Сережка не вырисовывался. Она попыталась перевести номер своего телефона в буквы. Получилось безобразное слово «бзогбь», которое, конечно же, ни в какие ворота не лезло – это при том, что он догадается расшифровать «о» как ноль. Легче верблюду пролезть в игольное ушко, решила Анжелка, нежели этому ублюдку – сквозь настороженный слух Татьяны. Полный, окончательный бзогбь. Ноль шансов.
Думай, голова, думай, каждый день твердила себе Анжелка.
Все получилось нечаянно, совсем не так, как она рассчитывала, то есть совсем без расчета. Они говорили о мистике, о мистических совпадениях, и вдруг Анжелка – с конкретной привязкой на местности, как всегда в последнее время, обмолвилась, что на выезде с Малой Бронной на Большую Садовую ее постоянно цепляют гаишники – вот она, мистика.
– А у тебя что, своя машина? – удивился Сережка.
– У меня классная маленькая «судзучка», – с гордостью доложила Анжелка и неожиданно для себя добавила: – Двести девяностая модель.
– Это какая?
– Легкий внедорожник, «судзуки-витара» двести девяносто. Объем двигателя четыре и два.
– Сколько-сколько?
– Четыре и два. Тридцать лошадиных сил.
Он рассмеялся.
– Такого просто не может быть, ты что-то напутала. При объеме двигателя четыре и два – тридцать лошадок?
– Открой любой автомобильный справочник, – обиженно сказала Анжелка, – и найди там мою «судзучку». Двести девяносто. Четыре и два. Тридцать лошадок.
– Ладно. Двести девяностая, говоришь? Четыре и два… Это же обалденный объем, почти как у танка. Нет, не может быть…
– А ты позвони, поинтересуйся. Прямо завтра и позвони.
– Куда?
– В автосалон на Малой Бронной. По этим данным и позвони: двести девяноста-я, четыре-два, тридцать… лошадиных сил.
Тут Сереженька замолчал, потом обыденным голосом сказал:
– Ладно. Понял. Обязательно выясню, прямо с утра. Специально записал все данные, чтобы потом кое-кто не отпирался…
До него дошло. У Анжелки застучало в висках: дело сделано, слово вылетело и упорхнуло к Сереженьке вольной пташкой, проскочив проницательный слух Татьяны. Никто их не разъединил, она даже не просекла – не пресекла – их преступный сговор, а теперь – ку-ку! – поздно пить боржоми, Танюша. У нее точно камень с души свалился – не слово, она сама ласточкой упорхнула из Бориной конюшни.
Поболтав конспирации ради еще минут двадцать, они распрощались, Анжелка положила трубку и сжала запотевшими ладошками уши, запечатывая помолодевший, звенящий, ликующей медью голос Сереженьки… Потом встала, прошлась на ватных ногах до общего стола и сделала себе кофе. Все шло своим чередом: девчонки висли на телефонах, Татьяна не выползала, сердце стучало, а душа – душа ласточкой летала в вольном эфире… До восьми утра, до пересменки она успела напоследок обслужить двух томных клиентов, дочитала жалостливый перламутрово-розовый любовный роман о страданиях молодой банкирши, влюбленной в красавца управляющего, затем – после восьми – поболтала с мамочками из другой смены и распрощалась с Ксюшей так весело, так сердечно, что та догадливо вскинула на нее глазки и заулыбалась сама – тут-то ее и дернули к Боре, то есть Анжелку, совсем нежданно-негаданно.
Это уже было нехорошо.
Войдя в кабинет, она напоролась на Татьяну, которая, цапнув ее за запястье, выволокла на середину комнаты пред серые очи Бореньки, а сама отошла и застыла возле двери.
– Ну, здравствуй, Анжела Викторовна, – сказал Боря, и как только он это сказал – Анжела Викторовна – она тотчас сообразила, что дела плохи, что ничего не кончилось, а все только начинается – и начинается, похоже, препаскуднейшим образом.
– Здравствуйте, Борис Викторович…
– Здравствуй-здравствуй… Как тебе у нас живется-работается, артистка?
– Мне у вас надоело, Борис Викторович, – с вызовом сказала Анжелка. – Я ухожу.
Боренька оборотился к Татьяне и развел ручками.
– Она уходит… – сообщил он. – Какие могут быть претензии к девочке?
Татьяна пожала плечами.
– Девочка способная, неординарная, работает в основном с неординарными клиентами. Работает неплохо, хотя сегодня – как я уже докладывала – нарушила второе «нельзя». На первое, как вы помните, мы решили закрыть глаза, но теперь…
– Да-да, – Боря закивал. – Вот что значит прощать. Прощать – значит потакать. А потакать мы не имеем права, Анжелочка. Придется тебе поработать над своими ошибками и исправиться. По первому разу приговариваю тебя к штрафу – сто пятьдесят баксов. Потому как, согласись, обошлась ты с нами по-свински. За такие дела знаешь что делают? За такие дела артисток наказывают очень нехорошо, наказывают и выгоняют на улицу. Благодари Татьяну Марковну – это она уговорила подойти к тебе с гуманизмом. Но только по первому разу. Повторится ответишь машиной. Это я тебе гарантирую. Поняла?
Анжелка кивнула.
– Не слышу!
– Поняла, Борис Викторович, – прошептала Анжелка.
– Вот и хорошо. Иди домой, отдыхай. Телефон твой домашний – тот самый, двести девяносто-сорок два-тридцать – по досадному недоразумению снят и будет продан еще сегодня. Сама понимаешь – на телефоны в центре спрос прямо-таки ажиотажный. Разумеется, тебе его восстановят, но номерок, – Боря развел ручками, – номерок уплыл. Тут уж ничего не попишешь. Но ты не грусти, Анжелочка – с дружком своим ты всегда сможешь поговорить отсюда, от нас, в непринужденной рабочей обстановке. Как слышишь?
– Вы не имеете права… – прошептала Анжелка.
– Это мы тебя пожалели, детка, – с нажимом объяснил Боренька. – Это мы с тобой еще по-хорошему, без рукосуйства. А телефончик я тебе сам организую. Когда тебе на работу – завтра с утра? Вот зайдешь ко мне завтра – мы его тут же и восстановим. В пять минут. И номерок подберем какой-нибудь симпатичный, запоминающийся. Вместе и подберем. Договорились?
– Договорились! – дрожа от ярости, пообещала Анжелка.
– Шагай! – разрешил Боря.
Она не глядя проскочила мимо Татьяны, слетела вниз и только в машине, захлопнув дверцу, разревелась по-настоящему – заревела, надавала себе пощечин, упала на руль, рассыпав волосы – затем, царапая коготками пластик, открыла бардачок, нашарила мобильник и вызвонила Веру Степановну.
– Мама, мамочка, помоги! – Она взвыла и заскулила, с трудом смогла объяснить, где находится, и опять взвыла:
– Выручай, мамочка-а-а!!!
Потом оставалось только сидеть и ждать. Слезы высохли, а по лобовому стеклу, наоборот, застучали капли дождя. Потом неожиданно забарабанило справа – Анжелка увидела сплюснутую усатенькую мордочку Ксюши, открыла дверцу и включила движок, чтобы прогреть салон. Ксюша протянула ей сигареты.
– Курни, подруга, – на душе полегчает…
Анжелка вздохнула, взяла сигарету и стала попыхивать не взатяжку.
– Пролетела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Думай, голова, думай, каждый день твердила себе Анжелка.
Все получилось нечаянно, совсем не так, как она рассчитывала, то есть совсем без расчета. Они говорили о мистике, о мистических совпадениях, и вдруг Анжелка – с конкретной привязкой на местности, как всегда в последнее время, обмолвилась, что на выезде с Малой Бронной на Большую Садовую ее постоянно цепляют гаишники – вот она, мистика.
– А у тебя что, своя машина? – удивился Сережка.
– У меня классная маленькая «судзучка», – с гордостью доложила Анжелка и неожиданно для себя добавила: – Двести девяностая модель.
– Это какая?
– Легкий внедорожник, «судзуки-витара» двести девяносто. Объем двигателя четыре и два.
– Сколько-сколько?
– Четыре и два. Тридцать лошадиных сил.
Он рассмеялся.
– Такого просто не может быть, ты что-то напутала. При объеме двигателя четыре и два – тридцать лошадок?
– Открой любой автомобильный справочник, – обиженно сказала Анжелка, – и найди там мою «судзучку». Двести девяносто. Четыре и два. Тридцать лошадок.
– Ладно. Двести девяностая, говоришь? Четыре и два… Это же обалденный объем, почти как у танка. Нет, не может быть…
– А ты позвони, поинтересуйся. Прямо завтра и позвони.
– Куда?
– В автосалон на Малой Бронной. По этим данным и позвони: двести девяноста-я, четыре-два, тридцать… лошадиных сил.
Тут Сереженька замолчал, потом обыденным голосом сказал:
– Ладно. Понял. Обязательно выясню, прямо с утра. Специально записал все данные, чтобы потом кое-кто не отпирался…
До него дошло. У Анжелки застучало в висках: дело сделано, слово вылетело и упорхнуло к Сереженьке вольной пташкой, проскочив проницательный слух Татьяны. Никто их не разъединил, она даже не просекла – не пресекла – их преступный сговор, а теперь – ку-ку! – поздно пить боржоми, Танюша. У нее точно камень с души свалился – не слово, она сама ласточкой упорхнула из Бориной конюшни.
Поболтав конспирации ради еще минут двадцать, они распрощались, Анжелка положила трубку и сжала запотевшими ладошками уши, запечатывая помолодевший, звенящий, ликующей медью голос Сереженьки… Потом встала, прошлась на ватных ногах до общего стола и сделала себе кофе. Все шло своим чередом: девчонки висли на телефонах, Татьяна не выползала, сердце стучало, а душа – душа ласточкой летала в вольном эфире… До восьми утра, до пересменки она успела напоследок обслужить двух томных клиентов, дочитала жалостливый перламутрово-розовый любовный роман о страданиях молодой банкирши, влюбленной в красавца управляющего, затем – после восьми – поболтала с мамочками из другой смены и распрощалась с Ксюшей так весело, так сердечно, что та догадливо вскинула на нее глазки и заулыбалась сама – тут-то ее и дернули к Боре, то есть Анжелку, совсем нежданно-негаданно.
Это уже было нехорошо.
Войдя в кабинет, она напоролась на Татьяну, которая, цапнув ее за запястье, выволокла на середину комнаты пред серые очи Бореньки, а сама отошла и застыла возле двери.
– Ну, здравствуй, Анжела Викторовна, – сказал Боря, и как только он это сказал – Анжела Викторовна – она тотчас сообразила, что дела плохи, что ничего не кончилось, а все только начинается – и начинается, похоже, препаскуднейшим образом.
– Здравствуйте, Борис Викторович…
– Здравствуй-здравствуй… Как тебе у нас живется-работается, артистка?
– Мне у вас надоело, Борис Викторович, – с вызовом сказала Анжелка. – Я ухожу.
Боренька оборотился к Татьяне и развел ручками.
– Она уходит… – сообщил он. – Какие могут быть претензии к девочке?
Татьяна пожала плечами.
– Девочка способная, неординарная, работает в основном с неординарными клиентами. Работает неплохо, хотя сегодня – как я уже докладывала – нарушила второе «нельзя». На первое, как вы помните, мы решили закрыть глаза, но теперь…
– Да-да, – Боря закивал. – Вот что значит прощать. Прощать – значит потакать. А потакать мы не имеем права, Анжелочка. Придется тебе поработать над своими ошибками и исправиться. По первому разу приговариваю тебя к штрафу – сто пятьдесят баксов. Потому как, согласись, обошлась ты с нами по-свински. За такие дела знаешь что делают? За такие дела артисток наказывают очень нехорошо, наказывают и выгоняют на улицу. Благодари Татьяну Марковну – это она уговорила подойти к тебе с гуманизмом. Но только по первому разу. Повторится ответишь машиной. Это я тебе гарантирую. Поняла?
Анжелка кивнула.
– Не слышу!
– Поняла, Борис Викторович, – прошептала Анжелка.
– Вот и хорошо. Иди домой, отдыхай. Телефон твой домашний – тот самый, двести девяносто-сорок два-тридцать – по досадному недоразумению снят и будет продан еще сегодня. Сама понимаешь – на телефоны в центре спрос прямо-таки ажиотажный. Разумеется, тебе его восстановят, но номерок, – Боря развел ручками, – номерок уплыл. Тут уж ничего не попишешь. Но ты не грусти, Анжелочка – с дружком своим ты всегда сможешь поговорить отсюда, от нас, в непринужденной рабочей обстановке. Как слышишь?
– Вы не имеете права… – прошептала Анжелка.
– Это мы тебя пожалели, детка, – с нажимом объяснил Боренька. – Это мы с тобой еще по-хорошему, без рукосуйства. А телефончик я тебе сам организую. Когда тебе на работу – завтра с утра? Вот зайдешь ко мне завтра – мы его тут же и восстановим. В пять минут. И номерок подберем какой-нибудь симпатичный, запоминающийся. Вместе и подберем. Договорились?
– Договорились! – дрожа от ярости, пообещала Анжелка.
– Шагай! – разрешил Боря.
Она не глядя проскочила мимо Татьяны, слетела вниз и только в машине, захлопнув дверцу, разревелась по-настоящему – заревела, надавала себе пощечин, упала на руль, рассыпав волосы – затем, царапая коготками пластик, открыла бардачок, нашарила мобильник и вызвонила Веру Степановну.
– Мама, мамочка, помоги! – Она взвыла и заскулила, с трудом смогла объяснить, где находится, и опять взвыла:
– Выручай, мамочка-а-а!!!
Потом оставалось только сидеть и ждать. Слезы высохли, а по лобовому стеклу, наоборот, застучали капли дождя. Потом неожиданно забарабанило справа – Анжелка увидела сплюснутую усатенькую мордочку Ксюши, открыла дверцу и включила движок, чтобы прогреть салон. Ксюша протянула ей сигареты.
– Курни, подруга, – на душе полегчает…
Анжелка вздохнула, взяла сигарету и стала попыхивать не взатяжку.
– Пролетела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54