одним словом, если бы тебе не надо было рисковать, бежала ли бы ты к ней с таким желанием?
Моя приятельница на миг отводила взгляд от Повешенного, Кубков, Мячей и улыбавшейся ей Смерти:
– Не приставай ко мне со своими вопросами. Я старая женщина, и это не так уж смешно. Почему ты хочешь отнять у меня иллюзию, что я могла переплюнуть любого юношу?
– Значит, когда ты уходила от старого турка, тебе казалось, что ты больше не женщина?
– Да нет, что ты! Как ты всё усложняешь! Никогда не следует отказываться от своей женской сущности. Ни в коем случае, дружок. Скажу тебе больше, запомни хорошенько: женская семья может существовать долго и быть счастливой, но если в неё в лице одной из двух женщин проникает тот, кого я называю липовым мужчиной, тогда…
– Семья становится несчастной?
– Не обязательно несчастной, но жалкой.
– Ах так? Поясни…
Амалия с таинственным видом раскладывала на столике свою дорогую колоду карт, пропахших засаленным картоном, старой кожей и стеариновыми свечами, завёрнутыми в отслуживший свой срок мешок.
– Видишь ли, женщина, которая остаётся женщиной, – это цельное существо. Она обладает всем, даже рядом со своей «подругой». Но если ей взбредёт в голову стать мужчиной, она сделается нелепой. Что может быть более смешным и жалким, чем… недоделанный мужчина? Ты никогда не убедишь меня в обратном. С тех самых пор, когда Люсьена де Н. предпочла носить мужскую одежду, ты думаешь, её жизнь не была отравлена?
– Чем отравлена?
– С тех самых пор, дружок, даже если её «подруги» иногда забывали, что она – не мужчина, эта дурочка только об этом и думала… Поэтому, несмотря на свои успехи, она постоянно злилась. Эта навязчивая идея лишала её покоя и уверенности, что ещё страшнее. Да, у неё был шикарный вид. Но это был мрачный шик! Мрачный, а не грустный. Немного грусти не повредит женской паре. Грусть заполняет пробелы. Какая женщина не сожалеет о том времени, когда грустила?
«Это заполняет пробелы…» Данная фраза относится к однополой любви. Она вырывается из укромного скита, где уединяется женская страсть, проходя искус сладострастием, суровое послушание, за неимением коего, как уверял герцог де Морни, женщина остаётся на стадии чернового наброска. Этот просвещённый дилетант достаточно ясно высказывает свою мысль, если мне не изменяет память, чтобы мы поняли, что он ценит не только «высшую школу» сладострастия. Он как будто признаёт, что, подобно тому как один алмаз шлифует другой алмаз, женщина облагораживает женщину, делает её более мягкой и гибкой, а также безупречно истерзанной. Морни, как видно, был сведущ в этом вопросе и прибегал к женской помощи в своих дерзких замыслах: «Я доверяю тебе несовершенную драгоценность… Сумей её доработать и потом верни мне!»
– Тогда-то, – продолжала Амалия, – Люсьена принялась наносить удары. Она полюбила всевозможные мерзости в любви: беспричинные ссоры и примирения на определённых условиях, неоправданные разрывы и бегства, бурные сцены с рыданиями и Бог весть что ещё… Это какая-то мания… Она выставила ночью за дверь, в сад, красивую блондинку Лулу, с которой жила, чтобы та поняла, чего она хочет, то есть сделала окончательный выбор между ею, Люсьеной, и своим мужем.
Перед рассветом Люсьена свешивается над балконом.
– Ты решила? – спрашивает она.
– Да, – отвечает Лулу, шмыгая носом от холода.
– Ну и что же?
– Ну так вот, я возвращаюсь к Эктору. Я подумала, что он может делать то, чего ты не в силах делать.
– О! Естественно! – восклицает Люсьена с мрачным видом.
– Нет, – говорит Лулу, – это не то, что ты думаешь. Я не так уж дорожу тем, о чём ты думаешь. Сейчас я скажу тебе. Когда мы с тобой бываем на людях, едем за город или сидим в ресторане, когда мы путешествуем вместе, все принимают тебя за мужчину, это понятно. Но мне стыдно быть с мужчиной, который не в состоянии помочиться на стену.
– Каково?.. Люсьена ожидала всего, только не этого. Она плохо это восприняла. Так плохо, что больше никогда не встречалась с Лулу… Над чем ты смеёшься?
– Да ведь это детский ответ!
Амалия устремила на меня разгневанный взгляд своих больших глаз:
– Детский! Нет, дружок, просто Лулу не придумала ничего более обидного!
– Почему же? Я нахожу это инфантильным и довольно забавным…
– Ничего более обидного, повторяю тебе! Подобные вещи нельзя объяснить… Дело тут в нюансах, которые надо чувствовать… Если ты не понимаешь, я заявляю, что не в силах тебе это растолковать. По правде сказать, я спрашиваю себя, почему ты берёшься за темы, в которых ни черта не смыслишь! На сегодня хватит. Ты уже достаточно измучила меня своими расспросами о моём «роковом амплуа»!
Она опустила свои длинные ресницы на увядшие щёки, замкнулась в суровом молчании и прочитала свою судьбу, водя по картам подагрическим указательным пальцем…
Сколько раз я мучила Амалию своими расспросами о её «роковом амплуа»? Слушая её, я прикидывалась простушкой. Мне нравилось выискивать на её лице, между густыми бровями и римским подбородком, черты завоевательницы, которая мчалась ночью по улочкам восточного города, встречала и оставляла позади десятки опасностей, чтобы в очередной раз сомкнуть объятия на теле, во всём похожем на её тело, как будто оно было любовно слеплено по его образу и подобию… Руки – это последнее украшение, которое у неё осталось, мощные и гладкие белые руки с зелёными прожилками, как у тунисских евреек; руки, державшие во сне безмятежно спящих юных женщин, руки, мерцавшие сквозь сеть длинных волос…
– Послушай, послушай, Амалия… Как ты объяснишь то, что Лулу решила вернуться к мужу?
– Я не должна этого объяснять, – произнесла Амалия с достоинством. – Кроме того, я не утверждаю, что она к нему вернулась…
– Каким был её муж?
– Очень приличный, – сказала Амалия с неожиданной горячей симпатией. – Красивый малый, блондин с пшеничными волосами; право, знаешь, этакий ужасный молчун… Он не надоедал Лулу. Вообще, он был довольно-таки себе на уме.
Она подняла глаза, присмотрелась к блондину с пшеничными волосами, затерянному в недрах её памяти, и преисполнилась к нему неприязнью:
– Да, довольно-таки себе на уме… очень терпеливый… Просто ангельское терпение!..
Очень терпеливый… «Сумей её доработать, а потом верни мне…» Доработать – это ещё куда ни шло, но вернуть обратно? Вспоминая свои беседы с Амалией, я думаю о том, что мужчины поступают в подобных случаях весьма опрометчиво. Когда любовник потребует, чтобы его дорогая, отданная взаймы, вернулась на правильный путь, не услышит ли он в ответ: «Нет, я не вернусь. Мне здесь лучше, чем было напротив…»?
– …видишь ли, самым главным для Лулу было отомстить за себя резким словом и причинить Люсьене боль…
– Причинить боль Люсьене!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Моя приятельница на миг отводила взгляд от Повешенного, Кубков, Мячей и улыбавшейся ей Смерти:
– Не приставай ко мне со своими вопросами. Я старая женщина, и это не так уж смешно. Почему ты хочешь отнять у меня иллюзию, что я могла переплюнуть любого юношу?
– Значит, когда ты уходила от старого турка, тебе казалось, что ты больше не женщина?
– Да нет, что ты! Как ты всё усложняешь! Никогда не следует отказываться от своей женской сущности. Ни в коем случае, дружок. Скажу тебе больше, запомни хорошенько: женская семья может существовать долго и быть счастливой, но если в неё в лице одной из двух женщин проникает тот, кого я называю липовым мужчиной, тогда…
– Семья становится несчастной?
– Не обязательно несчастной, но жалкой.
– Ах так? Поясни…
Амалия с таинственным видом раскладывала на столике свою дорогую колоду карт, пропахших засаленным картоном, старой кожей и стеариновыми свечами, завёрнутыми в отслуживший свой срок мешок.
– Видишь ли, женщина, которая остаётся женщиной, – это цельное существо. Она обладает всем, даже рядом со своей «подругой». Но если ей взбредёт в голову стать мужчиной, она сделается нелепой. Что может быть более смешным и жалким, чем… недоделанный мужчина? Ты никогда не убедишь меня в обратном. С тех самых пор, когда Люсьена де Н. предпочла носить мужскую одежду, ты думаешь, её жизнь не была отравлена?
– Чем отравлена?
– С тех самых пор, дружок, даже если её «подруги» иногда забывали, что она – не мужчина, эта дурочка только об этом и думала… Поэтому, несмотря на свои успехи, она постоянно злилась. Эта навязчивая идея лишала её покоя и уверенности, что ещё страшнее. Да, у неё был шикарный вид. Но это был мрачный шик! Мрачный, а не грустный. Немного грусти не повредит женской паре. Грусть заполняет пробелы. Какая женщина не сожалеет о том времени, когда грустила?
«Это заполняет пробелы…» Данная фраза относится к однополой любви. Она вырывается из укромного скита, где уединяется женская страсть, проходя искус сладострастием, суровое послушание, за неимением коего, как уверял герцог де Морни, женщина остаётся на стадии чернового наброска. Этот просвещённый дилетант достаточно ясно высказывает свою мысль, если мне не изменяет память, чтобы мы поняли, что он ценит не только «высшую школу» сладострастия. Он как будто признаёт, что, подобно тому как один алмаз шлифует другой алмаз, женщина облагораживает женщину, делает её более мягкой и гибкой, а также безупречно истерзанной. Морни, как видно, был сведущ в этом вопросе и прибегал к женской помощи в своих дерзких замыслах: «Я доверяю тебе несовершенную драгоценность… Сумей её доработать и потом верни мне!»
– Тогда-то, – продолжала Амалия, – Люсьена принялась наносить удары. Она полюбила всевозможные мерзости в любви: беспричинные ссоры и примирения на определённых условиях, неоправданные разрывы и бегства, бурные сцены с рыданиями и Бог весть что ещё… Это какая-то мания… Она выставила ночью за дверь, в сад, красивую блондинку Лулу, с которой жила, чтобы та поняла, чего она хочет, то есть сделала окончательный выбор между ею, Люсьеной, и своим мужем.
Перед рассветом Люсьена свешивается над балконом.
– Ты решила? – спрашивает она.
– Да, – отвечает Лулу, шмыгая носом от холода.
– Ну и что же?
– Ну так вот, я возвращаюсь к Эктору. Я подумала, что он может делать то, чего ты не в силах делать.
– О! Естественно! – восклицает Люсьена с мрачным видом.
– Нет, – говорит Лулу, – это не то, что ты думаешь. Я не так уж дорожу тем, о чём ты думаешь. Сейчас я скажу тебе. Когда мы с тобой бываем на людях, едем за город или сидим в ресторане, когда мы путешествуем вместе, все принимают тебя за мужчину, это понятно. Но мне стыдно быть с мужчиной, который не в состоянии помочиться на стену.
– Каково?.. Люсьена ожидала всего, только не этого. Она плохо это восприняла. Так плохо, что больше никогда не встречалась с Лулу… Над чем ты смеёшься?
– Да ведь это детский ответ!
Амалия устремила на меня разгневанный взгляд своих больших глаз:
– Детский! Нет, дружок, просто Лулу не придумала ничего более обидного!
– Почему же? Я нахожу это инфантильным и довольно забавным…
– Ничего более обидного, повторяю тебе! Подобные вещи нельзя объяснить… Дело тут в нюансах, которые надо чувствовать… Если ты не понимаешь, я заявляю, что не в силах тебе это растолковать. По правде сказать, я спрашиваю себя, почему ты берёшься за темы, в которых ни черта не смыслишь! На сегодня хватит. Ты уже достаточно измучила меня своими расспросами о моём «роковом амплуа»!
Она опустила свои длинные ресницы на увядшие щёки, замкнулась в суровом молчании и прочитала свою судьбу, водя по картам подагрическим указательным пальцем…
Сколько раз я мучила Амалию своими расспросами о её «роковом амплуа»? Слушая её, я прикидывалась простушкой. Мне нравилось выискивать на её лице, между густыми бровями и римским подбородком, черты завоевательницы, которая мчалась ночью по улочкам восточного города, встречала и оставляла позади десятки опасностей, чтобы в очередной раз сомкнуть объятия на теле, во всём похожем на её тело, как будто оно было любовно слеплено по его образу и подобию… Руки – это последнее украшение, которое у неё осталось, мощные и гладкие белые руки с зелёными прожилками, как у тунисских евреек; руки, державшие во сне безмятежно спящих юных женщин, руки, мерцавшие сквозь сеть длинных волос…
– Послушай, послушай, Амалия… Как ты объяснишь то, что Лулу решила вернуться к мужу?
– Я не должна этого объяснять, – произнесла Амалия с достоинством. – Кроме того, я не утверждаю, что она к нему вернулась…
– Каким был её муж?
– Очень приличный, – сказала Амалия с неожиданной горячей симпатией. – Красивый малый, блондин с пшеничными волосами; право, знаешь, этакий ужасный молчун… Он не надоедал Лулу. Вообще, он был довольно-таки себе на уме.
Она подняла глаза, присмотрелась к блондину с пшеничными волосами, затерянному в недрах её памяти, и преисполнилась к нему неприязнью:
– Да, довольно-таки себе на уме… очень терпеливый… Просто ангельское терпение!..
Очень терпеливый… «Сумей её доработать, а потом верни мне…» Доработать – это ещё куда ни шло, но вернуть обратно? Вспоминая свои беседы с Амалией, я думаю о том, что мужчины поступают в подобных случаях весьма опрометчиво. Когда любовник потребует, чтобы его дорогая, отданная взаймы, вернулась на правильный путь, не услышит ли он в ответ: «Нет, я не вернусь. Мне здесь лучше, чем было напротив…»?
– …видишь ли, самым главным для Лулу было отомстить за себя резким словом и причинить Люсьене боль…
– Причинить боль Люсьене!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39