Он прислоняет к груде напиленных досок ее металлический корпус. Улыбка на его лице, как въездная виза в его владения.
Так сколько же времени все это у нас продолжается? Дни проходят, отмеченные моими встречами с Гордоном. Дни с Гордоном и дни без Гордона. Вторник, Гордона нет. Среда, Гордон обедает у нас. Они с Виктором сидят на разных концах кушетки, как две куклы. Четверг, Гордон со мной в постели. Мы дурачились, боролись шутя. Позавтракали вместе. Занимались любовью. Сегодня пятница, последний день второй недели.
Уже на многое смотрим иначе. Кое-что изменилось.
Гордон выжидает, пока не войдем в дом. Потом целует меня. Встав напротив, изучает мое лицо, как будто я – его отражение в зеркале. Расстегивает четыре верхние пуговицы моей блузки и засовывает руку внутрь. Его пальцы ласкают мою грудь, ключицу, шею. Проводит рукой по волосам. Вздернув голову, хмурится.
– Я их подстригла, – объясняю ему.
Он спускает блузку сначала с одного плеча, потом – с другого. Отступив на шаг, оглядывает меня: живот, грудь, лицо. Как будто перед ним картина.
Из окон дома Гордона океана не видно. Под окнами небольшая лужайка, а за ней тянется лес. Дом полон шума листьев, сучьев и веток и звона сосулек. Мы бредем по узким лесным тропинкам, покрытым опавшей хвоей и снегом. Держимся за руки. Ветви сосен склонились под тяжестью снега. Идем не спеша, медленно переставляя тяжелые, обутые в ботинки ноги. Все вокруг нас заледенело. Тишина и покой.
Теперь я охотно выслушаю его рассказ о жене, о его семье, оставшейся в Бостоне, а, может быть, и о детях. Мне хочется узнать о них, представить себе их лица, даже полюбить их. Ведь я для них не представляю опасности. Какая из меня соперница, если я живу вот так, не имея возможности даже общаться с людьми? Я посвятила себя заботам и уходу за человеком, чья жизнь подчинена нуждам и требованиям его тела, которое уже стало чужим ему самому.
Гордон тоже понимает это. Моя жизнь для него – как открытая книга. Как и лес, она интересна своим однообразием. Моя жизнь с Виктором – зимняя спячка.
Гордон сжимает мою руку. Молча наблюдает за мной. Поминутно бросает на меня искоса взгляды. Он расскажет мне что-нибудь о себе, для меня ценны самые незначительные детали его жизни. Он не нарушит моей зимней спячки. Войдет в мою жизнь, не помешав ее течению. Станет другом Виктора, если это необходимо. И будет принадлежать мне.
Не проронив ни слова, мы договариваемся обо всем.
Виктор смотрит в окно; гладкий снежный покров, сверкающий в низких лучах полуденного солнца, приводит его в восхищение. Ему хочется покататься с гор на санках, и он звонит Гордону, набирая по памяти его номер. Гордон одобряет этот план, и мы с Виктором быстренько натягиваем носки и теплые рейтузы. Виктор оживлен, по дороге к дому Гордона включает радио и отбивает на приборном щитке такт, слушая спиричуэлс. Говорит, что чувствует себя прекрасно, что кровь его почти в норме. Выбравшись из машины, сталкивает меня в снег с дорожки, ведущей к дому Гордона. Когда мы проходим мимо кучи досок и замолкнувшей пилы, меня охватывает странное чувство: облегчения и одновременно дурноты, как будто я уже призналась во всех грехах. Гордон открывает дверь, на нем та же одежда, что и утром.
– Замечательно! Поехали!
Впереди сидит Виктор, за ним – я, потом – Гордон; изо всех сил цепляемся друг за друга. Санки стремительно несутся по крутому склону, как плот, попавший в водопад. Мы хохочем и орем. Лица залеплены снегом.
– Осторожно! – кричит Гордон. Виктор ловко объезжает рытвины. Но мы теряем равновесие. У меня внутри все сжимается от страха, когда санки кренятся на бок. Вопим еще громче; снег летит под полозьями, крутой волной вздымается перед санями. Гордон крепко обхватил меня за грудь, я изо всех сил вцепилась в Виктора. Огромная снежная гора, летящая нам навстречу, ослепляет нас своим блеском. Затем санки выравниваются, быстро и ловко мы скользим вниз. Свернув направо, взлетаем на небольшой холм, который не замечали до тех пор, пока на бешеной скорости не оказались на его вершине.
Чувствую, что внутри меня все обрывается, санки перелетают через холм. Кажется, они уже вышли из-под контроля. Виктор выруливает влево, потом вправо, снег летит прямо в лицо.
– Все в порядке! – кричит Виктор. Санки летят еще быстрее. – Я просто гений!
Наконец их бег начинает замедляться. Все успокаивается. Слышно тихое шипение натертых воском полозьев по снегу. Сосны, кусты, каменная стена, ограждающая поле, все возвращается на свои места.
* * *
Мы сидим у Кеппи под обрамленной рамкой картой Восточного побережья; на ней обозначена глубина океана от Флориды до Мейна. Устроились за столиком поближе к камину, его гудящее пламя согревает нас, а мы наслаждаемся горячим пуншем. Точнее, мы с Гордоном пьем горячий пунш, у Виктора – грейпфрутовый сок. Когда Кеппи принес наш заказ, он так брезгливо посмотрел на сок, будто это был холодный рыбий жир.
Виктор, развязав шнурки, запихивает ботинки под стол и растирает ноги. Закрыв глаза, откидывается назад.
– Как хорошо было, – говорит он. – Уже не помню, когда последний раз катался на санках.
– Я – тоже, – соглашаюсь с ним.
– Можешь себе представить, что прошло, наверное, лет двадцать с тех пор, когда я катался на санках? – удивленно произносит он.
– Так давно? Двадцать лет? – переспрашивает Гордон.
– Трудно поверить. Двадцать лет прошли впустую. Каждую зиму мне казалось, что я упускаю что-то важное, понимаешь? Но так и не догадался, что же именно.
Разговор вертится вокруг этой темы. Гордон рассказывает, как он однажды потерялся в Белых горах в Ньюхемпшире, отправившись туда на пешую экскурсию. Виктор рассказывает, как ездил со своей прежней подружкой в Непал. Бродили там по горам по пояс в снегу. Описывает маленькие гостиницы, где за пятьдесят центов можно снять комнатку на ночь. На обед подавали блюда с дымящимся рисом. Изображает старую индеанку, которая отрезала у него прядь волос и, положив их в стеклянный кувшин, поставила у окна, чтобы любоваться их прекрасной рыжиной.
Заказываем еще по порции. Кеппи приносит нам пунш и подсаживается за наш столик. На нем синие брюки, белая майка с вырезом и фартук с расплывшимся желтым пятном на груди. Он, должно быть, готовил. На лице капельки пота. Человек этот – живая печка. Не знаю, что делает Кеппи летом, когда жарко? Потом вспоминаю, что летом он передает свое заведение сыну, а сам уезжает на острова. Представляю его распростертым на песке, живот вздымается, как воздушный шар, угрожая поднять его в воздух; он полетит над берегом, над волнами, которые сейчас с грохотом разбиваются за его спиной, унесется далеко в небо, к солнцу. Кеппи – космический корабль. Кеппи совершает полет вокруг планеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Так сколько же времени все это у нас продолжается? Дни проходят, отмеченные моими встречами с Гордоном. Дни с Гордоном и дни без Гордона. Вторник, Гордона нет. Среда, Гордон обедает у нас. Они с Виктором сидят на разных концах кушетки, как две куклы. Четверг, Гордон со мной в постели. Мы дурачились, боролись шутя. Позавтракали вместе. Занимались любовью. Сегодня пятница, последний день второй недели.
Уже на многое смотрим иначе. Кое-что изменилось.
Гордон выжидает, пока не войдем в дом. Потом целует меня. Встав напротив, изучает мое лицо, как будто я – его отражение в зеркале. Расстегивает четыре верхние пуговицы моей блузки и засовывает руку внутрь. Его пальцы ласкают мою грудь, ключицу, шею. Проводит рукой по волосам. Вздернув голову, хмурится.
– Я их подстригла, – объясняю ему.
Он спускает блузку сначала с одного плеча, потом – с другого. Отступив на шаг, оглядывает меня: живот, грудь, лицо. Как будто перед ним картина.
Из окон дома Гордона океана не видно. Под окнами небольшая лужайка, а за ней тянется лес. Дом полон шума листьев, сучьев и веток и звона сосулек. Мы бредем по узким лесным тропинкам, покрытым опавшей хвоей и снегом. Держимся за руки. Ветви сосен склонились под тяжестью снега. Идем не спеша, медленно переставляя тяжелые, обутые в ботинки ноги. Все вокруг нас заледенело. Тишина и покой.
Теперь я охотно выслушаю его рассказ о жене, о его семье, оставшейся в Бостоне, а, может быть, и о детях. Мне хочется узнать о них, представить себе их лица, даже полюбить их. Ведь я для них не представляю опасности. Какая из меня соперница, если я живу вот так, не имея возможности даже общаться с людьми? Я посвятила себя заботам и уходу за человеком, чья жизнь подчинена нуждам и требованиям его тела, которое уже стало чужим ему самому.
Гордон тоже понимает это. Моя жизнь для него – как открытая книга. Как и лес, она интересна своим однообразием. Моя жизнь с Виктором – зимняя спячка.
Гордон сжимает мою руку. Молча наблюдает за мной. Поминутно бросает на меня искоса взгляды. Он расскажет мне что-нибудь о себе, для меня ценны самые незначительные детали его жизни. Он не нарушит моей зимней спячки. Войдет в мою жизнь, не помешав ее течению. Станет другом Виктора, если это необходимо. И будет принадлежать мне.
Не проронив ни слова, мы договариваемся обо всем.
Виктор смотрит в окно; гладкий снежный покров, сверкающий в низких лучах полуденного солнца, приводит его в восхищение. Ему хочется покататься с гор на санках, и он звонит Гордону, набирая по памяти его номер. Гордон одобряет этот план, и мы с Виктором быстренько натягиваем носки и теплые рейтузы. Виктор оживлен, по дороге к дому Гордона включает радио и отбивает на приборном щитке такт, слушая спиричуэлс. Говорит, что чувствует себя прекрасно, что кровь его почти в норме. Выбравшись из машины, сталкивает меня в снег с дорожки, ведущей к дому Гордона. Когда мы проходим мимо кучи досок и замолкнувшей пилы, меня охватывает странное чувство: облегчения и одновременно дурноты, как будто я уже призналась во всех грехах. Гордон открывает дверь, на нем та же одежда, что и утром.
– Замечательно! Поехали!
Впереди сидит Виктор, за ним – я, потом – Гордон; изо всех сил цепляемся друг за друга. Санки стремительно несутся по крутому склону, как плот, попавший в водопад. Мы хохочем и орем. Лица залеплены снегом.
– Осторожно! – кричит Гордон. Виктор ловко объезжает рытвины. Но мы теряем равновесие. У меня внутри все сжимается от страха, когда санки кренятся на бок. Вопим еще громче; снег летит под полозьями, крутой волной вздымается перед санями. Гордон крепко обхватил меня за грудь, я изо всех сил вцепилась в Виктора. Огромная снежная гора, летящая нам навстречу, ослепляет нас своим блеском. Затем санки выравниваются, быстро и ловко мы скользим вниз. Свернув направо, взлетаем на небольшой холм, который не замечали до тех пор, пока на бешеной скорости не оказались на его вершине.
Чувствую, что внутри меня все обрывается, санки перелетают через холм. Кажется, они уже вышли из-под контроля. Виктор выруливает влево, потом вправо, снег летит прямо в лицо.
– Все в порядке! – кричит Виктор. Санки летят еще быстрее. – Я просто гений!
Наконец их бег начинает замедляться. Все успокаивается. Слышно тихое шипение натертых воском полозьев по снегу. Сосны, кусты, каменная стена, ограждающая поле, все возвращается на свои места.
* * *
Мы сидим у Кеппи под обрамленной рамкой картой Восточного побережья; на ней обозначена глубина океана от Флориды до Мейна. Устроились за столиком поближе к камину, его гудящее пламя согревает нас, а мы наслаждаемся горячим пуншем. Точнее, мы с Гордоном пьем горячий пунш, у Виктора – грейпфрутовый сок. Когда Кеппи принес наш заказ, он так брезгливо посмотрел на сок, будто это был холодный рыбий жир.
Виктор, развязав шнурки, запихивает ботинки под стол и растирает ноги. Закрыв глаза, откидывается назад.
– Как хорошо было, – говорит он. – Уже не помню, когда последний раз катался на санках.
– Я – тоже, – соглашаюсь с ним.
– Можешь себе представить, что прошло, наверное, лет двадцать с тех пор, когда я катался на санках? – удивленно произносит он.
– Так давно? Двадцать лет? – переспрашивает Гордон.
– Трудно поверить. Двадцать лет прошли впустую. Каждую зиму мне казалось, что я упускаю что-то важное, понимаешь? Но так и не догадался, что же именно.
Разговор вертится вокруг этой темы. Гордон рассказывает, как он однажды потерялся в Белых горах в Ньюхемпшире, отправившись туда на пешую экскурсию. Виктор рассказывает, как ездил со своей прежней подружкой в Непал. Бродили там по горам по пояс в снегу. Описывает маленькие гостиницы, где за пятьдесят центов можно снять комнатку на ночь. На обед подавали блюда с дымящимся рисом. Изображает старую индеанку, которая отрезала у него прядь волос и, положив их в стеклянный кувшин, поставила у окна, чтобы любоваться их прекрасной рыжиной.
Заказываем еще по порции. Кеппи приносит нам пунш и подсаживается за наш столик. На нем синие брюки, белая майка с вырезом и фартук с расплывшимся желтым пятном на груди. Он, должно быть, готовил. На лице капельки пота. Человек этот – живая печка. Не знаю, что делает Кеппи летом, когда жарко? Потом вспоминаю, что летом он передает свое заведение сыну, а сам уезжает на острова. Представляю его распростертым на песке, живот вздымается, как воздушный шар, угрожая поднять его в воздух; он полетит над берегом, над волнами, которые сейчас с грохотом разбиваются за его спиной, унесется далеко в небо, к солнцу. Кеппи – космический корабль. Кеппи совершает полет вокруг планеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66