Эймос не собирался скрывать своего происхождения. Просто так получилось. Его мать сбежала из дому с заезжим комми, когда Эймос был совсем маленький, бросив их с отцом. Мистер Маккрекен так и не смог оправиться от шока после ее бегства. Отец, неудачник-бухгалтер, пока Эймос рос, становился все угрюмее. Эймос очень переживал, глядя на его страдания. Отец умер в то лето, когда Эймос окончил среднюю школу.
Той же осенью, уезжая на поезде в Принстон, Эймос поклялся никогда не возвращаться в Иллинойс. Кстати, в Иллинойсе о нем тоже некому было вспомнить, он не оставил там ни друзей, ни родственников.
Эймос был лучшим в классе, с ярко выраженными способностями в музыке. Он выбрал Принстон из-за «Трай-англ-шоу!» Сразу, как только его приняли, сделал успешную попытку присоединиться к коллективу, где и работал не покладая рук, методично написав половину песен для шоу на своем первом курсе и все, за исключением одной, на старшем. К тому времени он вообще забыл о своем происхождении, пока однажды вечером в Коттедж-клубе Кэмерон не начал рассказывать еврейские анекдоты. Сначала Эймос вспыхнул, надеясь, что никто этого не заметит и не спросит причину. Молясь про себя, он ждал, чтобы Кэмерон прекратил, переключился на другую тему, наконец, чтобы кто-то из присутствующих попросил его замолчать. Но надежды были тщетны, Кэмерон все продолжал, и поскольку его отец был страховым агентом, он знал все последние анекдоты, приличные и не очень. Никто его не останавливал. Несколько человек отошли в сторону, и Эймос им позавидовал. И вдруг начал прислушиваться к тому, о чем рассказывает Кэмерон, который, бесспорно, был замечательным рассказчиком, а акцент имел получше, чем у Майрона Когена.
Через десять минут Эймос хохотал.
Но после того вечера он понял, что у него теперь есть тайна. Она была и раньше, но он только после этого вечера осознал сей факт. Впрочем, сразу же начисто забыл об этом и вспомнил лишь дважды. Один раз, когда ухаживал за Лайлой. Миссис Роуэн и без того кипела и выходила из себя, ведь ее дочь хотела выйти за какого-то композитора-песенника! Но если бы она узнала о матери Эймоса, его брак навряд ли бы состоялся. Несмотря на то, что они с Лайлой с ума сходили от любви друг к другу. Да, их любовь была настоящей.
Потом…
Второй раз это было, когда он рассказал Марксу. Эймос не видел маленького человечка почти месяц, и лежа на кушетке, решил вдруг, что Маркс должен знать. Впрочем, так и не смог подвести к нужной теме и уже после сеанса, идя к двери, вдруг обернулся:
– Послушай, моя мать была еврейкой.
– Моя тоже. Подумаешь!
– Никто не знает об этом.
– Значит, ты больший шизоид чем я думал. Нечего страдать комплексом неполноценности. Наполовину еврей лучше, чем вообще не еврей.
* * *
Машин становилось все больше, а на Флит-стрит их ждала пробка. Жара и духота казались просто невыносимыми. Они еще продвигались некоторое время, потом окончательно встали. Эймос начал барабанить по коленным чашечкам, наигрывая мелодию. Это была сводившая с ума некоторых вредная привычка, но неизменно при стрессовых ситуациях он начинал использовать коленные чашечки как клавиши.
– «Янки Дудль?» – спросила Джессика. Эймос взглянул на дочь.
– Да или нет?
– Да или нет, что?
– Ты играешь «Янки Дудль?» Отсюда это выглядит так.
– Это ниоткуда не выглядит как «Янки Дудль». Вот «Янки Дудль», – и он быстро проиграл мотив. – Ты же дочь композитора, можешь уловить разницу?
Джессика кивнула.
– Молодец.
– «Прекрасная Америка». Эймос комично глубоко вздохнул:
– Я играл «Есть что вспомнить» и очень разочарован в тебе, Джонатан.
– Я уже хотела сказать, но Каддли мне шепнула, что она уверена, если не «Янки Дудль», то «Прекрасная Америка».
– Много раз уже доказано, что Каддли медведь на ухо наступил. Послушай, Джером, ты должна жить своим умом.
– Сыграй еще, я угадаю, – и сурово посмотрела на свою тряпичную куклу. – А ты помолчи.
Эймос начал отстукивать «Гори, гори, маленькая звездочка» с особенным усердием. Джессика за последний год ни разу не ошиблась по поводу этой песни, но каждый раз притворно продлевала время для разгадки, чтобы полнее насладиться своим триумфом.
– Это очень трудная мелодия, – сказала она. Эймос, продолжая отстукивать, кивнул:
– Я тебе дам малюсенькую подсказку – это точно не национальный гимн Болгарии.
– Ты нарочно выбираешь самые трудные.
– Сдаешься Джедллибелли?
Джессика, глядя на его пальцы, уморительно пыталась нахмурить брови.
Эймос посмотрел в сторону. Он обожал это выражение задумчивой сосредоточенности, делавшее ее разительно схожей с Эдвардом Джи Робинсоном. И отвернулся, потому что в противном случае начал бы излучать восхищение чадолюбивого папаши, а это было против его правил – нельзя портить ребенка. Единственно, что Эймосу не нравилось в своем ребенке, это ее имя, впрочем, здесь была его вина. Джессика. Он ненавидел имя тещи, но четыре года назад, когда его ребенок появился на свет и все стали подбирать имя, он слишком поспешно, без борьбы уступил. Может быть, он надеялся, что, обессмертив таким образом свое имя, старая ведьма хоть немного смягчится по отношению к зятю. Но она осталась кем и была всегда – холодной эгоистичной изуверкой. Назвав внучку ее именем, они дали этой мегере право командовать девочкой и помыкать, так же, как остальными. Эймос старался держать подальше дочь от старой карги и почти никогда не называл девочку по имени. Почти три года не называл дочь Джессикой. Любым другим, которое начиналось с буквы Д. Никогда – Джессика. Объяснял жене и теще, что делает это для того, чтобы не было недоразумений, и пока никто не уточнял, каких именно.
– Великий Скотт, это «Гори, гори» – закричала Джессика.
– Ей-богу, ребенок просто неподражаем! – Эймос наклонился вперед и пожал ее маленькую ручку. Потом снова откинулся на сиденье и стал смотреть в окно.
Все это время такси не двинулось с места.
Эймос закрыл глаза и подержал их закрытыми сколько смог, открыл и снова посмотрел. Такси неподвижно стояло, как и прежде, между книжным магазином Смита с одной стороны улицы и пабом с закрытыми ставнями – с другой. Эймос резко наклонился и постучал в перегородку шоферу. Тот опустил стекло.
– Где находится собор Святого Павла?
Тот показал прямо перед собой:
– Прямо, вверх по улице…
– Спасибо. – Эймос снова откинулся назад. Шофер поднял стекло. Эймос повернулся к жене:
– Не хочешь прогуляться?
– Прогуляться?
– Разве ты не слышала, это сейчас последний писк моды – ставишь одну ногу перед другой, и, прежде чем успеешь опомниться, – ты уже идешь. Все так делают: и принцесса Маргарет, и другие.
– Какая муха тебя укусила?
– Ты слышала, что он сказал – надо идти прямо, вверх по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30