Крики Мяу на руках у матери доносятся откуда-то сверху и возвращают его к действительности. В золотистой полумгле сочится белизной огромная грудь, и он слышит энергичное причмокивание.
— Конечно же, пробовал, и малину, и бананы, и апельсины, и… даже грушу!
— Вот и хорошо, малыш, что ты запомнил только замок и грушу. Я лично вполне верю, что ты жил в настоящем замке.
Грудь заслоняет от него лицо мамы Пуф, и ему кажется, будто ее пальцы уносят клубничины прямо в небо. А сам он берет ягоды левой рукой, потому что на правом его плече, обливая его невесомым светом, дремлет, посапывая носом, Джейн.
— Ну как, Жерар, достал динамо? — спрашивает отец.
— Я и не искал, некогда мне, — отвечает толстый благодушный электрик.
— Хорошо бы к воскресенью починить «бьюик». Ведь такая погода стоит…
— Еще чего! В прошлый раз мы даже из города на нем не выехали. За полчаса три шины лопнули.
Голос у Изабеллы совсем другой, чем у матери и у сестры: он у нее резкий и чуть-чуть неестественный, словно она сама к нему еще не привыкла. Запах жженой резины, легко победивший сирень, бессилен перед приторно-сладкими духами Изабеллы.
Жерар встает, и его огромная тень падает на стол. Между ним и сестрой вспыхивает короткий грозовой разряд.
— Ты была вчера вечером с Крысой на улице Сен-Лоран?
— А что? Разве запрещается там гулять?
— С Крысой запрещается. Завтра Поль приезжает из армии.
— А послезавтра уезжает обратно. Не лезь не в свое дело, Жерар.
— Как это не в свое дело? Ты мне не чужая. Я с Крысой церемониться не собираюсь: возьму да наеду на него, вот и все. Просто с души воротит от его рожи.
— Никто тебя не просит с ним целоваться!
Весь дрожа от бессильного гнева, Жерар поворачивается и идет к грузовичку; он резко подает назад, даже не взглянув, нет ли на тротуаре людей, и грузовичок с диким грохотом исчезает в арке ворот.
— Так он, пожалуй, сшибет кого-нибудь, вот увидишь, — ровным голосом говорит сапожник.
Мяу надрывается от крика.
— Боже мой, да неужели ты все высосал? Ну ничего, Мяу, потерпи минутку, у нас есть в запасе еще одна.
И на фоне неба вырастает другая грудь.
— Пуф! Так-то лучше… Знаешь, Изабелла, ведь Жерар прав. Поль — парень с характером, и довольно крутым. Добром это у тебя с Крысой не кончится.
После ухода Жерара молнии еще вспыхивают то на одном, то на другом конце стола.
— Не можешь же ты прожить за нее жизнь. Ей самой и придется расплачиваться за свои ошибки.
Сапожник не повысил голоса, ни капельки не угрожал, но молния исчезла, померкнув перед ярким светом очевидной истины.
— Ей всего семнадцать лет, она еще девчонка. Вот я и не хочу, чтобы она расплачивалась. Пуф!
Она опускается в кресло, и чмоканье Мяу раздается теперь намного ближе.
— А эта чертова война, когда она наконец кончится! Даже «бьюик» починить нельзя: запасных частей не делают. Зато делают бомбы!
— Боже мой, Белла, «бьюик»-то здесь при чем? Жизнь, конечно, коротка, но у тебя все еще впереди. Вот посмотришь…
Она вздыхает бесконечно долгим вздохом, вздыхает о жизни, о цветах, о молоке, которое у нее и впрямь пропадает, и о своей Белле с твердой грудью, чьи духи заглушают запах жженой резины.
— Крыса до осени не дотянет, — шепчет Изабелла, ни к кому не обращаясь и рассматривая видимую лишь ей звезду в черном дымном небе.
А Крыса — вот уж легок на помине! Он бесшумно возникает из темноты арки, длинный, черный, пригнувшись к велосипедному рулю, и ловко объезжает стол и кресло мамы Пуф, не задев ничего по дороге; он спрыгивает перед стулом Изабеллы, запыхавшись лишь самую малость, и командует:
— Ну, красотка, поехали; прошу в мое такси.
Она встает, небрежно бросает всем «до свидания», целует мать.
— Ты только посмотри, какой он красавец!
Вместо желтых сапог Крыса надел туфли, но штаны на нем те же, что и утром, и так же топорщатся по бокам. Зато на нем большущий галстук и сужающийся книзу широкий в плечах пиджак, длинный, почти до колен. За поясом поблескивает цепь.
Он запускает длинные пальцы в миску со сливками, выуживает оттуда клубничину и с восторгом сует в рот.
— Смотрите, какое себе белочка уютное гнездышко свила! В соломенной копне ухажера-деревенщины.
Его бледная рука могильщика угрожающе кружит над рыжим огнем, постепенно гаснущим на плече Пьеро. Он осторожно передвигает ее голову чуть пониже.
— Что это он себе вообразил? Думает, она всю жизнь будет ему принадлежать?
Хрипло дыша, Крыса шипит ему в ухо:
— Рыжий, красный — человек опасный! Тронешь — обожжешься!
— Господи боже, Белла, неужто ты с таким чучелом поедешь! Скажи, чтоб он не подходил к Мяу! Разве нынче на кладбище бал устроили?
Крыса хватает Изабеллу за руки и, вздернув их вверх, пускается в какой-то дикий танец, вихляя коленками; черные космы падают ему на глаза, но голова неподвижна; Изабелла покорно следует всем его движениям — то оказывается у него за спиной, то он швыряет ее вперед, потом разводит в стороны свои длинные руки, и она прыгает к нему на грудь; широко расставив ноги, он отклоняется назад, пошатываясь под тяжестью партнерши, выпрямляется, почти бросает ее на землю и не слишком учтиво ставит на ноги. Его пронзительному голосу с трудом удается пробиться сквозь хриплое дыхание.
— Ну как, похлеще ваших танго? Очень рекомендую вам, мама Пуф, гимнастика что надо!
— Бедный мальчик, эти выкрутасы не для тебя. Гляди, сердце выскочит! И вернешься домой вперед ногами!
— Привыкайте, мамаша. Теперь мир не тот, что прежде. Когда наши возвратятся с бойни, они будут отплясывать в обнимку с пулеметами.
— Как только тебе не стыдно, Белла! У тебя же лопнет на спине платье при всем честном народе.
— Что вы от меня хотите? Я обыкновенная девушка, которая делает бомбы. Другие времена, он верно говорит!
Один из двойняшек встает и начинает рыться в земле.
— Завтра утром здесь в траве найдут крысиные кости.
— Раньше осени не найдут, уж это я вам обещаю, — объявляет Гастон зловещим тоном, словно замыслил смести с лица земли полгорода.
Крыса вскакивает на велосипед, усаживает Изабеллу на раму и, как черный ворон, исчезает со своей добычей в подворотне.
— Не зря он назвал своего пса Люцифером. Сирень наша сегодня завянет, будьте уверены. Бедняга, можно подумать, что ему не терпится повидаться с чертом!
При всей своей жалости к больному Гастону Пьеро чувствует, как в нем рождается неодолимая ненависть к этому другу Марселя, который знал также их отца и который с остервенением топчет то, чему пока он еще не нашел названия, но что перевешивает все беды в этом мире. Пусть даже он знает, что у Гастона впереди ничего нет, все равно он не может простить ему, что тот нарочно задувает малейшую искру света. Золотистое облако на его руке стало бесцветным, и он чувствует, как в его груди отзывается сонное дыхание Джейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84