Меня удручает не только наглость и разнузданность женихов, но и моя участь неудачника-мужа, и я вновь и вновь проклинаю долгую Троянскую войну, из-за которой мне пришлось покинуть свой дом; проклинаю и все, что было на обратном пути и что заставило меня блуждать по свету слишком долго.
За столько лет воспоминания о войне уже потускнели. Герои, ее участники, отодвинулись в тень времен, и хоть я был их товарищем и делил с ними трудности и опасности у стен осажденного города, для меня все они остались в прошлом, им нет места в настоящем и будущем. Хотят ли боги, чтобы в сознании людей запечатлелись подвиги, которым уже никогда не повториться? Или они обречены на забвение?
Я искусный рассказчик, умею придумывать всякие истории, рассказывать всякие сказки о людях и событиях, но разве этим должен заниматься человек, до сих пор страдающий от последствий злополучной войны, над жизнью которого все еще нависает угроза? И какие подвиги угодны богам, а на какие сознательно идут простые смертные?
Если все хорошее и плохое происходит по воле богов, тогда что такое Фатум? Но если все за нас решает Фатум, зачем нужны боги?
Пенелопа
Я надела самую красивую свою одежду: хламиду из элидского льна, расшитую золотом мантию цвета морской воды и ожерелье из лазурита, которое приняла от Ктесиппа как частичную плату за животных, забитых для пиров. Может, мне не следовало его принимать, но меня соблазнил, разумеется, не намек, который, вероятно, хотел вложить в свой жест Ктесипп, а немалая ценность ожерелья. Я расчесала свои длинные волосы и скрепила их гребнем из слоновой кости с помощью старой няни, которой показалось подозрительным мое чрезмерное внимание к своему внешнему виду.
— С чего это ты так разоделась? Кому хочешь понравиться, Пенелопа?
— Не могу больше ждать, — ответила я. — а это состязание позволит мне выбрать наконец самого сильного из всех женихов.
Эвриклея посмотрела на меня укоризненно и тревожно.
— Решение устроить состязание мне нравится, — сказала старая няня, — так как я уверена, что ни один из женихов не сможет натянуть тетиву Одиссеева лука.
— Каким бы сильным ни был Одиссей и как бы ловко ни натягивал он тетиву, — ответила я, — надежда на женитьбу, по-моему, удвоит силы и задор претендентов, и тогда мы сможем положить конец этому невыносимому ожиданию и разграблению наших владений.
Мне хотелось посмотреть, не вынудят ли эти слова Эвриклею раскрыть свой секрет.
— Почему ты вспомнила об Одиссее так, словно он живой и находится среди нас?
— Одиссей всегда жив в моей памяти, — ответила я.
Старая нянька, глядя мне в глаза, спросила, не случилось ли чего такого, что побудило меня вынуть лук Одиссея из кладовой и объявить о состязании.
— Я устала, — был мой ответ.
Я уверена, что старая Эвриклея, пораженная тем, что я до сих пор не узнала Одиссея, хотела мне что-то сказать — это можно было прочесть в ее тревожном, вопросительном взгляде, но она зажала себе рот рукой, чтобы не проговориться. Бедная добрая душа, перед каким жестоким выбором поставили ее мои слова!
Я вышла в зал перед самым закатом, когда дом освещен косыми лучами солнца и когда за накрытым к ужину длинным столом собираются все мои женихи. Стоя на нижней ступеньке лестницы, я заговорила громко и отчетливо.
— Ваше ожидание слишком затянулось. — сказала я, — и поскольку все известия, увы, побуждают меня полагать, что на возвращение Одиссея рассчитывать не приходится, я решила объявить о состязании: призом победителю я назначаю себя.
По всему залу пронесся удивленный ропот. Тогда я показала украшенный слоновой костью ключ и, спустившись со ступеньки, направилась к массивной дубовой двери, за которой хранились лук и колчан, полученные когда-то молодым Одиссеем в дар от Ифита, с которым они встретились в Мессене. Они оба отправились туда за возмещением урона, причиненного мессенцами: те похитили много скота и увезли его на своих разбойничьих судах. Одиссей подарил Ифиту острый меч с золотой насечкой, а Ифит ему — тяжелый лук из твердого ясеня. Одиссей с трудом натягивал его тетиву, а длинные стрелы с бронзовыми наконечниками могли пробивать стволы деревьев и даже раскалывать камни.
Я сама сняла со стены лук Одиссея и, вынув его из кожаного футляра, положила на скамью. Две молодые рабыни поставили колчан со стрелами на каменный порог. Затем я приказала воткнуть в пол зала по всей его длине одну за другой двенадцать секир.
— Хорошо помню, — сказала я, — возможно, кто-нибудь из вас тоже помнит, как Одиссею удавалось, согнув лук, пропустить стрелу сквозь двенадцать колец на рукоятках секир. Чтобы успешно выстрелить из этого лука, нужно иметь не только крепкие мускулы, но и твердую решимость провести стрелу через все двенадцать колец. Человеческий разум может раскалить воздух и надвое расколоть небо, но никто еще на моих глазах не проявлял такую силу и волю к победе, как Одиссей. Передо мной молодые князья, крепкие духом и телом, так докажите, что вы не ослабели от чрезмерной еды и питья. Поглядим, способно ли это состязание встряхнуть дремлющие в вас силы. Каждый может воззвать к своему богу и передать луку его волю. Но я хочу, чтобы первым включился в состязание юный Телемах, и если ему удастся сделать то, что удавалось его отцу Одиссею, никто из вас к состязанию допущен уже не будет.
При этих моих словах в зале поднялись крики протеста.
— Ты должна испытать нас, — кричали женихи, — не назначая начало и конец состязания. Разве этого мы так долго ждали? А если победит Телемах, ты что, выйдешь замуж за сына?
Я тотчас ответила:
— Ваше ожидание было скрашено обильной едой и плотскими утехами, и сетовать вам не на что. Я же терпела свое вдовство долго и с болью, которая усугублялась неопределенностью моего положения. Об Одиссее до нас доходят лишь противоречивые слухи, но если мой супруг не возвратился после десяти лет скитаний, значит, он либо окончил свои дни на дне морском, либо погиб на суше при несчастных обстоятельствах. Либо причиной столь долгого отсутствия было не такое уж большое желание вернуться. Что ж, в последнем случае Одиссею будет поделом, если я положу конец своим страданиям и у меня будет новая семья. Но как царица и как мать я не могу отказать Телемаху в его законном праве. Так что, если он сможет сравниться в силе и ловкости с отцом, то вы все уберетесь отсюда, а Телемах останется единственным правителем острова.
Женихи зароптали, но никто из них не посмел воспротивиться воле Пенелопы. Они не хотели обидеть царицу и постепенно успокоились, так как поняли, что никогда этому хрупкому юнцу не удастся выстрелить из Одиссеева лука. Между тем служанки поднесли лук и колчан Телемаху, который сбросил с плеч плащ и приготовился к испытанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38