Но, может быть, дочь расскажет о ее судьбе? Более того — уж не передала ли свое искусство Катрин-ведьма дочери? Так, как Мастер Тартана или Мастер Меча — сыну передает?
Конан перевел взгляд на женщину, молча стоящую рядом. Кажется, действительно в глазах ее читается настороженность… Или все-таки насмешка это?
— Как зовут тебя, почтеннейшая?
— Катрин, — коротко ответила она.
— Как мать… А меня — Конаном называют.
— Как отца… — загадочно произнесла женщина. — И меч у тебя, вижу, отцовский — кривой, с рукоятью из кости… У нас таких не делают…
Конан запнулся на мгновение.
— Не будем о мече моем говорить, Катрин, дочь Катрин. Скажи — давно ли умерла твоя мать?
— Моя мать? Давно. Много лет назад… — женщина замолкла, как бы не договорив чего-то.
Повернувшись к котлу, она не спеша помешала варево длинным черпаком на ручке, вырезанной из оленьего рога. И лишь затем вновь повернулась к Конану.
— Но мою мать совсем по-другому звали, Мак-Лауд…
В правой руке женщина по-прежнему держала черпак. А длинные, до кисти, рукава платья она потянула вверх, когда склонялась над очагом.
Запястья ее теперь были открыты. Кажется, неспроста. Похоже, нарочно показала она руки.
И Конан увидел.
Он увидел на правой руке шрам — маленький, почти сошедший, но неповторимой формы. Будто рваная, неправильных очертаний, четырехлучевая звезда…
И была эта звезда словно выкрашена черным. Не густо — чуть заметно. Как бок котла…
А на левом запястье никакой отметины не было.
Говорили в старину: убери невозможное — и то, что останется, будет истиной. Даже если невероятным кажется оно — оставшееся.
26
— Ну, наконец-то догадался, — только теперь женщина открыто пустила на свое лицо улыбку. — А я уж думала — не узнаешь… Думала — впрямую подсказывать придется.
Нельзя сказать, что Конан был ошеломлен. Но он понимал, что должен быть ошеломлен.
Потому что все увиденное полностью меняло ту картину мира, к которой он уже успел привыкнуть. Полностью!
В не меньшей степени, чем изменилась она после того, как Рамирес, первый Учитель Конана, открыл ему тайну Силы, тайну Бессмертия…
Тайну вечной борьбы Воинов Света и Воинов Тьмы…
И если что сдерживало изумление, — то это привычка. Привычка к упорядоченному знанию, столь характерная для всех смертных.
Выходит, для бессмертных она тоже характерна… Даже для того из них, кто дальше всех продвинулся по Пути…
— А где… — начал Конан. И вдруг остановил сам себя, прервавшись на полуслове.
Катрин Мак-Коннехи кивнула, отвечая на незаданный вопрос:
— Нет. И на щиколотках — тоже нет. На животе, правда, еще кое-что осталось — но я не буду этот шрам тебе показывать, с твоего позволения. Ладно?
И помолчав, добавила:
— И котел я начала чистить уже много лет назад. С тех пор, как я успела понять — не в саже счастье…
— Сними платок… — попросил Конан.
— Что, все еще сомневаешься? — Катрин с улыбкой потянулась к завязке под подбородком, крепившей косынку на ее голове.
— Нет. Но все-таки сними.
И женщина развязала узел.
Волосы ее были цвета спелой пшеницы. Везде, кроме места над виском.
Там пшеничное поле пересекала белая прядь.
Из-за этой пряди, напоминавшей седину, Катрин и дали прозвище «Старая». С детства ее Старой звали…
Не была это врожденная метка — из тех, что передаются по наследству, от предков — к потомкам.
Тогда, действительно, седина эта могла бы и к дочери Катрин перейти — родись у нее дочь…
Но ни у кого из Мак-Коннехи не было в роду таких меток.
Белая прядка появилась после раны в голову. Самый обычной, случайной травмы — мало ли что бывает в беззаботном детстве!
А что касается прочих следов на теле Катрин — тут уж ни о какой случайности речь идти не могла…
Было это так:
Вот как это было…
Девочке дали прозвище «Старая Катрин» из-за пряди бесцветных волос, напоминающей седину.
Прозвище же «Ведьма» она получила совсем по другой причине.
С детства, еще до того, как на девчонок начинают заглядываться парни, умела она лечить. И людей, и животных.
Непонятно, откуда взялось у нее это умение. Никто ее этому не учил…
Не было в Барха-Лох, деревушке клана Мак-Коннехи, ни ведьм, ни знахарок. Тем не менее — лечила…
Травами. Наложением рук. Заговором, который никак не походил на молитву…
Принимала роды, исцеляла раны. Умела снимать горячку, вызванную гнилой водой. Переломы после ее лечения — срастались. Ягнята, маткам которых она помогла разродиться, — росли без падежа.
Да еще — случалось это редко, но все-таки случалось — впадала Катрин в странное оцепенение. Сидела, не замечая никого вокруг.
Обычно после этого она начинала произносить пророчества.
Наверное, именно по этой причине ни разу не загляделся на нее ни один парень в то время, когда это обычно происходит. А уж потом — и подавно.
Девушки в Хайленде перестают считаться чьими-то сестрами и дочерьми и начинают — женами и матерями — довольно рано.
В четырнадцать. Многие — в шестнадцать лет. Двадцатилетняя — без малого старуха. Замуж такую никто не возьмет, разве что какой вдовец-горемыка с полудюжиной собственных ребятишек, которым нянька нужна.
Тем же, чей возраст перевалил за тридцать лет, а мужа нет и не предвидится…
О таких вообще не говорят, как о женщинах. Даже если кожа их свежа, а тело — не дрябло.
По меркам хайлендской деревни, таких женщин, в общем-то, не должно быть. А если есть — то, значит, лежит на них печать какой-то особой неудачливости. Или уродства. Или беды.
Или — греха…
И это — еще одна из причин, по которым Катрин прозвали Ведьмой. Где уж горцам различить причину и следствие. Не горазды они в таких тонкостях…
А вообще-то для того, чтобы счесть ведьму достойной сожжения, не требовалось многих причин.
Была ли эта магия белой или черной? Колебались люди, затрудняясь ответить. Те, кому помогала Катрин своим целительством, — склонились к первому ответу.
Но те, кому не смогла она помочь (а бывали ведь и такие)…
Впрочем, даже считавшие магию Катрин белой, не выступили бы в ее защиту. Слишком хорошо знали они, что любое колдовство должно караться. Даже если не приносит оно вреда никому, а пользу — приносит.
Говорили в старину: трем вещам нет предела — морской глубине, человеческой глупости и глубине неблагодарности человеческой.
27
У всякого человека любое дело, за которое бы он ни взялся, идет полосами. Полоса — светлая, полоса — темная. Полоса удач — полоса неудач.
Если кто не замечает этого, значит — либо дело его маловажное (как ни поверни, все сносно), либо уж сам он такой невнимательный…
Вот и у Катрин, хотя мастерство ее только росло год от года, тоже пошла полоса неудач.
Сначала мор напал на коров, да и овец прихватил, а отчасти — даже лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34