– Коллега! Вы даже не представляете себе, какой горькой, пустой и абсурдной была моя жизнь! Сколь глупым, суетным и тщетным было все то, чем я в ней занимался! Как безнадежны и трагичны любые наши попытки обрести в этой жизни смысл!
Потапов поправил очки, молча дожевал свое яблоко, вытер усы. И сказал:
– А вы, Рауль Абрамович, даже не представляете, какой замечательной, классной и улетной была моя жизнь. Сколько в ней было глубочайшего смысла, высочайшего кайфа, дерзких прорывов и великих свершений. И сколько всего этого еще будет.
– Вы молоды, – вздохнул профессор. – Вы еще измените вашу точку зрения...
– Ничего не знаю, – сказал Потапов. – Жизнь очень хорошая.
Это прозвучало напористо и чеканно. Как стихи Маяковского:
Жизнь
Очень
Хорошая.
Яблочный огрызок прочертил дугу сквозь Эдем и приземлился у ног каменной статуи бодхисаттвы Дзидзо.
Коан для тенора без оркестра
Близился перевал.
Узкий серпантин шоссе еще километра три назад нырнул в лесные заросли, долго карабкался вверх, расталкивал низкорослый бамбук и папоротник, тянулся к верхушкам сосен, лез из асфальтовой кожи вон, бросал отчаянные петли то влево, то вправо, пыхтел, кряхтел, тужился – и вот вырвался на воздух, на простор, на перспективу. На огороженный край отвесной пропасти.
Я медленно подкатил к ограждению смотровой площадки, уперся в него передним колесом и правой ногой. Вытер лицо майкой, оглядел панораму.
Дорога поворачивала влево и изгибом шла вниз по открытому склону, теряясь из вида в дальней расщелине. Ее пересекали опоры заброшенного горнолыжного подъемника – они бесцельно спускались в долину, не замечая вокруг себя ни пылающих кленов, ни желтеющих берез, ни все еще зеленых сакур. Далеко внизу блестело озеро, а за ним угадывался едва видный город.
«631 метр над уровнем моря», – сообщал мне специальный столбик. Не бог весть какая высота, но покорил я ее сам, при помощи мускульной силы и цепной передачи, всего за час с небольшим. Законный повод для гордости.
Набрав полную грудь осенней прохлады, я сжал руль и оттолкнулся ногой от ограждения. Теперь цепь отдыхала, шестеренки набирались новых сил, педали застыли, – только спицы суетливо рассекали воздух, и деловито жужжал храповик. Воскресное шоссе было пустым, и я несся по самой середине. Обогнул склон, пересек линию подъемника, нырнул в тоннель, взбодрил шестеренки, вынырнул из тоннеля, зашел на следующий спуск – и вдруг увидел перед собой дорожный указатель:
Храм Уммодзи 0.4 км ?
Будто и не дожидаясь моей команды, сработали оба тормоза. Шины чиркнули по асфальту, меня занесло, накренило, потом выровняло – и неспешно вкатило в узкое боковое ответвление, посыпанное гравием.
Ехать по гравию было неудобно, и метров через пятьдесят я спешился. Дорога шла между деревьями, на гравии лежали первые упавшие листья. Среди дубовых, кленовых и буковых попадались маленькие желтые веерочки с дерева гинкго. Их становилось все больше, вскоре я уже шел по сплошному ковру из пожелтевших утиных лапок – и наконец увидел само дерево. Оно стояло на отдельной поляне, полностью облетевшее, и специально прибитая к нему табличка удостоверяла посредством слоговой азбуки, что данное растение – действительно гинкго, а не какая-нибудь там дзельква или криптомерия. Симметричные голые ветви были смиренно воздеты к небу, точно просили снега. В десяти шагах от дерева, на краю поляны, застыло каменное изваяние бодхисаттвы Каннон, молитвенно сложившее ладони. Оно сочувствовало дереву.
Подойдя к изваянию поближе, я заметил перила деревянной лестницы, ведущей вниз. Подхватил велосипед за раму, стал спускаться. Внизу, сквозь рыжую листву кленов, виднелась бурая черепица на изогнутых карнизах.
Лестница завершилась воротами из двух столбов с массивной тростниковой крышей. На правом столбе я еще раз прочитал название храма, а на левом – название школы, к которой храм принадлежал: «Риндзай-сю».
Это было не очень типично. Мои праздные разъезды по окрестностям чаще всего приводили меня к амидаистским храмам школы Дзёдо. Обычно я натыкался там на аляповатую статую Будды Амиды, обложенную мешками с рисом, хурмой и яблоками, – местные крестьяне волокли все это добро в храм, чтобы повелитель Чистой Земли в роковой час про них не забыл. Не менее популярными были храмы школы Сото – тоже дзэн, но другого пошиба – часто маленькие и безликие, зато многочисленные. Другие школы – Сингон, Тэндай, Нитирэн – мой дилетантский взгляд различал только по надписям на столбах. Дзэнские храмы школы Риндзай отчего-то встречались редко, и это было досадно. Именно к этой школе японского буддизма я питал особую слабость.
Передо мной лежал храмовый двор. Земляной, чисто выметенный, уютный. Не очень большой. Скромный колокол под навесом, неизменный дракончик со струйкой воды, крохотное синтоистское святилище для ублажения местных богов. Каменные фонарики. Шесть облупленных статуй бодхисаттвы Дзидзо на длинном постаменте. Посередине – облетевшее дерево непонятной породы. Под деревом –собачья конура и камень с рельефно выбитыми иероглифами:
Злая собака
Камень порос мхом и выглядел заслуженно. Судя по нему, злой собаке шел не первый десяток лет, а то и не первая сотня. Установить это наверняка было трудно: цепь, прикрепленная к конуре одним концом, другим концом лежала на земле и скучала. Конура же со всей очевидностью была пуста.
Я обошел дерево и приблизился к храму. Под его широкой крышей тянулись вырезанные из дерева цветы и птицы, драконы и тигры. Мощные столбы были покрыты благородными трещинами. Над входом висел медный гонг с длинной веревкой. На огороженную перилами галерею, как и полагается, вела широкая лестница. А по обе стороны от лестницы росли два кактуса.
Я не поверил своим глазам. Я видел много разной флоры на храмовых дворах. Видел катальпу и павлонию, фермиану и леспедецу, османтус и бересклет. Был знаком со священным деревом сакаки . Хорошо представлял, как пуэрария обвивает глицинию. Знал латинские названия багряника и мушмулы. Встречал любые растения – но только не кактусы. Здесь же перед моим взором красовались две внушительных размеров опунции, посаженные в кадки. Колючие зеленые лепехи невозмутимо ветвились под разными углами, как гибрид амебы и кролика. Сбитому с толку интеллекту оставалось лишь списать увиденное на знаменитые дзэнские парадоксы.
Как там сказано у Дайсэцу Судзуки? «Интеллект есть периферийный работник, бросающийся из одной крайности в другую»? Вот-вот...
Отведя смущенный взгляд от кактусов, я прочел деревянную табличку:
«Так как настоящий храм воздвигнут в честь Будды Шакьямуни, при молитве благоволите произносить: Слава Будде Шакьямуни ».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90