Все проходило отлично: я напрягался, мои партнерши издавали звуки, наступало облегчение, кровь отливала туда, где она была мне более необходима - в голову. С женитьбой все стало сложнее: когда у меня была необходимость в высвобождении семени, выбросе заряда ненужной энергии, жене то ли не хотелось, то ли она почему-то не могла мне в этом содействовать. Приходилось переходить на подростковое “ноу-хау” и делать это самому, однако о других женщинах я и думать не мог. У меня есть Елена, жена, “жена Елена”, других женщин быть не может, они не вписывались в это словосочетание. Собственно, ее имя заменило мне понятие “жена”, эти два слова были равнозначны: если жена - значит Елена, если Елена - значит “жена”. С тех пор, как у меня не стало ее, я никого не звал таким именем, поэтому и женщину, с которой живу сейчас, никогда не смогу назвать женой.
Жена же моя, Елена, относилась к сексу совершенно по-другому. Например, когда я был страшно занят разгадкой тайн Бытия, она пыталась направить мои мысли по другому руслу и провоцировала меня на секс, происходила заминка, она злилась, и, когда я усилием воли заставлял себя отвлечься от работы и ответить на призыв жены, она передумывала и начинала рыдать. Я должен был найти какое-то решение этого парадокса и стал читать все, что было написано о женщинах. Оказалось, что они устроены гораздо организованнее мужчин и при желании можно вычислить график сексуального поведения любой женщины, что я и сделал в отношении своей жены, чтобы больше не попадать врасплох. Долгое время это работало, пока она не нашла в моих бумагах этот график и не устроила мне абсолютно беспочвенный скандал с истерикой, воплями: “Ты меня не любишь!” - и ломанием предметов культуры и быта. Пришлось еще более интенсивно залезть в книги и пытаться найти, в чем же была ошибка в моих построениях.
Чудесным образом жена помогла обрести мне еще одно поле для исследований, которое на Западе было захвачено женщинами-профессоршами или открытыми гомосексуалистами, а у нас я вообще оказался пионером - так называемые “гендерные исследования”. Интересно, что как историк философии я никогда никого, кроме своих студентов, не интересовал. А тут уже после первых моих публикаций на меня посыпался дождь приглашений из университетов США, Германии и Франции, меня зазывали на конференции в Монтре и Венецию, на круглые столы, проводимые под эгидой ЮНЕСКО и Совета Европы, и даже на частные беседы с первыми леди, а однажды даже и на чай с королевой. Я был “свой среди чужих”, чуть ли не единственным мужчиной, выступавшим на Всемирных женских конгрессах и “персона нон грата” для мусульманских стран. И вот все эти заслуги и новые засекреченные от жены графики и таблицы не смогли улучшить наши отношения, она теперь всегда была настороже, а про чай с королевой даже грязно выругалась: “Ну и е.. ее вместе с ее королевой-матерью и всем ее придурочным семейством, а меня оставь в покое!”
Привычки
…Я человек ритуала, мне очень важно, чтобы какие-то действия повторялись и были неизменными, это помогает мне совершать определенные жизненные функции, не отвлекаясь от основных размышлений. У моей бедной мамы в доме было четверо мужчин - муж и трое сыновей, все как один либо занимались, либо собирались заниматься наукой, а обслуживанием большой семьи должна была заниматься она, но ей вовремя пришла идея: какие-то обязанности все-таки спихнуть на нас. У меня было две такие: покупка хлеба и приборка кухни. Мытье пола в кухне почему-то освобождало мою голову в сторону формальной логики, а затем в сторону структурализма и лингвистики. Самые интересные логические и лингвистические задачи и парадоксы разрешались сами собой. Я очень злился, когда кто-нибудь пытался лишить меня этого источника вдохновения - то нанятая домработница уже пройдется тряпкой по всем углам, то та, которая хотела стать моей женой, пыталась заработать очки у будущей свекрови. Они не понимали, почему я с упорством идиота все равно переделываю за ними уборку. Только я знал правду: согласно гороскопу, Николай во мне это делал потому, что был трудолюбив и работоспособен, а Степан - чтобы преодолеть предначертания своего гороскопа, отводящего ему роль творческой личности, неспособной к монотонному труду. А я как “я” стирал грань между физическим и умственным трудом, ставя на час маргинальное, тупое действие выше элитного, духовного начала. Это была моя ежевечерняя литургия, мое послушание, мой буддизм прямого действия.
То же самое было и с покупкой хлеба, которые я начал совершать в свои ранние шесть лет. Булочная была под боком, мама отсчитывала мне все копейка в копеечку, чтобы не пугать сдачей или другими сложностями, и научила произносить названия тех сортов хлеба, которые употреблялись в нашем доме. Привычка вошла в силу, и до последнего времени я всегда готовил мелочь еще до выхода из дома, чтобы было не больше и не меньше. Цена на хлеб долгое время не менялась, не менялись и названия батонов и булок, неизменно вниз ползло качество, и в начале девяностых было уже непонятно, из чего их вообще выпекают. Когда качество опустилось до своего нижнего уровня, почему-то поползли цены вертикально вверх, у меня начались первые приступы неврастении, как у какого-нибудь несчастного пенсионера, и не потому, что у меня на все эти изменения не хватало денег, а потому, что я не мог угадать, сколько сегодня стоит приготовить мелочи. Да и еще ассортимент сильно изменился: то почти ничего из моих обычных сортов не было, то вроде бы это было похоже на то, что мне было надо, но называлось по-другому. А однажды вход в булочную мне преградил огромный верзила, по моему внешнему виду угадавший, что я не “их клиент”: теперь вместо булочной было открыто местное казино, поглотившее собой не только ее, но и нашу районную парикмахерскую, и библиотеку, раньше располагавшиеся в этом же доме. Я решил перейти дорогу и пройти в так называемую “дальнюю” булочную-кондитерскую, в которую мы ходили только за тортами к праздникам. Боясь подвоха, я решил сначала посмотреть на вывеску - и был прав: кондитерскую в старинном московском особняке вытеснило представительство “Роллс Ройса”. Я думаю, что ни в казино, ни в представительстве не ели ни “бородинского”, ни “орловского” хлеба и не знали, что такое “московский батон”. Мои милые старенькие московские булочные в чепцах на голове и ожерельях из сушек были поглощены хищными оборотнями западного разврата и запредельной роскоши. Я еще не решил, смогу ли я жить так же, как и они, без этих продуктов, но чувствовал себя как в лабиринте Минотавра, и со мной случилась настоящая паника: на полусогнутых ногах, обливаясь холодным потом, я с трудом добрался до квартиры и протянул жене зажатую в кулаке мелочь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Жена же моя, Елена, относилась к сексу совершенно по-другому. Например, когда я был страшно занят разгадкой тайн Бытия, она пыталась направить мои мысли по другому руслу и провоцировала меня на секс, происходила заминка, она злилась, и, когда я усилием воли заставлял себя отвлечься от работы и ответить на призыв жены, она передумывала и начинала рыдать. Я должен был найти какое-то решение этого парадокса и стал читать все, что было написано о женщинах. Оказалось, что они устроены гораздо организованнее мужчин и при желании можно вычислить график сексуального поведения любой женщины, что я и сделал в отношении своей жены, чтобы больше не попадать врасплох. Долгое время это работало, пока она не нашла в моих бумагах этот график и не устроила мне абсолютно беспочвенный скандал с истерикой, воплями: “Ты меня не любишь!” - и ломанием предметов культуры и быта. Пришлось еще более интенсивно залезть в книги и пытаться найти, в чем же была ошибка в моих построениях.
Чудесным образом жена помогла обрести мне еще одно поле для исследований, которое на Западе было захвачено женщинами-профессоршами или открытыми гомосексуалистами, а у нас я вообще оказался пионером - так называемые “гендерные исследования”. Интересно, что как историк философии я никогда никого, кроме своих студентов, не интересовал. А тут уже после первых моих публикаций на меня посыпался дождь приглашений из университетов США, Германии и Франции, меня зазывали на конференции в Монтре и Венецию, на круглые столы, проводимые под эгидой ЮНЕСКО и Совета Европы, и даже на частные беседы с первыми леди, а однажды даже и на чай с королевой. Я был “свой среди чужих”, чуть ли не единственным мужчиной, выступавшим на Всемирных женских конгрессах и “персона нон грата” для мусульманских стран. И вот все эти заслуги и новые засекреченные от жены графики и таблицы не смогли улучшить наши отношения, она теперь всегда была настороже, а про чай с королевой даже грязно выругалась: “Ну и е.. ее вместе с ее королевой-матерью и всем ее придурочным семейством, а меня оставь в покое!”
Привычки
…Я человек ритуала, мне очень важно, чтобы какие-то действия повторялись и были неизменными, это помогает мне совершать определенные жизненные функции, не отвлекаясь от основных размышлений. У моей бедной мамы в доме было четверо мужчин - муж и трое сыновей, все как один либо занимались, либо собирались заниматься наукой, а обслуживанием большой семьи должна была заниматься она, но ей вовремя пришла идея: какие-то обязанности все-таки спихнуть на нас. У меня было две такие: покупка хлеба и приборка кухни. Мытье пола в кухне почему-то освобождало мою голову в сторону формальной логики, а затем в сторону структурализма и лингвистики. Самые интересные логические и лингвистические задачи и парадоксы разрешались сами собой. Я очень злился, когда кто-нибудь пытался лишить меня этого источника вдохновения - то нанятая домработница уже пройдется тряпкой по всем углам, то та, которая хотела стать моей женой, пыталась заработать очки у будущей свекрови. Они не понимали, почему я с упорством идиота все равно переделываю за ними уборку. Только я знал правду: согласно гороскопу, Николай во мне это делал потому, что был трудолюбив и работоспособен, а Степан - чтобы преодолеть предначертания своего гороскопа, отводящего ему роль творческой личности, неспособной к монотонному труду. А я как “я” стирал грань между физическим и умственным трудом, ставя на час маргинальное, тупое действие выше элитного, духовного начала. Это была моя ежевечерняя литургия, мое послушание, мой буддизм прямого действия.
То же самое было и с покупкой хлеба, которые я начал совершать в свои ранние шесть лет. Булочная была под боком, мама отсчитывала мне все копейка в копеечку, чтобы не пугать сдачей или другими сложностями, и научила произносить названия тех сортов хлеба, которые употреблялись в нашем доме. Привычка вошла в силу, и до последнего времени я всегда готовил мелочь еще до выхода из дома, чтобы было не больше и не меньше. Цена на хлеб долгое время не менялась, не менялись и названия батонов и булок, неизменно вниз ползло качество, и в начале девяностых было уже непонятно, из чего их вообще выпекают. Когда качество опустилось до своего нижнего уровня, почему-то поползли цены вертикально вверх, у меня начались первые приступы неврастении, как у какого-нибудь несчастного пенсионера, и не потому, что у меня на все эти изменения не хватало денег, а потому, что я не мог угадать, сколько сегодня стоит приготовить мелочи. Да и еще ассортимент сильно изменился: то почти ничего из моих обычных сортов не было, то вроде бы это было похоже на то, что мне было надо, но называлось по-другому. А однажды вход в булочную мне преградил огромный верзила, по моему внешнему виду угадавший, что я не “их клиент”: теперь вместо булочной было открыто местное казино, поглотившее собой не только ее, но и нашу районную парикмахерскую, и библиотеку, раньше располагавшиеся в этом же доме. Я решил перейти дорогу и пройти в так называемую “дальнюю” булочную-кондитерскую, в которую мы ходили только за тортами к праздникам. Боясь подвоха, я решил сначала посмотреть на вывеску - и был прав: кондитерскую в старинном московском особняке вытеснило представительство “Роллс Ройса”. Я думаю, что ни в казино, ни в представительстве не ели ни “бородинского”, ни “орловского” хлеба и не знали, что такое “московский батон”. Мои милые старенькие московские булочные в чепцах на голове и ожерельях из сушек были поглощены хищными оборотнями западного разврата и запредельной роскоши. Я еще не решил, смогу ли я жить так же, как и они, без этих продуктов, но чувствовал себя как в лабиринте Минотавра, и со мной случилась настоящая паника: на полусогнутых ногах, обливаясь холодным потом, я с трудом добрался до квартиры и протянул жене зажатую в кулаке мелочь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25