Что до самого Тимофея Михайловича, то он давно разглядел вокруг Анжелки облако прохладного лунного света, в котором она жила, как гомункулус в колбе, и наблюдал это явление с нарастающим воодушевлением звездочета, открывшего приближающуюся к Земле комету. Даже сам факт, что Верка-усатая могла произвести на свет нечто застенчивое и длинноногое, казался невероятно трогательным и требовал отдельного осмысления – но и без околичностей достаточно было взглянуть разок на Анжелкину фильмотеку, на все то, что натаскало в свою каморку это молчаливое белобрысое создание, на всех этих Антониони пополам с Анжеликами, Бунюэля, мирно соседствующего с Томом и Джерри, Тарковского, круто поперченного восставшими из ада, чтобы почуять изумительный дух окрошки, настоянной на нежных девичьих мозгах неразговорчивой троечницы. Лягушачьи подростковые лапки, унизанные серебром – золота Анжелка не понимала, а к серебру тянулась, как все люди лунного света, – залитованный образ царевны Несмеяны, мающейся в панельном тереме бывшей бутлегерши, дразнили цыганское воображение Тимофея Михайловича. Тем не менее он старательно соблюдал аккуратность в обращении с дочкой Веры Степановны, несколько даже пережимая по части отеческого благодушия, – эдакий домовитый толстый заяц в кухонном фартуке, выращивающий морковку впрок, бородатый заяц-конокрад с садовой лейкой наперевес.
С годами у них сложились фамильярные, то есть почти семейные отношения: Анжелка обращалась к нему на «ты», задушевно именуя Тимой или Тимошей, и регулярно нагружала просьбами достать тот или иной фильм, обделенный вниманием видеорынка. В этом плане возможности Дымшица были едва ли не безграничными. Он безотказно выполнял поручения, не любопытствуя, чем вызван ее интерес, всегда настойчивый и конкретный, а чаще элементарно отслеживая его по публикациям в популярных изданиях; сверяясь с запросами, он стремился вычислить аномальную, не поддающуюся никаким логическим описаниям траекторию полета кометы и даже пытался корректировать ее курс кассетами от себя, отбирая фильмы тщательно и как бы немножко на вырост – потуги стареющего ловеласа, отсылающего букет прелестнице.
Со своей стороны, Вера Степановна тоже отслеживала их отношения, за недостатком времени не вдаваясь в подробности, а больше полагаясь на отточенное чутье ловца человеков, подсказывающее, доколе выбирать леску, а когда подсекать. Первый звоночек для Дымшица прозвенел в одну из загульных пятниц, когда они только-только пропустили по первому стакану и по-семейному ужинали на троих ароматным харчо, полыхающим стеклянно-оранжевой роговицей бараньего жира; посмотрев на оживленные лица Анжелки и чуда-юда, Вера Степановна изрекла:
– Ты, Тимофей Михайлович, помидоры на рынке берешь, у азеров, а они, говорят, мочу в помидоры впрыскивают, чтоб краснели от аммиака…
– Да? – удивился Дымшиц. – А я думал – просто пересолил…
Анжелка, подносившая ложку ко рту, медленно опустила ее в тарелку.
– Шутка, – отыграл Дымшиц.
Вера Степановна загоготала, заколыхалась, промокнула подбородки мятым кухонным полотенцем и пояснила дочери:
– У старого бородатого хрена все шутки соленые… Я, собственно, что хотела сказать-то? Ты как-то обмолвился, друг любезный, что у тебя во ВГИКе есть свой человечек…
– И не один, – взглянув на Анжелку, подтвердил Тимофей Михайлович.
– Вот и славненько. Мы ведь, Тима, в этом году школу заканчиваем – хорошо бы нас определить туда, на факультет этот, как его…
– …экономики кино, – подсказала Анжелка. – Только у меня по алгебре тройка.
– С минусом, – уточнила Вера Степановна. – Но ничего. Тройку там, четверку совместными усилиями нарисуем. А вот дальше…
– Дальше будем смотреть, – подытожил Дымшиц, соображая, как всегда, быстро и четко. – Есть у меня во ВГИКе одна такая мадам, завкафедрой называется кафедра у нее действительно выдающаяся во всех ракурсах, я на ней в семьдесят то ли решающем, то ли определяющем высший пилотаж изучал – так вот, она посмотрит Анжелку, поговорит тет-на-тет, а дальше – в зависимости от диагноза. Боюсь, однако, девочки мои хорошие, что спохватились вы поздновато. Может, легче замуж выдать?
– Давайте-давайте, – Анжелка встала из-за стола. – Потом расскажете, что решили.
– А как же, – посмеиваясь, пообещала Вера Степановна. – Наливай, Тимофей Михалыч.
– Я, может, вообще поступать не буду, – сказала Анжелка уже в дверях.
– А куда ты, извиняюсь, денешься? – удивилась Вера Степановна.
– Куда захочу, туда и денусь. Или вообще никуда не денусь. Буду твоей домработницей, вот и все.
– Мне, лапуля, дочь-домработница на хрен не нужна, так и запомни. Эта твоя экономика кино тоже по нынешним временам фуфло – какая там в узду экономика, когда кругом сплошное кино – а все-таки лучше, чем сидеть дома. Так что одно из двух: либо в институт, либо в люди.
– А если я провалюсь? – прокричала Анжелка уже из комнат.
– В люди, мать твою, в люди! – зычно напутствовала Вера Степановна, а Дымшица попросила: – Прикрой дверь, Тимофей Михалыч – не люблю я этих страданий девичьих, ну их в баню.
Выпив и закусив, они с доброжелательным интересом уставились друг на друга.
– В этом году – вряд ли, – изрек, почесывая бороду, Дымшиц. – Лучше даже не поступать, не светиться. Ежели по осени нанять рэкетиров, – он от удивления икнул и поправился, – то бишь репетиторов, то к лету можно нормально, с гарантией подготовить. А так… Запустили вы ребенка, мамаша.
– Так что, год дома сидеть?
– Зачем? Не хочешь к себе – давай ко мне, на «Росвидео». Тем более что ребенка интересует кино. Секретаршей не возьму, не потянет, а экспертом или в экономический отдел – запросто.
– Сдурел? Каким там в узду экспертом, Тима? У девки и так в голове туман, сплошное кино, а от экспертиз ваших окончательно крыша съедет. Ты бы такое нашел местечко, чтоб она делопроизводство понюхала, учет, компьютеры, да в коллективе, среди шустрых мальчиков-девочек… Понимаешь?
– Ладно, подумаем, – пообещал Дымшиц, с сомнением представляя себе Анжелку в трудовом коллективе.
– Подумай, – согласилась Вера Степановна, ковыряя спичкой в зубах, потом хохотнула своим мыслям и добавила:
– Только не опекай ее слишком плотно.
– В каком смысле?
– В прямом, Тимоша, в прямом. Девке сейчас нужны мальчики, розовые сопли, любовь, а матерые эти вроде тебя хороши ближе к вечеру, к ужину при свечах, а не на завтрак. Твой номер шестнадцатый, Дымшиц, поимей терпение.
Тимофей Михайлович видимо огорчился и потянулся за водкой.
– А вот этого, Веруня, можно было не говорить. Ты даже не представляешь, кхе-кхе, до чего я ценю наши доверительные отношения.
– Потому и говорю, – пояснила Вера Степановна, подставляя свой стакан, потому что мы всегда друг друга поймем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54