Ее боялись. Местный вольнодумец Годиньо называл ее дом «городской конторой сыска и оповещения».
– Значит, вы сегодня нагулялись всласть, сеньор священник? – тотчас же спросила она, выпрямившись.
– Мы дошли почти до конца шоссе, – ответил каноник, тяжело опускаясь в кресло позади Сан-Жоанейры.
– Понравились вам здешние места? – поддержала разговор дона Жоакина Гансозо.
– Очень понравились.
Поговорили о живописных уголках Лейрии, о местных красотах. Сеньора дона Жозефа больше всего любила аллею на берегу реки; она слышала, что даже в Лиссабоне нет подобных видов. Дона Жоакина Гансозо предпочитала пейзаж, открывающийся сверху, от церкви Благовещения.
– Оттуда виден весь город.
Амелия, улыбнувшись, сказала:
– А я больше всего люблю гулять у моста, под плакучими ивами! – И, перекусив зубами нитку, прибавила: – Такое грустное, задумчивое место!
Амаро посмотрел на нее в первый раз за этот вечер.
На Амелии было синее облегающее платье; аккуратный отложной воротничок охватывал ее шею, между свежими губами то и дело поблескивали зубы; в уголках рта, как показалось Амаро, темнел тонкий, нежный пушок.
Наступило короткое молчанье; каноник Диас, распустив толстые губы и полузакрыв глаза, уже начинал дремать.
– Что это нигде не видно падре Брито? – спросила дона Жоакина Гансозо.
– Верно, мучается мигренью, бедный, – предположила дона Мария де Асунсан жалостливым голосом.
Тут какой-то молодой человек, молча сидевший возле буфета, сказал:
– Я видел его сегодня: он ехал верхом в сторону Баррозы.
– Странно! – немедленно и едко отозвалась дона Жозефа Диас. – Как это вы умудрились его заметить?
– А почему бы мне его не заметить, любезная сеньора? – отвечал молодой человек, вставая и направляясь к кружку старух.
Он был высок ростом, белолиц, одет во все черное, На правильном, чуть утомленном лице ярко выделялись тонкие черные усы, свисавшие по обе стороны рта; молодой человек имел привычку покусывать зубами их загнутые книзу кончики.
– Еще спрашивает! – воскликнула дона Жозефа Диас. – Ведь вы даже не изволите с ним раскланиваться!
– Я?!
– Он сам рассказывал, – отрезала дона Жозефа, затем прибавила: – Ах, сеньор падре Амаро, придется вам заняться сеньором Жоаном Эдуардо, вернуть его на путь истинный! – и злобно хихикнула.
– А я, по-моему, вовсе не на плохом пути, – ответил молодой человек, улыбаясь и не вынимая рук из карманов. Глаза его то и дело обращались к Амелии.
– Полно вам зубы скалить! – вмешалась дона Жоакина Гансозо. – Ведь вспомнить страшно, что вы давеча говорили про святую из Аррегасы. Нет, кто такое слово вымолвил, тому на небе не бывать!
– Вот как! – встрепенулась сестра каноника, резко поворачиваясь к Жоану Эдуардо. – Что же такое вы сказали про святую? Может быть, что она шарлатанка?!
– Иисусе, какой грех! – ахнула дона Мария де Асунсан, всплескивая руками и устремляя на Жоана Эдуардо взгляд, полный благочестивого ужаса. – Неужели он сказал это? Святители Божии!
– Нет! нет! – с глубокой серьезностью вмешался каноник, сразу проснувшись и развертывая свой красный носовой платок. – Нет, нет! Сеньор Жоан Эдуардо не мог сказать ничего подобного!
Амаро спросил:
– А кто такая эта святая из Аррегасы?
– Как! Неужели вы о ней не слышали, сеньор настоятель? – с глубоким удивлением вскричала дона Мария де Асунсан.
– Конечно, он слышал! – возразила дона Жозефа не допускающим возражений тоном. – Даже лиссабонские газеты о ней шумят!
– Надо признать, это женщина необыкновенная, – вдумчиво и глубокомысленно произнес каноник.
Сан-Жоанейра бросила вязанье, сняла очки и сказала:
– Ах, сеньор падре Амаро, не умею вам объяснить… только это действительно чудо из чудес!
– Еще бы не чудо! Еще бы не чудо! – запричитали старухи. Благочестивое волнение охватило гостей.
– Что же это за чудо? – полюбопытствовал Амаро.
– Судите сами, сеньор настоятель, – торжественно начала дона Жоакина Гансозо, выпрямляясь и плотнее завертываясь в шаль, – святая живет совсем недалеко, в соседнем приходе; уже двадцать лет она не встает с постели…
– Двадцать пять, – поправила вполголоса дона Мария де Асунсан, слегка ткнув рассказчицу веером в плечо.
– Двадцать пять? Не знаю, сеньор декан говорил – двадцать.
– Двадцать пять, двадцать пять, – подтвердила Сан-Жоанейра; каноник поддержал ее, несколько раз внушительно кивнув головой.
– Она вся парализована, сеньор настоятель! – перебила ее дона Жозефа; ей не терпелось завладеть разговором. – Кажется, в чем только душа держится. Ручки худенькие-прехуденькие, не толще вот этого! – Она показала свой мизинец. – А когда говорит, надо прижать ухо к самым ее губам, а то ничего не слышно!
– Пищи не принимает! Чистой благодатью божьей питается! – заныла дона Мария де Асунсан. – Бедняжка! Подумать страшно!
Старухи в волнении умолкли.
Тогда Жоан Эдуардо, стоявший позади старух, заложив руки в карманы, сказал, улыбаясь и покусывая ус:
– Поверьте, сеньор падре Амаро, врачи знают, что говорят, у этой женщины просто-напросто нервное заболевание.
Столь явное безбожие привело в неописуемый ужас старых святош. Дона Мария де Асунсан в испуге осенила себя крестным знамением.
– Бога вы не боитесь! – закричала дона Жозефа Диас. – Рассказывайте гадости кому угодно, только не нам! Это оскорбительно!
– За это может молнией поразить! – растерянно озираясь, бормотала дона Мария де Асунсан; она испугалась не на шутку.
– Я же говорю! – кричала дона Жозефа Диас. – Этот господин не верит в Бога, не почитает святынь! – И, повернувшись к Амелии, она прошипела: – Знаешь, милочка, я бы подумала, прежде чем выходить за такого замуж!
Амелия вспыхнула; Жоан Эдуардо, тоже покраснев, насмешливо поклонился:
– Я говорю лишь то, что слышал от врачей. А насчет прочего… Поверьте, ни к кому из вашей почтенной семьи я свататься не намерен! Даже к вам, сеньора дона Жозефа!
Каноник захохотал довольно грубо.
– Тьфу! Пакостник! – взвизгнула в бешенстве дона Жозефа.
– Но какие же чудеса совершает святая? – спросил падре Амаро, чтобы унять разгоревшиеся страсти.
– Всякие, сеньор падре Амаро! – ответила дона Жоакина Гансозо. – Она не встает с постели, но знает молитвы от всех напастей; за кого ни помолится, на того нисходит благодать Божия; народ к ней так и валит, она может исцелить от всякой болезни. А когда ее причащают, она приподнимается над постелью, и тело ее само держится на воздухе, а глаза смотрят на небо, даже, знаете, мороз по коже подирает…
В этот момент новый голос произнес в дверях:
– Мир честной компании! Ба, сегодня тут собрались сливки общества!
Голос этот принадлежал необыкновенно длинному молодому человеку с желтым, худым лицом, кудреватым начесом на лбу и усами а-ля Дон Кихот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Значит, вы сегодня нагулялись всласть, сеньор священник? – тотчас же спросила она, выпрямившись.
– Мы дошли почти до конца шоссе, – ответил каноник, тяжело опускаясь в кресло позади Сан-Жоанейры.
– Понравились вам здешние места? – поддержала разговор дона Жоакина Гансозо.
– Очень понравились.
Поговорили о живописных уголках Лейрии, о местных красотах. Сеньора дона Жозефа больше всего любила аллею на берегу реки; она слышала, что даже в Лиссабоне нет подобных видов. Дона Жоакина Гансозо предпочитала пейзаж, открывающийся сверху, от церкви Благовещения.
– Оттуда виден весь город.
Амелия, улыбнувшись, сказала:
– А я больше всего люблю гулять у моста, под плакучими ивами! – И, перекусив зубами нитку, прибавила: – Такое грустное, задумчивое место!
Амаро посмотрел на нее в первый раз за этот вечер.
На Амелии было синее облегающее платье; аккуратный отложной воротничок охватывал ее шею, между свежими губами то и дело поблескивали зубы; в уголках рта, как показалось Амаро, темнел тонкий, нежный пушок.
Наступило короткое молчанье; каноник Диас, распустив толстые губы и полузакрыв глаза, уже начинал дремать.
– Что это нигде не видно падре Брито? – спросила дона Жоакина Гансозо.
– Верно, мучается мигренью, бедный, – предположила дона Мария де Асунсан жалостливым голосом.
Тут какой-то молодой человек, молча сидевший возле буфета, сказал:
– Я видел его сегодня: он ехал верхом в сторону Баррозы.
– Странно! – немедленно и едко отозвалась дона Жозефа Диас. – Как это вы умудрились его заметить?
– А почему бы мне его не заметить, любезная сеньора? – отвечал молодой человек, вставая и направляясь к кружку старух.
Он был высок ростом, белолиц, одет во все черное, На правильном, чуть утомленном лице ярко выделялись тонкие черные усы, свисавшие по обе стороны рта; молодой человек имел привычку покусывать зубами их загнутые книзу кончики.
– Еще спрашивает! – воскликнула дона Жозефа Диас. – Ведь вы даже не изволите с ним раскланиваться!
– Я?!
– Он сам рассказывал, – отрезала дона Жозефа, затем прибавила: – Ах, сеньор падре Амаро, придется вам заняться сеньором Жоаном Эдуардо, вернуть его на путь истинный! – и злобно хихикнула.
– А я, по-моему, вовсе не на плохом пути, – ответил молодой человек, улыбаясь и не вынимая рук из карманов. Глаза его то и дело обращались к Амелии.
– Полно вам зубы скалить! – вмешалась дона Жоакина Гансозо. – Ведь вспомнить страшно, что вы давеча говорили про святую из Аррегасы. Нет, кто такое слово вымолвил, тому на небе не бывать!
– Вот как! – встрепенулась сестра каноника, резко поворачиваясь к Жоану Эдуардо. – Что же такое вы сказали про святую? Может быть, что она шарлатанка?!
– Иисусе, какой грех! – ахнула дона Мария де Асунсан, всплескивая руками и устремляя на Жоана Эдуардо взгляд, полный благочестивого ужаса. – Неужели он сказал это? Святители Божии!
– Нет! нет! – с глубокой серьезностью вмешался каноник, сразу проснувшись и развертывая свой красный носовой платок. – Нет, нет! Сеньор Жоан Эдуардо не мог сказать ничего подобного!
Амаро спросил:
– А кто такая эта святая из Аррегасы?
– Как! Неужели вы о ней не слышали, сеньор настоятель? – с глубоким удивлением вскричала дона Мария де Асунсан.
– Конечно, он слышал! – возразила дона Жозефа не допускающим возражений тоном. – Даже лиссабонские газеты о ней шумят!
– Надо признать, это женщина необыкновенная, – вдумчиво и глубокомысленно произнес каноник.
Сан-Жоанейра бросила вязанье, сняла очки и сказала:
– Ах, сеньор падре Амаро, не умею вам объяснить… только это действительно чудо из чудес!
– Еще бы не чудо! Еще бы не чудо! – запричитали старухи. Благочестивое волнение охватило гостей.
– Что же это за чудо? – полюбопытствовал Амаро.
– Судите сами, сеньор настоятель, – торжественно начала дона Жоакина Гансозо, выпрямляясь и плотнее завертываясь в шаль, – святая живет совсем недалеко, в соседнем приходе; уже двадцать лет она не встает с постели…
– Двадцать пять, – поправила вполголоса дона Мария де Асунсан, слегка ткнув рассказчицу веером в плечо.
– Двадцать пять? Не знаю, сеньор декан говорил – двадцать.
– Двадцать пять, двадцать пять, – подтвердила Сан-Жоанейра; каноник поддержал ее, несколько раз внушительно кивнув головой.
– Она вся парализована, сеньор настоятель! – перебила ее дона Жозефа; ей не терпелось завладеть разговором. – Кажется, в чем только душа держится. Ручки худенькие-прехуденькие, не толще вот этого! – Она показала свой мизинец. – А когда говорит, надо прижать ухо к самым ее губам, а то ничего не слышно!
– Пищи не принимает! Чистой благодатью божьей питается! – заныла дона Мария де Асунсан. – Бедняжка! Подумать страшно!
Старухи в волнении умолкли.
Тогда Жоан Эдуардо, стоявший позади старух, заложив руки в карманы, сказал, улыбаясь и покусывая ус:
– Поверьте, сеньор падре Амаро, врачи знают, что говорят, у этой женщины просто-напросто нервное заболевание.
Столь явное безбожие привело в неописуемый ужас старых святош. Дона Мария де Асунсан в испуге осенила себя крестным знамением.
– Бога вы не боитесь! – закричала дона Жозефа Диас. – Рассказывайте гадости кому угодно, только не нам! Это оскорбительно!
– За это может молнией поразить! – растерянно озираясь, бормотала дона Мария де Асунсан; она испугалась не на шутку.
– Я же говорю! – кричала дона Жозефа Диас. – Этот господин не верит в Бога, не почитает святынь! – И, повернувшись к Амелии, она прошипела: – Знаешь, милочка, я бы подумала, прежде чем выходить за такого замуж!
Амелия вспыхнула; Жоан Эдуардо, тоже покраснев, насмешливо поклонился:
– Я говорю лишь то, что слышал от врачей. А насчет прочего… Поверьте, ни к кому из вашей почтенной семьи я свататься не намерен! Даже к вам, сеньора дона Жозефа!
Каноник захохотал довольно грубо.
– Тьфу! Пакостник! – взвизгнула в бешенстве дона Жозефа.
– Но какие же чудеса совершает святая? – спросил падре Амаро, чтобы унять разгоревшиеся страсти.
– Всякие, сеньор падре Амаро! – ответила дона Жоакина Гансозо. – Она не встает с постели, но знает молитвы от всех напастей; за кого ни помолится, на того нисходит благодать Божия; народ к ней так и валит, она может исцелить от всякой болезни. А когда ее причащают, она приподнимается над постелью, и тело ее само держится на воздухе, а глаза смотрят на небо, даже, знаете, мороз по коже подирает…
В этот момент новый голос произнес в дверях:
– Мир честной компании! Ба, сегодня тут собрались сливки общества!
Голос этот принадлежал необыкновенно длинному молодому человеку с желтым, худым лицом, кудреватым начесом на лбу и усами а-ля Дон Кихот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140