Из-за спины мальчика и сидящей дамы выглядывала девочка, очень похожая на них обоих, но с более живыми глазами. Возле стола, в кругу света от лампы стоял среднего роста господин, лысый, воинственной наружности, с закрученными вверх усами и мощным орлиным носом. Пока Ендрек, войдя, кланялся, его покровитель громко сказал:
– Это и есть наш пятиклассник. Вот он перед вами собственной персоной.
– Ага, – сказал господин с закрученными усами, – ага!.. Значит, ты, мой милый, поступаешь в гимназию, в пятый класс?
– Точно так… – выдавил из себя Ендрек.
– Очень хорошо с твоей стороны, что ты так стремишься к просвещению, очень похвально… Есть у тебя здесь знакомые или родственники?
– Никого нет, ваша милость.
– А уверен ли ты, по крайней мере, что в пятом классе найдется для тебя вакансия?
– У меня аттестат.
– Гм… Я ищу недорогого репетитора для сына. Если ты поступишь в гимназию, то, как знать… может, ты найдешь у меня квартиру, освещение, отопление, стол, стирку и все необходимое.
По спине Радека пробежала холодная дрожь, а в душе его словно задрожал и угас чей-то возглас: «О боже, боже!..»
– Владзя перешел в первый класс… – сказала дама высокомерным и меланхолическим тоном.
– Он способный мальчик, в полном смысле этого слова, но с латынью ему не справиться.
– Да, с латынью ему не справиться… – с глубоким убеждением повторил Ендрек.
– Так что согласны, молодой человек? – спросил вдруг приезжий шляхтич, кладя свою могучую лапищу на ранец Радека.
– Согласен, вельможный пан, согласен, а то как же…
– Не представишь ли ты его мне, Альфонс? – процедила сквозь зубы дама, обращаясь к покровителю Ендрека.
– Да, правда. Я и не знаю, как тебя…
– Меня зовут Анджей Радек.
Мальчик и девочка многозначительно перемигнулись и толкнули друг друга локтями.
– А моя фамилия Плоневич, – сказал отец маленького школьника…
Приезжий не сообщил Радеку своей фамилии. Пока продолжался разговор, он, потирая руки, быстро бегал взад и вперед по комнате и время от времени издавал короткие неопределенные возгласы.
– Вот, ей-богу, история… Испанско-арабское приключение, честное слово!
– Пока, во всяком случае, вы можете переночевать у меня… – сказал господин Плоневич. – Марыська, прибери-ка чистенько контору и положи сенник с постелью на кушетке, – бросил он, обернувшись лицом к кухне.
Ендрек стоял у дверей ошеломленный до такой степени, что почти не видел находившихся в комнате людей. Несколько раз мимо него промелькнула горничная с тарелками, ходил туда-сюда сам хозяин, прыгала какая-то маленькая собачка. Лица присутствовавших он видел как сквозь туман или легкие струйки воздуха. Когда стол был накрыт к ужину и внесли блюдо, господин Плоневич немного резким тоном предложил Радеку сесть в конце стола. Мальчик незаметно отстегнул ранец, положил его на пол и сел. Ему досталась котлетка, маленькая, но изумительно вкусная после столь долгого путешествия. Поужинав, хозяева с родственником и детьми перешли в соседнюю гостиную, а Ендрек, предшествуемый молоденькой горничной, отправился в свое помещение. Из кухни грязная и жестоко перекошенная дверь вела в узкую комнату с одним оконцем. Стена напротив двери была сколочена из выбеленных досок, между которыми виднелись широкие щели. Здесь стоял диван, такой истерзанный, будто его только что принесли с живодерни. У окна стоял столик, возле него стул. В углу скучал плетеный шкафчик, все полки которого были завалены книгами различного формата.
Горничная тотчас принесла сенник, щедро набитый соломой, подушку, простыню и плохонькое одеяло, проворно постелила на кушетке высокую постель и удалилась, оставив как бы на память о себе слегка закопченную лампу. Когда она вышла, Радек оперся кулаками о стол, вперил глаза в огонь и впал в глубокую задумчивость. Все события этого дня тонули в непроглядной тьме. Мальчик перебирал в памяти событие за событием, сцену за сценой, лицо за лицом, мысленно вглядывался в них, как вглядываются в очертания предметов, перейдя со света в глубокий мрак, пока глаза не привыкнут к темноте. Ощупью продвигаясь по этому трудному пути, Ендрек вспоминал встречу со шляхтичем и снова возвращался в настоящее. Сердце его сжималось от мучительного любопытства, направленного на завтрашний день, который подступал к нему откуда-то издалека, почти как одушевленное существо, зловещее и безжалостное, но он подавлял и отталкивал это любопытство, снова и снова возвращаясь к только что минувшим событиям.
Наконец невероятная усталость и непреодолимая сонливость прервали его размышления. Он оглянулся вокруг и, задержавшись глазами на чистой постели, вздохнул от глубины души. С чувством неописуемого облегчения он стащил сапоги, погасил лампу и растянулся на диване. Была уже глухая ночь. Время от времени тишину нарушал далекий грохот колес, и заблудившееся эхо сжимало сердце Ендрека, как надвигающаяся опасность. Он поднимал голову и ждал, словно надеясь услышать приговор будущего. На другой день в обществе Владзи, который показывал ему дорогу, он отправился в гимназию и вручил свой аттестат директору. Крестообрядников наложил благоприятную резолюцию и приказал зачислить Радека в пятый класс. В тот же день состоялось и официальное утверждение свежеиспеченного гимназиста в должности репетитора Владзи Плоневича. Владзя отнюдь не принадлежал к числу звезд гимназии и далеко не был ее гордостью. В приготовительный класс его втиснули при помощи крупной взятки, из приготовительного в первый перетащили еще более разорительным способом.
На первом же уроке Радек заметил, что его ученик малосообразителен и наделен на редкость слабой памятью. Едва начав решать арифметическую задачу, мальчуган вдруг совершенно выдыхался, будто в нем до конца раскрутилась пружина, приводящая в движение его мысль. Он вперял глаза в какую-нибудь цифру или просто в пятно на бумаге, и никакими доводами, поощрениями, соблазнами, никакими выговорами или угрозами нельзя было заставить его хотя бы шевельнуть ресницей. Так он мог стоять четверть часа, час, несколько часов, стоял бы, если бы это зависело от него, целые дни и сутки, не меняя позы и глядя в одну точку. Радек ужаснулся, столкнувшись с таким невероятно тупым упорством, но вскоре утешился, заметив, что упорство это безвольное, бессознательное, нечто вроде умственного паралича. С началом учебного года началось знакомство с матерью-латынью, пошли слова, разборы, переводы, затем русская грамматика, этимология, синтаксис… Владзя погрузился в омут труда. С минуты, когда был съеден последний кусок за обедом, приступали к урокам, то есть Радек начинал вдалбливать ему в голову отмеченные места. Он говорил ровным, внятным, отчетливым голосом, делая выразительные ударения на слогах, объяснял, как мужик, понимающий дело, объясняет мужику темному и тупому, искал такие слова и звуки, которые вонзались бы в мозг ученика, как острые стрелы и крючья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Это и есть наш пятиклассник. Вот он перед вами собственной персоной.
– Ага, – сказал господин с закрученными усами, – ага!.. Значит, ты, мой милый, поступаешь в гимназию, в пятый класс?
– Точно так… – выдавил из себя Ендрек.
– Очень хорошо с твоей стороны, что ты так стремишься к просвещению, очень похвально… Есть у тебя здесь знакомые или родственники?
– Никого нет, ваша милость.
– А уверен ли ты, по крайней мере, что в пятом классе найдется для тебя вакансия?
– У меня аттестат.
– Гм… Я ищу недорогого репетитора для сына. Если ты поступишь в гимназию, то, как знать… может, ты найдешь у меня квартиру, освещение, отопление, стол, стирку и все необходимое.
По спине Радека пробежала холодная дрожь, а в душе его словно задрожал и угас чей-то возглас: «О боже, боже!..»
– Владзя перешел в первый класс… – сказала дама высокомерным и меланхолическим тоном.
– Он способный мальчик, в полном смысле этого слова, но с латынью ему не справиться.
– Да, с латынью ему не справиться… – с глубоким убеждением повторил Ендрек.
– Так что согласны, молодой человек? – спросил вдруг приезжий шляхтич, кладя свою могучую лапищу на ранец Радека.
– Согласен, вельможный пан, согласен, а то как же…
– Не представишь ли ты его мне, Альфонс? – процедила сквозь зубы дама, обращаясь к покровителю Ендрека.
– Да, правда. Я и не знаю, как тебя…
– Меня зовут Анджей Радек.
Мальчик и девочка многозначительно перемигнулись и толкнули друг друга локтями.
– А моя фамилия Плоневич, – сказал отец маленького школьника…
Приезжий не сообщил Радеку своей фамилии. Пока продолжался разговор, он, потирая руки, быстро бегал взад и вперед по комнате и время от времени издавал короткие неопределенные возгласы.
– Вот, ей-богу, история… Испанско-арабское приключение, честное слово!
– Пока, во всяком случае, вы можете переночевать у меня… – сказал господин Плоневич. – Марыська, прибери-ка чистенько контору и положи сенник с постелью на кушетке, – бросил он, обернувшись лицом к кухне.
Ендрек стоял у дверей ошеломленный до такой степени, что почти не видел находившихся в комнате людей. Несколько раз мимо него промелькнула горничная с тарелками, ходил туда-сюда сам хозяин, прыгала какая-то маленькая собачка. Лица присутствовавших он видел как сквозь туман или легкие струйки воздуха. Когда стол был накрыт к ужину и внесли блюдо, господин Плоневич немного резким тоном предложил Радеку сесть в конце стола. Мальчик незаметно отстегнул ранец, положил его на пол и сел. Ему досталась котлетка, маленькая, но изумительно вкусная после столь долгого путешествия. Поужинав, хозяева с родственником и детьми перешли в соседнюю гостиную, а Ендрек, предшествуемый молоденькой горничной, отправился в свое помещение. Из кухни грязная и жестоко перекошенная дверь вела в узкую комнату с одним оконцем. Стена напротив двери была сколочена из выбеленных досок, между которыми виднелись широкие щели. Здесь стоял диван, такой истерзанный, будто его только что принесли с живодерни. У окна стоял столик, возле него стул. В углу скучал плетеный шкафчик, все полки которого были завалены книгами различного формата.
Горничная тотчас принесла сенник, щедро набитый соломой, подушку, простыню и плохонькое одеяло, проворно постелила на кушетке высокую постель и удалилась, оставив как бы на память о себе слегка закопченную лампу. Когда она вышла, Радек оперся кулаками о стол, вперил глаза в огонь и впал в глубокую задумчивость. Все события этого дня тонули в непроглядной тьме. Мальчик перебирал в памяти событие за событием, сцену за сценой, лицо за лицом, мысленно вглядывался в них, как вглядываются в очертания предметов, перейдя со света в глубокий мрак, пока глаза не привыкнут к темноте. Ощупью продвигаясь по этому трудному пути, Ендрек вспоминал встречу со шляхтичем и снова возвращался в настоящее. Сердце его сжималось от мучительного любопытства, направленного на завтрашний день, который подступал к нему откуда-то издалека, почти как одушевленное существо, зловещее и безжалостное, но он подавлял и отталкивал это любопытство, снова и снова возвращаясь к только что минувшим событиям.
Наконец невероятная усталость и непреодолимая сонливость прервали его размышления. Он оглянулся вокруг и, задержавшись глазами на чистой постели, вздохнул от глубины души. С чувством неописуемого облегчения он стащил сапоги, погасил лампу и растянулся на диване. Была уже глухая ночь. Время от времени тишину нарушал далекий грохот колес, и заблудившееся эхо сжимало сердце Ендрека, как надвигающаяся опасность. Он поднимал голову и ждал, словно надеясь услышать приговор будущего. На другой день в обществе Владзи, который показывал ему дорогу, он отправился в гимназию и вручил свой аттестат директору. Крестообрядников наложил благоприятную резолюцию и приказал зачислить Радека в пятый класс. В тот же день состоялось и официальное утверждение свежеиспеченного гимназиста в должности репетитора Владзи Плоневича. Владзя отнюдь не принадлежал к числу звезд гимназии и далеко не был ее гордостью. В приготовительный класс его втиснули при помощи крупной взятки, из приготовительного в первый перетащили еще более разорительным способом.
На первом же уроке Радек заметил, что его ученик малосообразителен и наделен на редкость слабой памятью. Едва начав решать арифметическую задачу, мальчуган вдруг совершенно выдыхался, будто в нем до конца раскрутилась пружина, приводящая в движение его мысль. Он вперял глаза в какую-нибудь цифру или просто в пятно на бумаге, и никакими доводами, поощрениями, соблазнами, никакими выговорами или угрозами нельзя было заставить его хотя бы шевельнуть ресницей. Так он мог стоять четверть часа, час, несколько часов, стоял бы, если бы это зависело от него, целые дни и сутки, не меняя позы и глядя в одну точку. Радек ужаснулся, столкнувшись с таким невероятно тупым упорством, но вскоре утешился, заметив, что упорство это безвольное, бессознательное, нечто вроде умственного паралича. С началом учебного года началось знакомство с матерью-латынью, пошли слова, разборы, переводы, затем русская грамматика, этимология, синтаксис… Владзя погрузился в омут труда. С минуты, когда был съеден последний кусок за обедом, приступали к урокам, то есть Радек начинал вдалбливать ему в голову отмеченные места. Он говорил ровным, внятным, отчетливым голосом, делая выразительные ударения на слогах, объяснял, как мужик, понимающий дело, объясняет мужику темному и тупому, искал такие слова и звуки, которые вонзались бы в мозг ученика, как острые стрелы и крючья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63