет заливает нашу камеру, а за окном широкое небо, город, а дальше – поля. Все покрыто белым свежим снегом. А там, из-под окна снизу, звон кандалов – это прогулка каторжников. Через неделю уже праздники. Везде страдания, тяжелый труд и нужда. Единственное светлое – это наши чувства, мечты и уверенность, что грядет лучшее завтра. Посылаю тебе самые сердечные пожелания и объятия. Несмотря ни на что, я уверен, что мы увидимся еще в иных условиях, когда мне больше не нужно будет скрываться и когда работа и муки мои и миллионов других дадут свои плоды…
Я чувствую себя здоровым и сильным, несмотря на все невыносимые условия. Теперь здесь свирепствует брюшной тиф, говорят, что уже умерло много политических заключенных. Точно мы этого не знаем, так как больных сейчас же переводят отсюда в бывшую женскую тюрьму, расположенную рядом, но совсем изолированную от нас. Условия для лечения здесь прямо-таки ужасные. Врача Рыхлинского называют палачом… Никаких лекарств, кроме порошков, больным не дают. Трудно даже увидеть или вызвать фельдшера: больных с высокой температурой оставляют по 5 дней в камере без всякой врачебной помощи. Не удивительно, что здесь так часто умирают наши, особенно из Ченстохова, Лодзи, Домбровского бассейна, те, кто не может получать из дому никакой помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Твой Феликс
А. Э. Булгак
[Орловская губернская тюрьма] 4 января 1915 г.
Дорогая, милая моя Альдона!
Я получил твое письмо с карточкой моего Ясика и, как всегда, очень был счастлив. Снова милые воспоминания – давние, такие далекие и столь противоположные действительности. И действительность хоть на время как бы отступает в прошлое. А я вот в течение нескольких последних дней хворал немного. Трясла лихорадка, но уже прошла – сегодня вышел из больницы и надеюсь, что не повторится. В общем тяжело у нас в камере, где столько людей и у каждого свое горе. Ужасно трудно так сидеть, не зная, как долго придется ждать И знаешь, только здесь можно понять, какие огромные силы у человека – душевные силы. Я так пишу – а ведь знаю сам, что происходит теперь там, на воле. Я получаю «Правит, вестник» и пишу к Стасю теперь с просьбой, чтобы он подписался еще на два месяца, – эти вести, по крайней мере, связывают с жизнью. Из Варшавы я уже очень давно не получал писем.
Я написал такое грустное письмо, и мне досадно, – может быть, ты слишком близко примешь к сердцу, но ведь ты знаешь меня, знаешь, как я люблю жизнь, и как я смотрю на нее, и что всегда-всегда в сердце моем столько любви, что мне вечно слышна музыка полей, и леса, и неба голубого, и что я умею как бы со стороны смотреть на свою тяжелую ношу. И когда я думаю о тебе, когда пишу, мне радостно на душе, как будто бы ты возле меня и я рассказываю тебе о пережитом. Поэтому, дорогая моя, обо мне не беспокойся.
Целую тебя крепко и горячо, моя любимая.
Твой брат Феликс
С. Г. Мушкату
[Орел, Губернская тюрьма] 16 января 1915 г.
…Я ужасно беспокоился, не получая так долго никаких вестей от Зоси и Ясика; с отъездом моим в Орел все сразу как-то вдруг оборвалось. После долгого выжидания я, наконец, получил письмо ваше, а затем открытку. Пожалуйста, пишите мне все, что только будете знать о Ясике и Зосе. Я знаю, что им не может быть хорошо, ведь кому теперь может быть хорошо, когда ужас стал «насущным хлебом».
Я знаю, что Зося не боится горя и перенесет мужественно все, но мысль о крошке нашей – Ясике – сильно беспокоит меня, и я так хотел бы знать о нем все изо дня в день. Мечты – я знаю. Сестра Альдона прислала мне старые фотографии Ясика, и я опять имею его теперь при себе. Не знаю, известно ли вам, что когда нас перевозили сюда, в Орел, все вещи наши по дороге пропали и вместе с ними и все фотографии. У меня все сравнительно хорошо: имею все, что можно здесь иметь, и здоровье до сих пор не покидало меня. Хотя в общем тяжело: столько людей здесь, сижу теперь вместе с 70-ю другими, тоже из Варшавы. Всякий измучен, с расстроенными нервами на почве бессмысленной тюремной жизни, вдали от своих и в вечной тревоге за них, с постоянным выжиданием, что что-то должно произойти важное, всю нашу жизнь долженствующее изменить. И все это при общем жалком недостаточном питании и всевозможных лишениях. Стараемся осмыслить эту жизнь занятиями и чтением. Разрешено нам иметь карандаши и тетради, и многие учатся писать и математике. Здесь довольно сносная библиотека. Время проходит очень быстро, и надеюсь, что скоро пройдет – и тогда забудется все. Пишите мне, дорогие, о себе и о жизни в Люблине. Как отразилась на жизни у вас война? Я получаю – брат выписывает мне – «Правительственный вестник». Эту газету нам разрешается получать, и, таким образом, я не совсем отрезан от мировых событий.
А. Э. Булгак
[Орел, Губернская тюрьма] 3 февраля 1915 г.
Дорогая, милая моя Альдона!
Я получил твое сердечное письмо от 11/1 1915 г. Не беспокойся обо мне. Правда, я немного болел, но кто теперь не болеет! И лихорадка прошла уже, и о Ясике я уже имею известие. Зося прислала мне письмо, она в Цюрихе, и письмо шло со дня его отправления на почту в Цюрихе всего только 24 дня. Это недолго. Она пишет, что в Закопане Ясик окреп, что только тяжелая дорога из Закопане в Вену утомила его и он простудился, но что теперь уже здоров и своим веселым серебристым смехом может мертвого заставить улыбнуться. И теперь я спокоен – тяжело им там, но кому теперь не тяжело, а они счастливы друг с другом – Ясик. с Зосей. И вещи мои нашлись, не знаю только, в каком они состоянии, получу их через 1–2 недели; все-таки жаль было бы, если б они пропали. Будь поэтому спокойна за меня, милая. Пиши мне открытки с видами Вильно – печатные надписи не мешают вовсе, даже если бы были на китайском языке, – а Вильно я люблю, столько воспоминаний, теперь живешь этим да мечтами о будущем.
Целую тебя крепко, дорогая, и детей.
Твой Феликс
А. Э. Булгак
[Орел, Губернская тюрьма] 15 марта 1915 г.
Дорогая моя Альдона!
Спешу написать тебе письмо, так как есть возможность послать его. Открытку с видом собора, отправленную 19/11, я на' днях получил, большое тебе спасибо. Поблагодари Стася за «Правительственный вестник», на который он для меня подписался до мая. Наверное, я останусь здесь' еще долго, хотя точно ничего не известно.
Мое дело уже находится в Судебной палате, и возможно, что скоро будет суд, в таком случае меня вышлют в Варшаву. Эта неопределенность неприятна, но я уже успел привыкнуть и стать безразличным ко всем этим «удовольствиям». Сегодня не хочется ни о чем думать – такой чудесный солнечный день, солнечный свет заливает нашу камеру, а за окном широкое небо, город, а дальше – поля. Все покрыто белым свежим снегом. А там, из-под окна снизу, звон кандалов – это прогулка каторжников. Через неделю уже праздники. Везде страдания, тяжелый труд и нужда. Единственное светлое – это наши чувства, мечты и уверенность, что грядет лучшее завтра. Посылаю тебе самые сердечные пожелания и объятия. Несмотря ни на что, я уверен, что мы увидимся еще в иных условиях, когда мне больше не нужно будет скрываться и когда работа и муки мои и миллионов других дадут свои плоды…
Я чувствую себя здоровым и сильным, несмотря на все невыносимые условия. Теперь здесь свирепствует брюшной тиф, говорят, что уже умерло много политических заключенных. Точно мы этого не знаем, так как больных сейчас же переводят отсюда в бывшую женскую тюрьму, расположенную рядом, но совсем изолированную от нас. Условия для лечения здесь прямо-таки ужасные. Врача Рыхлинского называют палачом… Никаких лекарств, кроме порошков, больным не дают. Трудно даже увидеть или вызвать фельдшера: больных с высокой температурой оставляют по 5 дней в камере без всякой врачебной помощи. Не удивительно, что здесь так часто умирают наши, особенно из Ченстохова, Лодзи, Домбровского бассейна, те, кто не может получать из дому никакой помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68