Из окна открывается вид на океан, а у окна – кресло в стиле королевы Анны, чтобы любоваться бескрайними просторами океана. И, конечно, повсюду книги Виктора, они загромождают полки из толстых досок и шлакобетонные подставки вдоль одной из обшарпанных стен цвета морской волны.
Когда я добираюсь до дома, Виктор спит, небрежно прикрыв одной рукой лицо. Молча наблюдаю, как при каждом вздохе слегка приподнимается одеяло на его груди. Черты лица смягчились, конечности расслаблены. Потом звонит будильник, вся комната наполняется пронзительным электронным свистом. Наклонившись, выключаю его.
– Это ты завела будильник? – спрашивает Виктор. Губы шевелятся, но все тело пребывает в состоянии полного покоя. Глаза закрыты, дыхание ровное и глубокое. Зевая, смотрит на меня, пытаясь сфокусировать взгляд без помощи очков. Глаза у него оливково-серые. Без очков они так красивы, что кажется просто кощунством пользоваться такими глазами для зрения.
– Нет, – отвечаю ему.
– Должно быть, привидения завелись, – замечает он, облизывая губы, и тянется к ночному столику за очками. – Иди ко мне.
Ложусь рядом. Его волосы пропахли солью и дымом. У него лихорадка; я научилась определять температуру на ощупь, без градусника, сейчас у него 101 градус.
– Куда ездила с утра? – интересуется Виктор.
– Занималась стиркой.
– В такую рань?
– Захотелось, к тому же, выпить чашечку кофе. Виктор целует меня, потом причмокивает губами.
– Нет, радость моя, никакого кофе ты не пила, – заявляет он. – Не отодвигайся, дай прижмусь к тебе. Ты такая прохладная после улицы. А я такой горячий, сейчас растоплю тебя. Я такой горячий, что ты растаешь прямо у меня в руках.
– Покаталась немного. Проехала к океану.
– Могла бы прихватить и меня.
– Ты спал.
– Предательница, – ворчит Виктор. Сильные порывы ветра сотрясают оконную раму.
Сосредоточенно прислушиваюсь к звукам, которые издает под его напором стекло.
– У тебя изменился ритм дыхания, – говорит мне Виктор. Он проводит рукой по моей спине, слегка почесывая между плечами. – Я читал, что если люди лгут, у них меняется ритм дыхания.
Ветер сотрясает длинные ветви клена. Похоже, будто кто-то стучится или скребется в окно. Ветер треплет стебли плюща на стене дома. Все это раздражает меня, хочется обломать ветки клена или отогнать ветер.
После долгой паузы Виктор продолжает:
– Сегодня утром, очень рано, я спустился вниз проверить, на месте ли машина. В постели тебя не было, и у меня возникло странное ощущение, что ты исчезла навсегда. Что тебя никогда не было.
– Виктор… – говорю я, чувствуя себя виноватой.
– Я, конечно, никогда не сбежал бы от тебя вот так.
– Но я не сбежала, дорогой.
– Именно так ты и сделала, – возражает Виктор.
Выбираюсь из постели и выхожу на кухню. Спорить с Виктором бессмысленно. Сглупила, недооценила его интуицию. Зло берет, стыдно. И все же не в силах выслушивать его язвительные замечания. Из такой ситуации единственный выход – отрицать абсолютно все. Чтобы не обсуждать с Виктором Гордона, скорчилась у низеньких шкафчиков на кухне, притворяясь, что ищу сковородку. С шумом передвигаю горшочки из огнеупорной керамики, формы для пудинга, поэтому не слышу слов Виктора, который все еще продолжает разглагольствовать.
– Ты слышала, Хилари? – кричит он. – Я с тобой разговариваю, не могла бы уделить мне минуточку внимания?
Возвращаюсь в комнату, одаривая Виктора раздраженным взглядом. Он сидит в постели, одеяло скомкано на коленях. Смотрит на меня с таким же раздражением. Перебрасываю через плечо посудное полотенце, которое держала в руках, скрещиваю на груди руки. Виктор не спускает с меня глаз, в них нет ни капли доверия ко мне. Достав из пачки сигарету, постукивает ее твердым кончиком по ночному столику. Подносит к губам. Чиркнув спичкой, долго держит ее в руке, прежде чем прикурить.
– Понимаю, что тебе не грозит опасность сделаться лауреатом Нобелевской премии, – говорит Виктор, тщательно подбирая слова, – но, надеюсь, ты достаточно умна, чтобы не лгать мне.
– Я не лгу, – возражаю ему. А про себя твержу: «Возьми себя в руки. Виктор бьется из последних сил; ему сейчас так плохо». Нам обоим не по себе, если мы врозь, и мы легко распознаем друг у друга малейшие следы волнения. Болезнь уже причиняет ему страдания. В ящике стола хранится небольшой запас морфия. Там же рецепт на дополнительную дозу, вполне официального вида документ с неразборчиво нацарапанными предписаниями врача и его небрежной подписью. Эта бумажка ждет своего часа, как чистая страница дневника.
– Зачем здесь эти цветы? – спрашивает Виктор, дотрагиваясь до вазы с гвоздиками и лилиями, которая стоит у кровати.
– Потому что они красивые.
– Зачем ты поставила их сюда? – спрашивает он.
– Понимаю, сколь трудно в это поверить, – но представь себе, Виктор, большинству людей цветы нравятся.
– А мне – нет, – заявляет с вызовом Виктор. – Ненавижу эти цветы. Стоят уже полторы недели. Для цветов ненормально жить так долго. Мне гораздо больше понравилось бы, если бы они завяли.
Виктор хватает букет и выплескивает воду из вазы на пол. Затем запихивает цветы в пустую вазу.
– Посмотрим, сколько времени вам удастся продержаться вот так, – обращается он к цветам. Дотягивается до стоящей на полу бутылки чистого спирта и выливает немного прозрачной жидкости на розовую гвоздику.
– Может, прекратишь издеваться над растением? – спрашиваю я.
– Будешь пахнуть вот этим, – говорит он гвоздике. Зажав в зубах сигарету, протягивает мне гвоздику. – Не хочешь понюхать?
Подношу цветок к носу и глубоко вдыхаю.
– Пахнет цветами и алкоголем, – отвечаю ему.
– Она пахнет больницей и смертью, – возражает Виктор, выпуская кольцо дыма.
Воцаряется молчание. Виктор гасит сигарету и что-то выковыривает из-под ногтя. Потом прижимает к животу руки. Во взгляде настороженность. Подхожу к постели и сажусь рядом, поджав под себя ноги, так что тень падает на его лицо. Когда Виктору лучше, он относится ко мне более критически. Судя по всему, сегодня он чувствует себя неплохо. На прошлой неделе устроил настоящий скандал по поводу того, что я читаю. Сбросил с полок свои книги, покидал их на кушетку и заявил:
– Ради разнообразия прочитай хоть что-нибудь стоящее. Кант, Шопенгауэр, Витгенштейн, Ницше! Лакан, Юнг, Фрейд, – ради Бога!
Все, что я говорила в свое оправдание, не принималось в расчет. Я расчесывала волосы и терпеливо ждала, когда же это кончится. Чаще дни проходят гораздо спокойнее. В эти дни Виктор лежит в постели.
Знавали мы с Виктором времена получше нынешних. Бывало, засиживаемся допоздна, и он рассказывает о своей жизни до болезни. Рассказывает о своем детстве, – подлинные факты из жизни богатых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Когда я добираюсь до дома, Виктор спит, небрежно прикрыв одной рукой лицо. Молча наблюдаю, как при каждом вздохе слегка приподнимается одеяло на его груди. Черты лица смягчились, конечности расслаблены. Потом звонит будильник, вся комната наполняется пронзительным электронным свистом. Наклонившись, выключаю его.
– Это ты завела будильник? – спрашивает Виктор. Губы шевелятся, но все тело пребывает в состоянии полного покоя. Глаза закрыты, дыхание ровное и глубокое. Зевая, смотрит на меня, пытаясь сфокусировать взгляд без помощи очков. Глаза у него оливково-серые. Без очков они так красивы, что кажется просто кощунством пользоваться такими глазами для зрения.
– Нет, – отвечаю ему.
– Должно быть, привидения завелись, – замечает он, облизывая губы, и тянется к ночному столику за очками. – Иди ко мне.
Ложусь рядом. Его волосы пропахли солью и дымом. У него лихорадка; я научилась определять температуру на ощупь, без градусника, сейчас у него 101 градус.
– Куда ездила с утра? – интересуется Виктор.
– Занималась стиркой.
– В такую рань?
– Захотелось, к тому же, выпить чашечку кофе. Виктор целует меня, потом причмокивает губами.
– Нет, радость моя, никакого кофе ты не пила, – заявляет он. – Не отодвигайся, дай прижмусь к тебе. Ты такая прохладная после улицы. А я такой горячий, сейчас растоплю тебя. Я такой горячий, что ты растаешь прямо у меня в руках.
– Покаталась немного. Проехала к океану.
– Могла бы прихватить и меня.
– Ты спал.
– Предательница, – ворчит Виктор. Сильные порывы ветра сотрясают оконную раму.
Сосредоточенно прислушиваюсь к звукам, которые издает под его напором стекло.
– У тебя изменился ритм дыхания, – говорит мне Виктор. Он проводит рукой по моей спине, слегка почесывая между плечами. – Я читал, что если люди лгут, у них меняется ритм дыхания.
Ветер сотрясает длинные ветви клена. Похоже, будто кто-то стучится или скребется в окно. Ветер треплет стебли плюща на стене дома. Все это раздражает меня, хочется обломать ветки клена или отогнать ветер.
После долгой паузы Виктор продолжает:
– Сегодня утром, очень рано, я спустился вниз проверить, на месте ли машина. В постели тебя не было, и у меня возникло странное ощущение, что ты исчезла навсегда. Что тебя никогда не было.
– Виктор… – говорю я, чувствуя себя виноватой.
– Я, конечно, никогда не сбежал бы от тебя вот так.
– Но я не сбежала, дорогой.
– Именно так ты и сделала, – возражает Виктор.
Выбираюсь из постели и выхожу на кухню. Спорить с Виктором бессмысленно. Сглупила, недооценила его интуицию. Зло берет, стыдно. И все же не в силах выслушивать его язвительные замечания. Из такой ситуации единственный выход – отрицать абсолютно все. Чтобы не обсуждать с Виктором Гордона, скорчилась у низеньких шкафчиков на кухне, притворяясь, что ищу сковородку. С шумом передвигаю горшочки из огнеупорной керамики, формы для пудинга, поэтому не слышу слов Виктора, который все еще продолжает разглагольствовать.
– Ты слышала, Хилари? – кричит он. – Я с тобой разговариваю, не могла бы уделить мне минуточку внимания?
Возвращаюсь в комнату, одаривая Виктора раздраженным взглядом. Он сидит в постели, одеяло скомкано на коленях. Смотрит на меня с таким же раздражением. Перебрасываю через плечо посудное полотенце, которое держала в руках, скрещиваю на груди руки. Виктор не спускает с меня глаз, в них нет ни капли доверия ко мне. Достав из пачки сигарету, постукивает ее твердым кончиком по ночному столику. Подносит к губам. Чиркнув спичкой, долго держит ее в руке, прежде чем прикурить.
– Понимаю, что тебе не грозит опасность сделаться лауреатом Нобелевской премии, – говорит Виктор, тщательно подбирая слова, – но, надеюсь, ты достаточно умна, чтобы не лгать мне.
– Я не лгу, – возражаю ему. А про себя твержу: «Возьми себя в руки. Виктор бьется из последних сил; ему сейчас так плохо». Нам обоим не по себе, если мы врозь, и мы легко распознаем друг у друга малейшие следы волнения. Болезнь уже причиняет ему страдания. В ящике стола хранится небольшой запас морфия. Там же рецепт на дополнительную дозу, вполне официального вида документ с неразборчиво нацарапанными предписаниями врача и его небрежной подписью. Эта бумажка ждет своего часа, как чистая страница дневника.
– Зачем здесь эти цветы? – спрашивает Виктор, дотрагиваясь до вазы с гвоздиками и лилиями, которая стоит у кровати.
– Потому что они красивые.
– Зачем ты поставила их сюда? – спрашивает он.
– Понимаю, сколь трудно в это поверить, – но представь себе, Виктор, большинству людей цветы нравятся.
– А мне – нет, – заявляет с вызовом Виктор. – Ненавижу эти цветы. Стоят уже полторы недели. Для цветов ненормально жить так долго. Мне гораздо больше понравилось бы, если бы они завяли.
Виктор хватает букет и выплескивает воду из вазы на пол. Затем запихивает цветы в пустую вазу.
– Посмотрим, сколько времени вам удастся продержаться вот так, – обращается он к цветам. Дотягивается до стоящей на полу бутылки чистого спирта и выливает немного прозрачной жидкости на розовую гвоздику.
– Может, прекратишь издеваться над растением? – спрашиваю я.
– Будешь пахнуть вот этим, – говорит он гвоздике. Зажав в зубах сигарету, протягивает мне гвоздику. – Не хочешь понюхать?
Подношу цветок к носу и глубоко вдыхаю.
– Пахнет цветами и алкоголем, – отвечаю ему.
– Она пахнет больницей и смертью, – возражает Виктор, выпуская кольцо дыма.
Воцаряется молчание. Виктор гасит сигарету и что-то выковыривает из-под ногтя. Потом прижимает к животу руки. Во взгляде настороженность. Подхожу к постели и сажусь рядом, поджав под себя ноги, так что тень падает на его лицо. Когда Виктору лучше, он относится ко мне более критически. Судя по всему, сегодня он чувствует себя неплохо. На прошлой неделе устроил настоящий скандал по поводу того, что я читаю. Сбросил с полок свои книги, покидал их на кушетку и заявил:
– Ради разнообразия прочитай хоть что-нибудь стоящее. Кант, Шопенгауэр, Витгенштейн, Ницше! Лакан, Юнг, Фрейд, – ради Бога!
Все, что я говорила в свое оправдание, не принималось в расчет. Я расчесывала волосы и терпеливо ждала, когда же это кончится. Чаще дни проходят гораздо спокойнее. В эти дни Виктор лежит в постели.
Знавали мы с Виктором времена получше нынешних. Бывало, засиживаемся допоздна, и он рассказывает о своей жизни до болезни. Рассказывает о своем детстве, – подлинные факты из жизни богатых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66