Так что когда большая черная Птица влетела в окно на северной стене святилища ложи и уселась на голову Ли — подобно тому нетопырю, что вцепился в Маргарет Лизинг в Кандлстонском склепе, — я догадался, что в ближайшие минуты из влагалища Ли выползет жук.
Немало лет понадобилось, чтобы усовершенствовать эту формулу перихорезиса и уравнения Ли с Изидой и Шоа. Я снова пережил то, что чувствовал в зале ложи десятилетия назад и затем еще раз, когда под крики Маргарет Лизинг шлем Криксквора сомкнулся на ее голове, раздирая волосы и впрыскивая в череп порочное зелье Внешних, удушливые миазмы гексаграммы Восемнадцать.
Туман сгущался, свет звездных фонарей потускнел, но пирамида пылала все неистовей; конус света сиял, тени и языки пламени ползали вокруг декоративных копей трона, вспышки молний извивались в складках парчовой мантии Ли. Голова Ли бьиа откинута, в трансе закатились глаза.
Мертвая тишина окутала святилище. Ночное небо, видневшееся в небольшом оконце, озарил звездный огонь, осыпался голубой пудрой, пронизывая туман. Вновь потоки китайской мелодии окружили сидящую на троне богиню, и Ли поднялась, сияя золотым и черным. Руки ее взметнулись, из окольцованных пальцев выскользнул трепещущий контур и с сиплым визгом устремился вниз. Склоненные фигуры прислужников в рясах с капюшонами ответили волной бормотания, сопровождающей заклинания Шоа, произносимые Ли. Затем Ли ступила с помоста и застыла в воздухе на головокружительной высоте, поддерживаемая лишь звездным туманом и причитаниями служек, поднявших мертвенно-бледные лица — восемь полных лун в тени фантастического явления Шоа. Это не могло быть иллюзией, ибо продолжалось слишком долго. Скорее, чистая магия, магия Шоа, Злой Женщины. Ее желтая благодать пролила по четырем склонам пирамиды немыслимое злато, и я насладился зельем, эликсиром странного безумия, струящимся прямо из бездн за пределами Ню-Изиды, символически очерченных залом ложи. Ли обратила ко мне загадочную улыбку, а ворон Синь-Синь-Ва кружил, обезумев, вокруг нее, рассыпая перья каскадами антрацитового снега, покрывавшего окутанных туманом прислужников. Из дрожащего кургана восходили волны электрических разрядов; следуя граням треугольника пирамиды, они слились в шар синего пламени под сандалиями Ли.
Но еще более поразительный феномен происходил над головой Ли. Необычной формы шлем короновал ее пышные волосы. Глаза Ли, узкие и темные, сияли на белом, точно слоновая кость, лице, а пухлые сладострастные губы приоткрылись в улыбке, сулившей неописуемые услады. И вновь воспоминание о сияющем шаре Аврид возникло поверх искрящегося двойника. Опять я вспомнил шлем и адскую птицу, вгрызшуюся в череп Маргарет Лизинг и отворившую источник астральных видений. Эти видения принесли с собой игру сверкающих звездных красок, заполнивших мрачный Кандлстонский склеп таинственным сиянием, намекавшим на блеск витражей одного печально известного собора. И Шоа, Злая Женщина, Женщина Из Темных Снов, вновь предстала передо мной, купаясь в зловещих калах фонтана Гекаты.
«Третья нечистая жаба» собиралась произвести на свет потомство. Я знал, что это дух, родственный «цзинь цзань кю», появляющемуся в обличье гигантской жабы или лягушки. Аврид вскормила такое существо в своей лачуге в Фрэмлингеме, — об этом говорилось в описаниях ее деяний в хрониках Вайрдов из Брандиша. Это был просто зоотипический вариант культов Окбиша, Хефралоидов, Крокодила, — вот что я инстинктивно понял, когда Ли рухнула передо мной в спазме, изогнувшем ее с головы до пят. Внезапно кто-то схватил меня за руку. Доктор Блэк, глядя в сторону, собирался утащить меня прочь, — вне всякого сомнения, еще глубже в преисподнюю. Я не двигался с места, буквально парализованный разворачивавшейся передо мной картиной. Ли висела в воздухе, слегка покачиваясь на вертком шаре астрального огня. Мне вдруг нестерпимо захотелось пасть ниц и молиться этому жуткому идолу из пламени и фантазий, лобызать пальцы на ее ногах, вокруг которых сновали безумные огоньки, насыщая электричеством каждую частицу ее астральной атмосферы. Шоа, Злая Женщина, точно лоа, что вселяется в своего коня, овладела Ли. Я видел шлем, пылающий огнем Криксквора. Ворон устремился вниз, и очертания Ли исказились, раскалившись, когда птица прошла путем Огненной Змеи и вышла из ее влагалища зеленым дымчатым жуком. Люк открылся под ногами Ли, и прежде, чем рухнуть вниз, я заметил Аврид, смотрящую на меня бесстрастно из окошка на северной стене святилища, точно моя кузина, которую я когда-то видел за окном уэльского Брандиша. Я полетел навстречу плещущимся волнам. И обнаружил, что стою на гниющих балках верфи, спиной к заброшенному складу в китайском квартале. Дядя Фин приближался в ялике.
Желтый, приземистый и демонический, плотоядно расхохотался. Он выглядел гротескнее, чем Фо-Хай. Не толстый и вялый Фо-Хай, но тощий, костлявый идол, сидящий в зеленой заводи китайского квартала и измученный укрощением страстной мечты о покрытых маками долинах Хунаня, куда он вернется, нагруженный золотом, вырученным от зловещей транспортировки человеческих душ. Синь-Синь-Ва собственной персоной. В его учтивой праздности было что-то от Будды, но нечто звериное крылось в том, как его пальцы, похожие на клешни, поднимались из глубоких складок богато расшитых одежд. Был он одноглаз, и птица на его плече одноглаза, они дополняли друг друга, поскольку у сидящего на корточках был правый глаз, а у птицы — левый.
Смутные мысли плавали у меня в голове: китайцы — единственный народ, боготворящий смех, и Желтый был тому хорошим примером. Выглядел он величественно, более того — устрашающе: существо, что неуклюже вскарабкалось на гниющую пристань и стряхнуло с себя маслянистые воды, подмывавшие разрушенные здания возле древней реки. Облепленный жуткой ряской, он, несомненно, был Древним, родственником великого Ктулху, и в то же время предком Себека, Хефры и Гекаты.
Дядя Фин пытался что-то сказать, но его попытки объясниться были удручающе неудачны. Он безмолвно указал на свиток, который Желтый извлек из складок своего просторного одеяния. Развернув свиток, я вновь увидел печати, которые Остин Спейр набросал на портрете Клэнды, отыскавшемся при лунном свете на призрачном чердаке.
Изогнутый коготь Желтого указал на конус, завершавшийся острием.
— Нет точки острее Бесконечности, — произнес он с расстановкой.
Меня поразило, что он цитирует Бодлера. Острие уходило в основание другого конуса, где были запечатлены печати; расшифровать я их не мог, только понимал, что они таят важнейшие секреты. Я видел в конусе шлем, сверкающий светом Криксквора, и знал, что пирамида, на которой высился трон, проецировалась в зал ложи и орошала своими волнами восьмерых прислужников, окутанных снотворным туманом, исходящим от погруженной в транс Ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Немало лет понадобилось, чтобы усовершенствовать эту формулу перихорезиса и уравнения Ли с Изидой и Шоа. Я снова пережил то, что чувствовал в зале ложи десятилетия назад и затем еще раз, когда под крики Маргарет Лизинг шлем Криксквора сомкнулся на ее голове, раздирая волосы и впрыскивая в череп порочное зелье Внешних, удушливые миазмы гексаграммы Восемнадцать.
Туман сгущался, свет звездных фонарей потускнел, но пирамида пылала все неистовей; конус света сиял, тени и языки пламени ползали вокруг декоративных копей трона, вспышки молний извивались в складках парчовой мантии Ли. Голова Ли бьиа откинута, в трансе закатились глаза.
Мертвая тишина окутала святилище. Ночное небо, видневшееся в небольшом оконце, озарил звездный огонь, осыпался голубой пудрой, пронизывая туман. Вновь потоки китайской мелодии окружили сидящую на троне богиню, и Ли поднялась, сияя золотым и черным. Руки ее взметнулись, из окольцованных пальцев выскользнул трепещущий контур и с сиплым визгом устремился вниз. Склоненные фигуры прислужников в рясах с капюшонами ответили волной бормотания, сопровождающей заклинания Шоа, произносимые Ли. Затем Ли ступила с помоста и застыла в воздухе на головокружительной высоте, поддерживаемая лишь звездным туманом и причитаниями служек, поднявших мертвенно-бледные лица — восемь полных лун в тени фантастического явления Шоа. Это не могло быть иллюзией, ибо продолжалось слишком долго. Скорее, чистая магия, магия Шоа, Злой Женщины. Ее желтая благодать пролила по четырем склонам пирамиды немыслимое злато, и я насладился зельем, эликсиром странного безумия, струящимся прямо из бездн за пределами Ню-Изиды, символически очерченных залом ложи. Ли обратила ко мне загадочную улыбку, а ворон Синь-Синь-Ва кружил, обезумев, вокруг нее, рассыпая перья каскадами антрацитового снега, покрывавшего окутанных туманом прислужников. Из дрожащего кургана восходили волны электрических разрядов; следуя граням треугольника пирамиды, они слились в шар синего пламени под сандалиями Ли.
Но еще более поразительный феномен происходил над головой Ли. Необычной формы шлем короновал ее пышные волосы. Глаза Ли, узкие и темные, сияли на белом, точно слоновая кость, лице, а пухлые сладострастные губы приоткрылись в улыбке, сулившей неописуемые услады. И вновь воспоминание о сияющем шаре Аврид возникло поверх искрящегося двойника. Опять я вспомнил шлем и адскую птицу, вгрызшуюся в череп Маргарет Лизинг и отворившую источник астральных видений. Эти видения принесли с собой игру сверкающих звездных красок, заполнивших мрачный Кандлстонский склеп таинственным сиянием, намекавшим на блеск витражей одного печально известного собора. И Шоа, Злая Женщина, Женщина Из Темных Снов, вновь предстала передо мной, купаясь в зловещих калах фонтана Гекаты.
«Третья нечистая жаба» собиралась произвести на свет потомство. Я знал, что это дух, родственный «цзинь цзань кю», появляющемуся в обличье гигантской жабы или лягушки. Аврид вскормила такое существо в своей лачуге в Фрэмлингеме, — об этом говорилось в описаниях ее деяний в хрониках Вайрдов из Брандиша. Это был просто зоотипический вариант культов Окбиша, Хефралоидов, Крокодила, — вот что я инстинктивно понял, когда Ли рухнула передо мной в спазме, изогнувшем ее с головы до пят. Внезапно кто-то схватил меня за руку. Доктор Блэк, глядя в сторону, собирался утащить меня прочь, — вне всякого сомнения, еще глубже в преисподнюю. Я не двигался с места, буквально парализованный разворачивавшейся передо мной картиной. Ли висела в воздухе, слегка покачиваясь на вертком шаре астрального огня. Мне вдруг нестерпимо захотелось пасть ниц и молиться этому жуткому идолу из пламени и фантазий, лобызать пальцы на ее ногах, вокруг которых сновали безумные огоньки, насыщая электричеством каждую частицу ее астральной атмосферы. Шоа, Злая Женщина, точно лоа, что вселяется в своего коня, овладела Ли. Я видел шлем, пылающий огнем Криксквора. Ворон устремился вниз, и очертания Ли исказились, раскалившись, когда птица прошла путем Огненной Змеи и вышла из ее влагалища зеленым дымчатым жуком. Люк открылся под ногами Ли, и прежде, чем рухнуть вниз, я заметил Аврид, смотрящую на меня бесстрастно из окошка на северной стене святилища, точно моя кузина, которую я когда-то видел за окном уэльского Брандиша. Я полетел навстречу плещущимся волнам. И обнаружил, что стою на гниющих балках верфи, спиной к заброшенному складу в китайском квартале. Дядя Фин приближался в ялике.
Желтый, приземистый и демонический, плотоядно расхохотался. Он выглядел гротескнее, чем Фо-Хай. Не толстый и вялый Фо-Хай, но тощий, костлявый идол, сидящий в зеленой заводи китайского квартала и измученный укрощением страстной мечты о покрытых маками долинах Хунаня, куда он вернется, нагруженный золотом, вырученным от зловещей транспортировки человеческих душ. Синь-Синь-Ва собственной персоной. В его учтивой праздности было что-то от Будды, но нечто звериное крылось в том, как его пальцы, похожие на клешни, поднимались из глубоких складок богато расшитых одежд. Был он одноглаз, и птица на его плече одноглаза, они дополняли друг друга, поскольку у сидящего на корточках был правый глаз, а у птицы — левый.
Смутные мысли плавали у меня в голове: китайцы — единственный народ, боготворящий смех, и Желтый был тому хорошим примером. Выглядел он величественно, более того — устрашающе: существо, что неуклюже вскарабкалось на гниющую пристань и стряхнуло с себя маслянистые воды, подмывавшие разрушенные здания возле древней реки. Облепленный жуткой ряской, он, несомненно, был Древним, родственником великого Ктулху, и в то же время предком Себека, Хефры и Гекаты.
Дядя Фин пытался что-то сказать, но его попытки объясниться были удручающе неудачны. Он безмолвно указал на свиток, который Желтый извлек из складок своего просторного одеяния. Развернув свиток, я вновь увидел печати, которые Остин Спейр набросал на портрете Клэнды, отыскавшемся при лунном свете на призрачном чердаке.
Изогнутый коготь Желтого указал на конус, завершавшийся острием.
— Нет точки острее Бесконечности, — произнес он с расстановкой.
Меня поразило, что он цитирует Бодлера. Острие уходило в основание другого конуса, где были запечатлены печати; расшифровать я их не мог, только понимал, что они таят важнейшие секреты. Я видел в конусе шлем, сверкающий светом Криксквора, и знал, что пирамида, на которой высился трон, проецировалась в зал ложи и орошала своими волнами восьмерых прислужников, окутанных снотворным туманом, исходящим от погруженной в транс Ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31