Теперь он знает, что на воле люди ведут себя так, словно тоже окружены стенами, стены эти трудно разглядеть, и они не всегда их замечают и потому больно ударяются, случайно наткнувшись на них.
— Не оборачивайся, сзади мама.
Тоненький голосок щекочет его шею холодным дыханием. Она целует его в щеку — и теперь его щека долго будет пахнуть малиной, — потом вкладывает свою руку в его и долго сидит не шевелясь, словно твердит про себя молитву. А он, тоже не шевелясь, заканчивает их кругосветное путешествие.
— Десять белых медведей везут наш вагончик к Северному полюсу. Но, как сказал человек в голубом, земля вертится теперь в обратном направлении. Как только они делают шаг вперед, земля тут же откатывается на шаг назад, и медведи не смогут доехать до цели до скончания времен. А попав в страну Великого Холода, мы постепенно становимся совершенно голубыми. Аминь!
— Почему они опять нарядили тебя, как арестанта? Мне кажется, что я тебя никогда и не знала.
— Они как раз и хотят, чтобы ты меня побыстрее забыла.
— Пьеро, здесь ужасно холодно. Пойдем погуляем на солнышке в самый последний раз.
Теперь, уверенный в своей силе, он наконец решается взглянуть на нее, он сумеет уйти так же легко, как человек в голубом, и даже не попросит подтолкнуть его на прощание: он видит едва заметные слезинки, крошечные хрусталики, собранные ею на льдине, они застыли и сверкают звездочками на ее бледных щеках, и в ее волосах негасимо пылает нежный огонь, совсем как лампада в капелле, и все-таки не так, золото не колышется на сквозняке, а вздрагивает до того резко, что он спешит отвести глаза, потому что лед тает с пугающей быстротой.
— Подожди. Я хочу еще попрощаться с семьей мамы Пуф.
Она оборачивается, проверяя, не слышит ли их мать.
— Она говорит, что Эмили никогда больше не вернется. Я думаю, это из-за нее она меня вдруг полюбила.
— А зачем Эмили возвращаться? Она уже взрослая.
— Теперь я буду умнее. Я уже начала потихоньку собирать свои вещи. Она ни за что меня не найдет.
— Ты сама даже не знаешь, где ты будешь.
— Я буду навещать тебя с мамой Пуф. Она знает, где твой дом.
Он не может больше разговаривать с ней вот так, украдкой, в церкви, когда ему хочется вобрать ее в себя, чтобы она заполонила все его существо, и тогда там он не потеряет ее сразу, она будет уходить постепенно, может быть, останется с ним на целые годы. Он встает со скамейки и смотрит на маму Пуф; она улыбается ему, похожая в своей вуали на огромный колокол.
Но, дойдя до двери, он замечает, что Джейн не пошла за ним, он выходит на улицу в сопровождении Баркаса и Банана.
— Наконец-то вышел, а мы боялись, что не дождемся, времени у нас в обрез, — говорит Банан.
— Мы сделали все, чтобы спасти его. Это мы выпустили лошадей. Надеялись, что соберется народ и они испугаются.
— Но мы слишком долго провозились и перестарались. И дюжины бы хватило.
— Он не хотел уезжать. Сказал, что никуда не уйдет из своей «деревни». Так он называл наш квартал.
— Это молодчики из армейской полиции сработали. Сволочи, завтра отплывают на пароходе, и ищи ветра в поле… Удобная вещь война!.. Он взял мой плащ, потому что озяб на мотоцикле.
— Он все равно умер бы через два месяца. Он сжигал свою жизнь, как свечу, с двух концов, и ему все казалось, что она горит слишком медленно, — заканчивает Банан и протягивает ему письмо.
— Он велел нам отдать его тебе, когда все будет кончено. Видишь, он все понимал. Когда ты захочешь забрать гитару, скажи мне.
Мимо проезжают мольсоновские лошади, звякают бочки и подковы. Возничий притормаживает и обращается к Баркасу и Банану:
— Это Крысе подали такой роскошный «кадиллак»?
Его вопрос остается без ответа, и лошади проезжают мимо.
— Меня задержала мама, она заставила меня пообещать, что мы с тобой никуда не убежим. Куда теперь убежишь… Может быть…
Она целует его в шею, гладит ладонью по щеке и снова начинает плакать.
— Я люблю тебя, Пьеро! На всю жизнь. Мы же обручились!
— Свадебные туфельки я сошью тебе сам, когда вернусь, — отвечает он немного раздраженно, ему не терпится поскорее распечатать письмо.
— Ой, о свадьбе-то мы и не подумали. Я тоже смогу писать тебе письма, — говорит она неожиданно счастливым голосом.
Он отходит в сторону и распечатывает конверт. Письмо написано очень черными чернилами, таких он еще никогда не видел, а буквы красивые, тщательно выписанные. Наверно, Крыса хорошо рисовал. Он читает:
Только я один ждал тебя здесь, я обещал Марселю, что встречу тебя, ведь из коренных жителей тут почти никого не осталось. Одни иммигранты, как твой дядя. Прости меня, что я не смог по-настоящему тебе помочь, у меня просто не было времени. Когда я узнал, что они хотят накачать мне воздуха в легкие, я понял, что моя песенка спета. И тут я как с цепи сорвался.
И особенно я хочу попросить у тебя прощения за то, что из-за меня ты увидел жизнь такой, какой тебе было еще рано ее видеть. Но мы с Изабеллой по-настоящему любим друг друга, и позднее ты это поймешь. Я дарю тебе мою гитару, она у Банана, а за ним присматривают Баркас и еще один парень. Это самая красивая вещь, которая была у меня. Ты научишься играть. Я разыскал англичанина, который научил меня той песне, и записал для тебя слова, они помогут тебе понять, что значит быть мужчиной; я уверен, что ты скоро выучишь английский, потому что теперь другие времена, и ты будешь учиться. Может быть, ты разберешься в жизни лучше, чем я. Надеюсь, белочка будет и дальше тебя любить, но на твоем месте я бы поостерегся. Она слишком красивая и не из наших. Привет, Пьеро, Марсель расскажет тебе о нас.
Крыса
Но после песни он подписался своим именем: «Гастон»
Ему почему-то не хочется просить Джейн прочитать слова песни, и он кладет письмо обратно в конверт.
— Это письмо от Крысы, — объясняет он Джейн. — Он знал, что должен умереть, и написал мне письмо, чтобы попросить прощения.
— Ничего не понимаю, но он молодец.
Теперь уже все выходят из церкви. Первым Жерар, он явно торопится:
— Мы с тобой, малыш, — бросает он на ходу.
За ним появляется мама Пуф, на церковной паперти она кажется еще больше.
— Анри разговаривал с дядей, — шепчет она, целуя его. — Ну он сразу начал пыжиться и, конечно, сказал, что за тебя отвечает он. Но ты приедешь на Рождество, и он разрешил нам навещать тебя. Да, я ведь принесла тебе подарочек. Специально для тебя сварила сливочную помадку. Только не открывай коробку сейчас, а то эта обжора все слопает. Мы будем вспоминать тебя каждый день, правда, мышонок?
Он не решается ей признаться, что не любит помадку, зато он так счастлив, что может отдать ее Джейн; а она вдруг совсем растерялась. Ее мать тактично отошла в сторонку.
— Ну, лично я очень доволен башмаками. Отличная работа, — говорит, смеясь, Папапуф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Не оборачивайся, сзади мама.
Тоненький голосок щекочет его шею холодным дыханием. Она целует его в щеку — и теперь его щека долго будет пахнуть малиной, — потом вкладывает свою руку в его и долго сидит не шевелясь, словно твердит про себя молитву. А он, тоже не шевелясь, заканчивает их кругосветное путешествие.
— Десять белых медведей везут наш вагончик к Северному полюсу. Но, как сказал человек в голубом, земля вертится теперь в обратном направлении. Как только они делают шаг вперед, земля тут же откатывается на шаг назад, и медведи не смогут доехать до цели до скончания времен. А попав в страну Великого Холода, мы постепенно становимся совершенно голубыми. Аминь!
— Почему они опять нарядили тебя, как арестанта? Мне кажется, что я тебя никогда и не знала.
— Они как раз и хотят, чтобы ты меня побыстрее забыла.
— Пьеро, здесь ужасно холодно. Пойдем погуляем на солнышке в самый последний раз.
Теперь, уверенный в своей силе, он наконец решается взглянуть на нее, он сумеет уйти так же легко, как человек в голубом, и даже не попросит подтолкнуть его на прощание: он видит едва заметные слезинки, крошечные хрусталики, собранные ею на льдине, они застыли и сверкают звездочками на ее бледных щеках, и в ее волосах негасимо пылает нежный огонь, совсем как лампада в капелле, и все-таки не так, золото не колышется на сквозняке, а вздрагивает до того резко, что он спешит отвести глаза, потому что лед тает с пугающей быстротой.
— Подожди. Я хочу еще попрощаться с семьей мамы Пуф.
Она оборачивается, проверяя, не слышит ли их мать.
— Она говорит, что Эмили никогда больше не вернется. Я думаю, это из-за нее она меня вдруг полюбила.
— А зачем Эмили возвращаться? Она уже взрослая.
— Теперь я буду умнее. Я уже начала потихоньку собирать свои вещи. Она ни за что меня не найдет.
— Ты сама даже не знаешь, где ты будешь.
— Я буду навещать тебя с мамой Пуф. Она знает, где твой дом.
Он не может больше разговаривать с ней вот так, украдкой, в церкви, когда ему хочется вобрать ее в себя, чтобы она заполонила все его существо, и тогда там он не потеряет ее сразу, она будет уходить постепенно, может быть, останется с ним на целые годы. Он встает со скамейки и смотрит на маму Пуф; она улыбается ему, похожая в своей вуали на огромный колокол.
Но, дойдя до двери, он замечает, что Джейн не пошла за ним, он выходит на улицу в сопровождении Баркаса и Банана.
— Наконец-то вышел, а мы боялись, что не дождемся, времени у нас в обрез, — говорит Банан.
— Мы сделали все, чтобы спасти его. Это мы выпустили лошадей. Надеялись, что соберется народ и они испугаются.
— Но мы слишком долго провозились и перестарались. И дюжины бы хватило.
— Он не хотел уезжать. Сказал, что никуда не уйдет из своей «деревни». Так он называл наш квартал.
— Это молодчики из армейской полиции сработали. Сволочи, завтра отплывают на пароходе, и ищи ветра в поле… Удобная вещь война!.. Он взял мой плащ, потому что озяб на мотоцикле.
— Он все равно умер бы через два месяца. Он сжигал свою жизнь, как свечу, с двух концов, и ему все казалось, что она горит слишком медленно, — заканчивает Банан и протягивает ему письмо.
— Он велел нам отдать его тебе, когда все будет кончено. Видишь, он все понимал. Когда ты захочешь забрать гитару, скажи мне.
Мимо проезжают мольсоновские лошади, звякают бочки и подковы. Возничий притормаживает и обращается к Баркасу и Банану:
— Это Крысе подали такой роскошный «кадиллак»?
Его вопрос остается без ответа, и лошади проезжают мимо.
— Меня задержала мама, она заставила меня пообещать, что мы с тобой никуда не убежим. Куда теперь убежишь… Может быть…
Она целует его в шею, гладит ладонью по щеке и снова начинает плакать.
— Я люблю тебя, Пьеро! На всю жизнь. Мы же обручились!
— Свадебные туфельки я сошью тебе сам, когда вернусь, — отвечает он немного раздраженно, ему не терпится поскорее распечатать письмо.
— Ой, о свадьбе-то мы и не подумали. Я тоже смогу писать тебе письма, — говорит она неожиданно счастливым голосом.
Он отходит в сторону и распечатывает конверт. Письмо написано очень черными чернилами, таких он еще никогда не видел, а буквы красивые, тщательно выписанные. Наверно, Крыса хорошо рисовал. Он читает:
Только я один ждал тебя здесь, я обещал Марселю, что встречу тебя, ведь из коренных жителей тут почти никого не осталось. Одни иммигранты, как твой дядя. Прости меня, что я не смог по-настоящему тебе помочь, у меня просто не было времени. Когда я узнал, что они хотят накачать мне воздуха в легкие, я понял, что моя песенка спета. И тут я как с цепи сорвался.
И особенно я хочу попросить у тебя прощения за то, что из-за меня ты увидел жизнь такой, какой тебе было еще рано ее видеть. Но мы с Изабеллой по-настоящему любим друг друга, и позднее ты это поймешь. Я дарю тебе мою гитару, она у Банана, а за ним присматривают Баркас и еще один парень. Это самая красивая вещь, которая была у меня. Ты научишься играть. Я разыскал англичанина, который научил меня той песне, и записал для тебя слова, они помогут тебе понять, что значит быть мужчиной; я уверен, что ты скоро выучишь английский, потому что теперь другие времена, и ты будешь учиться. Может быть, ты разберешься в жизни лучше, чем я. Надеюсь, белочка будет и дальше тебя любить, но на твоем месте я бы поостерегся. Она слишком красивая и не из наших. Привет, Пьеро, Марсель расскажет тебе о нас.
Крыса
Но после песни он подписался своим именем: «Гастон»
Ему почему-то не хочется просить Джейн прочитать слова песни, и он кладет письмо обратно в конверт.
— Это письмо от Крысы, — объясняет он Джейн. — Он знал, что должен умереть, и написал мне письмо, чтобы попросить прощения.
— Ничего не понимаю, но он молодец.
Теперь уже все выходят из церкви. Первым Жерар, он явно торопится:
— Мы с тобой, малыш, — бросает он на ходу.
За ним появляется мама Пуф, на церковной паперти она кажется еще больше.
— Анри разговаривал с дядей, — шепчет она, целуя его. — Ну он сразу начал пыжиться и, конечно, сказал, что за тебя отвечает он. Но ты приедешь на Рождество, и он разрешил нам навещать тебя. Да, я ведь принесла тебе подарочек. Специально для тебя сварила сливочную помадку. Только не открывай коробку сейчас, а то эта обжора все слопает. Мы будем вспоминать тебя каждый день, правда, мышонок?
Он не решается ей признаться, что не любит помадку, зато он так счастлив, что может отдать ее Джейн; а она вдруг совсем растерялась. Ее мать тактично отошла в сторонку.
— Ну, лично я очень доволен башмаками. Отличная работа, — говорит, смеясь, Папапуф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84