А вдруг им не нравится, что она работает и не сидит со своим ребенком? Возможно. Тогда понятно, почему она не такая, как мама Пуф.
Но Джейн на его стороне, потому что она тоже ребенок, да еще девочка. Они будут видеться тайком. И она не побоялась подойти к нему при бабушке. Но как узнать, где она будет его ждать?
Солнце внезапно заливает столовую, и, поскольку ответа на все эти вопросы ему получить не от кого, он встает и идет через гостиную на балкон. На той стороне улицы, в саду священника, мокрые деревья подставляют солнцу тысячи маленьких алмазиков. На сияющих чистотой тротуарах никого. Навес над балконом плачет так же глупо, как тетя Мария. Единственная живая душа на улице — это священник, он прохаживается по галерее своего дома, читая книгу, которую, похоже, давно знает наизусть. Хоть бы мелькнул на соседнем балконе рыжий волосок!
Он проводит рукой по навесу, чтобы смахнуть набухающие на солнце слезы, и вдруг слышит скрип половиц в гостиной: он попал в ловушку, отступать некуда. Бесформенная фигура тетки возникает в дверях, их разделяет только ширина балкона.
Она надвигается на него не спеша, и здесь некуда уклониться от ударов. Без всякого вызова, продолжая играть с дождевыми слезами, он нараспев предупреждает ее:
— А я вот не боюсь, возьму и прыгну вниз.
— Пойдем со мной, мне надо сделать кое-какие покупки.
Голос у нее почти ласковый; к величайшему его изумлению, она приоделась — нацепила шляпку и даже спрыснула волосы духами, от которых щиплет в горле.
— Я знаю, с тебя станется — прыгнешь хотя бы ради того, чтобы нам насолить. От мужчины всего можно ожидать.
— Ты уже не плачешь? Ты больше не несчастная?
— Не приставай ко мне, и пошли, пока магазины не закрылись.
— А где тетя Роза?
— Приводит голову в порядок.
— А как? Цветы новые к шляпке приделывает?
Ему совсем не хочется идти с ней и тащить тяжеленную сумку из черной кожи. Еще подумают, что она его мать или бабушка, и придется краснеть за нее — посильнее, чем за старые башмаки и комбинезон.
— Никуда я не пойду, на что я тебе нужен?
— Я тебя по-хорошему прошу.
— А ты не сказала «пожалуйста»!
— Хочешь опять довести меня до слез?
— Нет, не хочу, противно смотреть, как ты плачешь.
Ее правая рука, красная и распухшая, резко, помимо ее воли, поднимается, но сдержавшись, она продолжает говорить почти ласковым тоном, несмотря на распирающую ее ярость.
— Я куплю тебе мороженое или кока-колу.
Насвистывая, он обходит тетку и заворачивается в красную бархатную портьеру, отделяющую гостиную от столовой.
— Я тебя много раз просила не делать этого: портьеры очень дорогие, и ты можешь их оборвать.
Он никак не может понять, зачем это он ей так понадобился, ведь он прекрасно видит, что она прямо задыхается от злости. Чтобы узнать, где же граница ее терпению, он повторяет:
— А как насчет «пожалуйста»?
— Ну ладно, пожалуйста! А теперь пошли.
Тетя Мария спускается вниз, а он задерживается у соседней двери, но оттуда не доносится ни звука. Он с трудом удержался, чтобы не нажать на звонок, так ему хочется взглянуть хотя бы на ее бабушку. Еще с площадки он во весь голос кричит тетке вслед:
— А чем ты больна?
Она не отвечает. Он нагоняет ее внизу.
— Если ты не будешь отвечать, я с тобой не пойду.
Открыв дверь парадного, она пропускает его вперед, глаза ее мечут молнии.
— Когда хотят получить ответ, не орут на весь дом.
Она идет по улице Дорчестер в сторону дальней церкви. Он следует за ней чуть позади, рассматривая ее растоптанные туфли и ноги с большими синеватыми блямбами, словно разбухшие от воды.
— У тебя ноги больные, да? Ты поэтому падаешь?
Она вздыхает почти с облегчением.
— Да, ноги. Туда кровь плохо поступает.
— Ты все врешь! Когда болят ноги это не заразно. А тетя Роза говорит, что нельзя трогать твои вещи и твою посуду.
Он опять отстает и делает вид, будто незнаком с ней. Она оборачивается, кажется, что ее седые волосы покрыты желтой пылью, будто полвека пролежали под землей. Он нагоняет ее.
— Почему ты не ответила, когда я спросил, какая ты была маленькой?
— Потому что я забыла.
— Неправда. Человек не может забыть, какой он был маленьким. Даже если это было сто лет назад.
— Почему, скажи на милость?
— Потому что только тогда люди и бывают счастливы.
— Потому что ты счастлив, да?
— Ну да. Хоть это и нелегко, потому что взрослые мешают, все им кажется, что это невоспитанно или невежливо. Расскажи, какая ты была?
— Мы жили в деревне. Далеко отсюда. Под Квебеком. У меня были светлые волосы, и я уже тогда была больна.
Вдруг она останавливается и показывает ему на той стороне улицы маленький домик из красного кирпича с зеленой крышей и тоже с подворотней.
— Смотри. Вот он.
— Кто?
— Наш дом. В нем поселились твои дедушка и бабушка, когда мы переехали в город. Мы всегда жили в этом квартале.
— Значит, и мы тоже приехали из деревни?
В ее голосе опять звучат злобные нотки.
— Вы? Еще чего придумал, городское отродье! Если бы мы сюда не приехали, твоя мать никогда бы…
Она не договаривает и толкает дверь небольшой лавочки, приказав ему ждать ее на тротуаре.
Улица мгновенно заполняется народом, как будто прозвонил звонок на перемену: дети гоняются друг за другом, играют в шарики, шлепая по лужам, старухи греются на солнышке у порога своих домов, по мостовой едут машины, обдавая его грязью, и среди них — повозка с хрустящей картошкой; толстяк в засаленном фартуке на сей раз один и дремлет, уставившись на тощий круп своей клячи.
— Вот это и есть наш знаменитый племянник. Настоящий дикарь, людей боится. Всего доброго, мадам Босежур…
Тетка показывает на него пальцем, чтобы его не дай бог не спутали с другими детьми. Выйдя из лавки, она засовывает коричневый бумажный пакет в большую кожаную сумку и протягивает ему.
— Осторожно, там бутылки.
— Ты же обещала мороженое!
— Мы еще не все купили. Получишь после ужина.
— Что же ты сама свои бутылки не тащишь?
— Ты же мужчина.
— Нет, я дикарь, ты сама сказала.
— Я не хотела тебя обидеть. Просто ты еще не привык к людям.
Он берет сумку, потому что ему жалко ее больные ноги и потому что так он вроде бы при деле. Ему хотелось бы дослушать про мать до конца, но он боится, как бы тетка чего-то не разрушила. Они прошли мимо еще одной церкви.
— А что такое старая дева?
Она не сердится и отвечает как само собой разумеющееся:
— Как что такое? Женщина, которая не вышла замуж.
— Я не об этом спрашиваю. Почему она не нашла себе мужа?
— Потому что наш отец умер и надо было помогать семье.
— Значит, если бы твой отец был жив, ты бы нашла себе мужа?
— Может быть. Не знаю.
— А я вот знаю! Все это неправда. Это потому, что ты не любишь мужчин, а не любишь ты их из-за того, что увечная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Но Джейн на его стороне, потому что она тоже ребенок, да еще девочка. Они будут видеться тайком. И она не побоялась подойти к нему при бабушке. Но как узнать, где она будет его ждать?
Солнце внезапно заливает столовую, и, поскольку ответа на все эти вопросы ему получить не от кого, он встает и идет через гостиную на балкон. На той стороне улицы, в саду священника, мокрые деревья подставляют солнцу тысячи маленьких алмазиков. На сияющих чистотой тротуарах никого. Навес над балконом плачет так же глупо, как тетя Мария. Единственная живая душа на улице — это священник, он прохаживается по галерее своего дома, читая книгу, которую, похоже, давно знает наизусть. Хоть бы мелькнул на соседнем балконе рыжий волосок!
Он проводит рукой по навесу, чтобы смахнуть набухающие на солнце слезы, и вдруг слышит скрип половиц в гостиной: он попал в ловушку, отступать некуда. Бесформенная фигура тетки возникает в дверях, их разделяет только ширина балкона.
Она надвигается на него не спеша, и здесь некуда уклониться от ударов. Без всякого вызова, продолжая играть с дождевыми слезами, он нараспев предупреждает ее:
— А я вот не боюсь, возьму и прыгну вниз.
— Пойдем со мной, мне надо сделать кое-какие покупки.
Голос у нее почти ласковый; к величайшему его изумлению, она приоделась — нацепила шляпку и даже спрыснула волосы духами, от которых щиплет в горле.
— Я знаю, с тебя станется — прыгнешь хотя бы ради того, чтобы нам насолить. От мужчины всего можно ожидать.
— Ты уже не плачешь? Ты больше не несчастная?
— Не приставай ко мне, и пошли, пока магазины не закрылись.
— А где тетя Роза?
— Приводит голову в порядок.
— А как? Цветы новые к шляпке приделывает?
Ему совсем не хочется идти с ней и тащить тяжеленную сумку из черной кожи. Еще подумают, что она его мать или бабушка, и придется краснеть за нее — посильнее, чем за старые башмаки и комбинезон.
— Никуда я не пойду, на что я тебе нужен?
— Я тебя по-хорошему прошу.
— А ты не сказала «пожалуйста»!
— Хочешь опять довести меня до слез?
— Нет, не хочу, противно смотреть, как ты плачешь.
Ее правая рука, красная и распухшая, резко, помимо ее воли, поднимается, но сдержавшись, она продолжает говорить почти ласковым тоном, несмотря на распирающую ее ярость.
— Я куплю тебе мороженое или кока-колу.
Насвистывая, он обходит тетку и заворачивается в красную бархатную портьеру, отделяющую гостиную от столовой.
— Я тебя много раз просила не делать этого: портьеры очень дорогие, и ты можешь их оборвать.
Он никак не может понять, зачем это он ей так понадобился, ведь он прекрасно видит, что она прямо задыхается от злости. Чтобы узнать, где же граница ее терпению, он повторяет:
— А как насчет «пожалуйста»?
— Ну ладно, пожалуйста! А теперь пошли.
Тетя Мария спускается вниз, а он задерживается у соседней двери, но оттуда не доносится ни звука. Он с трудом удержался, чтобы не нажать на звонок, так ему хочется взглянуть хотя бы на ее бабушку. Еще с площадки он во весь голос кричит тетке вслед:
— А чем ты больна?
Она не отвечает. Он нагоняет ее внизу.
— Если ты не будешь отвечать, я с тобой не пойду.
Открыв дверь парадного, она пропускает его вперед, глаза ее мечут молнии.
— Когда хотят получить ответ, не орут на весь дом.
Она идет по улице Дорчестер в сторону дальней церкви. Он следует за ней чуть позади, рассматривая ее растоптанные туфли и ноги с большими синеватыми блямбами, словно разбухшие от воды.
— У тебя ноги больные, да? Ты поэтому падаешь?
Она вздыхает почти с облегчением.
— Да, ноги. Туда кровь плохо поступает.
— Ты все врешь! Когда болят ноги это не заразно. А тетя Роза говорит, что нельзя трогать твои вещи и твою посуду.
Он опять отстает и делает вид, будто незнаком с ней. Она оборачивается, кажется, что ее седые волосы покрыты желтой пылью, будто полвека пролежали под землей. Он нагоняет ее.
— Почему ты не ответила, когда я спросил, какая ты была маленькой?
— Потому что я забыла.
— Неправда. Человек не может забыть, какой он был маленьким. Даже если это было сто лет назад.
— Почему, скажи на милость?
— Потому что только тогда люди и бывают счастливы.
— Потому что ты счастлив, да?
— Ну да. Хоть это и нелегко, потому что взрослые мешают, все им кажется, что это невоспитанно или невежливо. Расскажи, какая ты была?
— Мы жили в деревне. Далеко отсюда. Под Квебеком. У меня были светлые волосы, и я уже тогда была больна.
Вдруг она останавливается и показывает ему на той стороне улицы маленький домик из красного кирпича с зеленой крышей и тоже с подворотней.
— Смотри. Вот он.
— Кто?
— Наш дом. В нем поселились твои дедушка и бабушка, когда мы переехали в город. Мы всегда жили в этом квартале.
— Значит, и мы тоже приехали из деревни?
В ее голосе опять звучат злобные нотки.
— Вы? Еще чего придумал, городское отродье! Если бы мы сюда не приехали, твоя мать никогда бы…
Она не договаривает и толкает дверь небольшой лавочки, приказав ему ждать ее на тротуаре.
Улица мгновенно заполняется народом, как будто прозвонил звонок на перемену: дети гоняются друг за другом, играют в шарики, шлепая по лужам, старухи греются на солнышке у порога своих домов, по мостовой едут машины, обдавая его грязью, и среди них — повозка с хрустящей картошкой; толстяк в засаленном фартуке на сей раз один и дремлет, уставившись на тощий круп своей клячи.
— Вот это и есть наш знаменитый племянник. Настоящий дикарь, людей боится. Всего доброго, мадам Босежур…
Тетка показывает на него пальцем, чтобы его не дай бог не спутали с другими детьми. Выйдя из лавки, она засовывает коричневый бумажный пакет в большую кожаную сумку и протягивает ему.
— Осторожно, там бутылки.
— Ты же обещала мороженое!
— Мы еще не все купили. Получишь после ужина.
— Что же ты сама свои бутылки не тащишь?
— Ты же мужчина.
— Нет, я дикарь, ты сама сказала.
— Я не хотела тебя обидеть. Просто ты еще не привык к людям.
Он берет сумку, потому что ему жалко ее больные ноги и потому что так он вроде бы при деле. Ему хотелось бы дослушать про мать до конца, но он боится, как бы тетка чего-то не разрушила. Они прошли мимо еще одной церкви.
— А что такое старая дева?
Она не сердится и отвечает как само собой разумеющееся:
— Как что такое? Женщина, которая не вышла замуж.
— Я не об этом спрашиваю. Почему она не нашла себе мужа?
— Потому что наш отец умер и надо было помогать семье.
— Значит, если бы твой отец был жив, ты бы нашла себе мужа?
— Может быть. Не знаю.
— А я вот знаю! Все это неправда. Это потому, что ты не любишь мужчин, а не любишь ты их из-за того, что увечная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84