Воды, мчавшиеся с этой горы, веками смывали плодородную почву и так трудолюбиво обнажали землю, состоящую из одних красных камешков, что когда наконец цивилизация после долгих сборов и мучительных потуг породила «указ» и отдала свободным гавронковским гражданам камешки вместе с крупными камнями, то там уж, собственно, не в чем было рыться.
Когда наступало время пахать, все гавронковцы отправлялись с просьбами к Сцубёле. Он охотно давал взаймы пару лошадей, батрака и обрабатывал поочередно одну полоску за другой. Взамен этой услуги он опять-таки брал различные «преценты». Лейба Конецпольский не пользовался благосклонностью Сцубёлы, так как с него мало что можно было взять. Поэтому, сгорбленный, тощий и бедный, Лейба обрабатывал наследственный надел собственными своими руками. Для вспашки он выпрашивал коров у соседа Пёнтека, а в борону запрягал свою жену или впрягался сам. Плохо они, однако, пахали и боронили эту землю… Овес родился жалкий, несколько полосок ржи никогда не возвращали даже посеянного зерна, и лишь милосердная картошка питала все семейство. А семейство Конецпольских было весьма многочисленно. Покосившаяся избушка, возле которой не было ни сараюшки, ни хлева, ни плетня, ни кола, ни даже стебля чертополоха повыше, состояла всего из одной каморки, полной детьми. Если бы в этой каморке прибавился еще один ребенок или еще одна коза, – черная лачуга, наверно, треснула бы пополам.
Лейба был ремесленником. Он тачал обувь на деревянной подошве с верхом из старых ремешков, прикрывающих пальцы и часть стопы. Зимой маленький Лейба бегал по деревням от избы к избе и скупал старые мужичьи сапожища. Иной раз то тут, то там он получал какой-нибудь старый сапог даром, ибо доброму человеку случается сжалиться над другим человеком, даже если это Лейба Конецпольский… Накопив достаточно материала, он отправлялся в казенный лес и срубал ночью большую осину. Затем впрягался с женой в тележку и потихоньку стаскивал разрубленное на куски дерево в свою лачугу. Из этого материала он стругал подошвы. К весне, в течение апреля и мая, начинался спрос на эту обувь, Лейба торговал и получал немного денег на жизнь. Тем не менее, когда наступал июнь – в тех местах последний месяц перед новым хлебом, – дела Лейбы обстояли вовсе плохо. Единоверцы отделывались от него жалкими подачками, пятью, десятью копейками… Тогда он шел в местечко и либо покупал, либо, если удавалось, брал в долг так называемый еврейский хлеб, приносил в Гавронки десятка полтора буханок и продавал соседям, зарабатывая по копейке на фунт. Таким образом, он выгадывал для себя и для своей семьи две, иногда три буханки. Однако даже и не этот месяц был в жизни Лейбы самым худшим. Поистине страшное время наступало тогда, когда почти все обитатели деревни, все, кто только был в силах, шли на заработки «в пшеничные края». Избы запирали на ключ и оставляли на произвол судьбы, в надежде что ничего дурного с ними не случится, а сами всем скопом отправлялись на заработки. Лейба не мог идти с ними, так как жал он плохо и полевые работы были ему не под силу. Поэтому он оставался в пустой деревне и вместе с женой и детьми помирал с голоду. Когда народ весело отправлялся на работы, Лейба буквально терял сознание от горя.
Тут как раз и случилось Марцинеку часто встречать среди созревающих хлебов этого человека с заплаканным лицом и потухшими глазами.
Самой известной личностью не только в Гавронках, но и во всей округе был Шимон Нога. Его знали владельцы отдаленных усадеб, казенные лесничества и купцы в Клерикове. Это был несравненный стрелок, подлинный виртуоз в охотничьем искусстве. В молодые годы, на охоте, он бился с шляхтой об заклад, что пятью выстрелами собьет на лету пять ласточек – и выигрывал. Если бы не неусыпный надзор за ним, он выбил бы всех бекасов, всех куропаток и перепелок, как истребил в лесу всех рябчиков. В прежние времена он исчезал на целые месяцы, бродил по лесам, приманивал рябчиков и истреблял их до единого. Потом его видели в Клерикове у знакомых купцов с мешками птицы. Если где объявлялась пара кочующих серн, Нога был тут как тут, шел за ними, не мог успокоиться, пока не настигал их и не убивал. Никто лучше его не знал, как выкурить барсука и лисицу, как выгнать из норы зайца, спрятавшегося там от гончих, и никто так не знал мира животных, как этот истребитель их. Это был мужик уже в годах, худой, высокий, с прищуренными глазами и не сходящей с губ приятной улыбкой. Марцинек всегда, с самого раннего детства очень любил его. Н?га умел рассказывать превосходные истории из жизни животных, знал не только лисьи и заячьи повадки, но один умел указать желающим все места в округе, где можно встретиться с «косолапым».
– Ну, старый разбойник, – говорил старик Борович, встречая Ногу в поле, – как ты, всех уже перестрелял? Найдется там еще какой живой зайчишка?
– Много не будет, потому как сейчас уж все промышляют охотой, но еще попадается, слава богу. На Юзефовой горе есть еще тот старый заяц, которого вы в прошлом году подстрелили. Старик уже, здоровье не то, полным ходом в гору, как раньше, теперь уж ему не под силу, а все же бегает еще. На речке было два. Один даже изрядный зайчишка, да вот что-то не вижу его теперь. Уж не повредил ли его кто? А может, испугался молодого панича? Слыханное ли дело – пальба, как в восстание…
– А тебе только того и надо! Теперь ты хоть десять раз в день выстрелишь, все будешь говорить, что это панич из Гавронок порох изводит…
– Э, вельможный пан иной раз такое скажет… – с улыбкой говорит Нога, моргая глазами. – Станет ли старый охотник в начале июля в русачка стрелять? Неужто у меня бы сердце не болело? Да и ружьишко у меня Васильев забрал…
– Ври больше! Люди перед новым хлебом животы подтягивают, а ты что-то, слава богу, не худеешь. Видать, вкусна-таки молодая зайчатина, идет человеку на пользу.
– Ну, что вы скажете, люди мои милые… Да неужто у меня бы совести хватило! Это у меня вот тут, возле ладони, такая дырочка есть, как проголодался – пососал часок, и сыт.
Н?га не уходил на полевые работы с остальными, утверждая, что у него кость в руке прострелена и потому он не может нагибаться. Он отправлял жену и дочь, а сам сидел дома и ничего не делал. Иной раз ловил раков в реке, но по вечерам никому не удавалось застать его в избе.
Марцинек навещал его ежедневно и часто выманивал в лес или в поля. Н?га шел без ружья и рассказывал всяческие истории. Когда наступал полдень, оба отправлялись в лес, ложились в глухой тени, Марцинек доставал из сумки хлеб, масло, мясо и делился со спутником. Однажды, когда они лежали на опушке леса, поблизости от прорезавшей округу дороги, Н?га промолвил:
– В этих местах тоже всякое бывало…
– Ну?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Когда наступало время пахать, все гавронковцы отправлялись с просьбами к Сцубёле. Он охотно давал взаймы пару лошадей, батрака и обрабатывал поочередно одну полоску за другой. Взамен этой услуги он опять-таки брал различные «преценты». Лейба Конецпольский не пользовался благосклонностью Сцубёлы, так как с него мало что можно было взять. Поэтому, сгорбленный, тощий и бедный, Лейба обрабатывал наследственный надел собственными своими руками. Для вспашки он выпрашивал коров у соседа Пёнтека, а в борону запрягал свою жену или впрягался сам. Плохо они, однако, пахали и боронили эту землю… Овес родился жалкий, несколько полосок ржи никогда не возвращали даже посеянного зерна, и лишь милосердная картошка питала все семейство. А семейство Конецпольских было весьма многочисленно. Покосившаяся избушка, возле которой не было ни сараюшки, ни хлева, ни плетня, ни кола, ни даже стебля чертополоха повыше, состояла всего из одной каморки, полной детьми. Если бы в этой каморке прибавился еще один ребенок или еще одна коза, – черная лачуга, наверно, треснула бы пополам.
Лейба был ремесленником. Он тачал обувь на деревянной подошве с верхом из старых ремешков, прикрывающих пальцы и часть стопы. Зимой маленький Лейба бегал по деревням от избы к избе и скупал старые мужичьи сапожища. Иной раз то тут, то там он получал какой-нибудь старый сапог даром, ибо доброму человеку случается сжалиться над другим человеком, даже если это Лейба Конецпольский… Накопив достаточно материала, он отправлялся в казенный лес и срубал ночью большую осину. Затем впрягался с женой в тележку и потихоньку стаскивал разрубленное на куски дерево в свою лачугу. Из этого материала он стругал подошвы. К весне, в течение апреля и мая, начинался спрос на эту обувь, Лейба торговал и получал немного денег на жизнь. Тем не менее, когда наступал июнь – в тех местах последний месяц перед новым хлебом, – дела Лейбы обстояли вовсе плохо. Единоверцы отделывались от него жалкими подачками, пятью, десятью копейками… Тогда он шел в местечко и либо покупал, либо, если удавалось, брал в долг так называемый еврейский хлеб, приносил в Гавронки десятка полтора буханок и продавал соседям, зарабатывая по копейке на фунт. Таким образом, он выгадывал для себя и для своей семьи две, иногда три буханки. Однако даже и не этот месяц был в жизни Лейбы самым худшим. Поистине страшное время наступало тогда, когда почти все обитатели деревни, все, кто только был в силах, шли на заработки «в пшеничные края». Избы запирали на ключ и оставляли на произвол судьбы, в надежде что ничего дурного с ними не случится, а сами всем скопом отправлялись на заработки. Лейба не мог идти с ними, так как жал он плохо и полевые работы были ему не под силу. Поэтому он оставался в пустой деревне и вместе с женой и детьми помирал с голоду. Когда народ весело отправлялся на работы, Лейба буквально терял сознание от горя.
Тут как раз и случилось Марцинеку часто встречать среди созревающих хлебов этого человека с заплаканным лицом и потухшими глазами.
Самой известной личностью не только в Гавронках, но и во всей округе был Шимон Нога. Его знали владельцы отдаленных усадеб, казенные лесничества и купцы в Клерикове. Это был несравненный стрелок, подлинный виртуоз в охотничьем искусстве. В молодые годы, на охоте, он бился с шляхтой об заклад, что пятью выстрелами собьет на лету пять ласточек – и выигрывал. Если бы не неусыпный надзор за ним, он выбил бы всех бекасов, всех куропаток и перепелок, как истребил в лесу всех рябчиков. В прежние времена он исчезал на целые месяцы, бродил по лесам, приманивал рябчиков и истреблял их до единого. Потом его видели в Клерикове у знакомых купцов с мешками птицы. Если где объявлялась пара кочующих серн, Нога был тут как тут, шел за ними, не мог успокоиться, пока не настигал их и не убивал. Никто лучше его не знал, как выкурить барсука и лисицу, как выгнать из норы зайца, спрятавшегося там от гончих, и никто так не знал мира животных, как этот истребитель их. Это был мужик уже в годах, худой, высокий, с прищуренными глазами и не сходящей с губ приятной улыбкой. Марцинек всегда, с самого раннего детства очень любил его. Н?га умел рассказывать превосходные истории из жизни животных, знал не только лисьи и заячьи повадки, но один умел указать желающим все места в округе, где можно встретиться с «косолапым».
– Ну, старый разбойник, – говорил старик Борович, встречая Ногу в поле, – как ты, всех уже перестрелял? Найдется там еще какой живой зайчишка?
– Много не будет, потому как сейчас уж все промышляют охотой, но еще попадается, слава богу. На Юзефовой горе есть еще тот старый заяц, которого вы в прошлом году подстрелили. Старик уже, здоровье не то, полным ходом в гору, как раньше, теперь уж ему не под силу, а все же бегает еще. На речке было два. Один даже изрядный зайчишка, да вот что-то не вижу его теперь. Уж не повредил ли его кто? А может, испугался молодого панича? Слыханное ли дело – пальба, как в восстание…
– А тебе только того и надо! Теперь ты хоть десять раз в день выстрелишь, все будешь говорить, что это панич из Гавронок порох изводит…
– Э, вельможный пан иной раз такое скажет… – с улыбкой говорит Нога, моргая глазами. – Станет ли старый охотник в начале июля в русачка стрелять? Неужто у меня бы сердце не болело? Да и ружьишко у меня Васильев забрал…
– Ври больше! Люди перед новым хлебом животы подтягивают, а ты что-то, слава богу, не худеешь. Видать, вкусна-таки молодая зайчатина, идет человеку на пользу.
– Ну, что вы скажете, люди мои милые… Да неужто у меня бы совести хватило! Это у меня вот тут, возле ладони, такая дырочка есть, как проголодался – пососал часок, и сыт.
Н?га не уходил на полевые работы с остальными, утверждая, что у него кость в руке прострелена и потому он не может нагибаться. Он отправлял жену и дочь, а сам сидел дома и ничего не делал. Иной раз ловил раков в реке, но по вечерам никому не удавалось застать его в избе.
Марцинек навещал его ежедневно и часто выманивал в лес или в поля. Н?га шел без ружья и рассказывал всяческие истории. Когда наступал полдень, оба отправлялись в лес, ложились в глухой тени, Марцинек доставал из сумки хлеб, масло, мясо и делился со спутником. Однажды, когда они лежали на опушке леса, поблизости от прорезавшей округу дороги, Н?га промолвил:
– В этих местах тоже всякое бывало…
– Ну?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63