Прорвавшиеся немецкие танки встретили тридцатьчетверки. Грозные машины в упор били друг в друга. Наши окопы на флангах были оголены – все бросились врукопашную к центру. Если б фашисты это заметили, возможно, бой кончился бы иначе. Стоило им бросить их задержавшиеся машины на один из флангов, они прошли бы в тыл нашим. Но из-за дыма немцы многого не видели. Бойцы, сидевшие за подбитыми танками, пустили в ход связки гранат. Почти все отставшие машины врага горели… и пехота врага дрогнула. Её выбили из окопов. Тогда прорвавшиеся танки стали отходить назад. Тут только немцы заметили, что правый фланг наш совсем пуст, но бросили туда одну лишь пехоту. К счастью, пулемётчики и расчёт сорокапятки, сидевшие на повороте дороги за подбитыми ещё в первом бою машинами, держались на месте. Они встретили вражескую пехоту огнём, и те откатились. Пальба прекратилась. Но из-за дыма и пламени горевших танков наши не могли взять в толк, что же произошло. Когда увидели, что танки ползут обратно к холмам, поняли, что атака отбита.
Наступила тишина. Стонали раненые. Работали санитары. Убитых врагов выбрасывали из окопов. Раненых наскоро перевязывали, увозили на телегах к Нижнедевицку.
Дедушка говорил: если б в этот момент гитлеровцы бросили свежие силы, они бы смели наших. Но поблизости у врагов не было резервов. А их командование даже представить себе не могло, что мы такой малой силой одержали победу.
Фашисты оставили на поле боя тридцать две машины. У нас после двух боёв из пятидесяти шести боевых машин осталось тридцать. Покуда убирали раненых, наступил вечер. Темень покрыла землю. Только факелы горящих танков освещали её.
Земля горела, но врага задержали
Миновала короткая ночь. Утром ждали атаку. Взошло солнце. Немцы не шевелились. У вырытых окопов поперёк склонов стояло шестнадцать машин. Возле них и в окопах никакого движения наши не заметили. Час прошёл, второй. Это было странно. В штабе ждали донесений от Никитина. Ни он, ни его люди не появлялись. Из штаба корпуса известий тоже не поступало.
Вдруг объявился Павел Никитин. Он пришёл со стороны Касторного. Сообщил в штабе, что против позиций фронт не перейти. Километров на десять по фронту выставлены вражеские наблюдатели. И он сделал крюк километров в пятнадцать. Вброд перешёл через Олым. Люди его целы, пропал один Якин, который прежде остался возле ветряка.
В лесу рядом с дорогой, ведущей к Старооскольскому шоссе, как доложил командир разведчиков, враги сосредоточили около шестидесяти средних машин. Тридцать машин они поставили северней Горшечного. Двадцать один танк чинится и заправляется в лесу против нашей бригады, километрах в четырёх за холмами.
Расположение танков он указывал на карте.
– Окружить хотят бригаду, – рассуждал комбриг. – А, сержант? Как вы думаете?
– Должно быть, так, товарищ комбриг, – ответил Павел Никитин. – Обойдут с флангов, потом уж опять в лоб ударят.
– Выводи своих людей сюда, – сказал ему комбриг.
У командиров ни папирос, ни махорки уже не было. Никитин нашёл дедушку. Дедушка и Колосов дали ему махорки.
Родом Никитин был из Серпухова. Он отдал дедушке листок бумажки со своим домашним адресом и сказал:
– Если не вернусь, отец, напиши моим. Вы, старики, живучие. Только напиши так, не раньше, чем через месяц. Думаю, что всем отходить придётся. Как уйдёте, месяц не будет меня, тогда и напиши.
И Никитин опять ушёл вдоль железной дороги.
Разведчики Зобнин, Яковлев, Куличенко и Савельев сидели в окопчиках на холмике. Сам холмик, местность вокруг него были покрыты прошлогодними подсолнухами. Прошлой осенью колхозники не убрали подсолнух, он простоял всю зиму. Теперь зарос бурьяном, повиликой. С этого холмика, если высунуться из подсолнухов, были видны дороги на Горшечное и Касторное. По ним изредка проползали машины с боеприпасами от Луневки. Такое удобное место разведчики нашли случайно. Пробирались они через подсолнухи. Заметили родничок. От него местность повышалась. Павел Никитин забрался на холм, глянул поверх подсолнухов и сразу заметил машины. Главное, на холмике ни кустов, ни деревьев не было. И, заросший бурьяном, будыльями, он не выделялся на местности. Здесь Никитин оставил своих разведчиков и ушёл с последним донесением в бригаду.
Зобнин и Яковлев следили за дорогой в Горшечное. Куличенко и Савельев – за дорогой в Касторное.
Две пустые машины вернулись обратно от Горшечного. А в сторону Касторного помчалась машина с ящиками. По подсчётам разведчиков, в саду под Луневкой оставалось ещё танков двадцать. И обоз оттуда не появлялся.
Разведчики ждали Никитина. Ночью там, где выбивается из земли родничок, трещали подсолнечные будылья. Думали, что это сержант вернулся, но треск стих, а Никитин не появился. Утром Зобнин прополз к роднику. Ничего особенного не заметил.
– Может, зверь какой пробегал, – говорил Яковлев.
– Какой там зверь, – ответил Зобнин, выглядывая из подсолнухов, – волк или собака с таким треском не бегают. А лошадь откуда здесь возьмётся? Кто-то из них прошёл, – сказал он, имея в виду фашистов. – И не один. А вот куда?
Яковлев не ответил. Он оглядел чистый небосвод. Солнце уже поднялось над горизонтом метра на полтора.
– Опять пекло будет, – сказал Яковлев. – Надо бы холодной водицы набрать, пока тихо.
Зобнин подал ему свою фляжку, и Яковлев уполз. Вернулся он минут через двадцать и без воды.
– Братва, тревога, – зашептал он, присев на корточки. – За родником, шагах в трёх от него, провода протянуты: один зелёный, другой серый! И следы сапог с шипами!
Зобнин, оставленный Никитиным за старшего, велел Куличенко и Савельеву оставаться на месте. Сам пополз следом за Яковлевым. Два провода тянулись по земле от Луневки к линии фронта.
– Это наблюдатели ихние прошли, – шептал Зобнин. – Связь протянули.
– Куда?
– Чёрт их знает! Сержанта нет! – Зобнин ругался. – Если обрежем, они пойдут по проводу. Бой будет. А если придётся отойти, где сержант найдёт нас?
С холмика сбежал, пригнувшись, Савельев.
– Зобнин, на высотке, где дубки растут, солдаты! – доложил он. – Человек пять!
Разведчики вернулись к окопчикам. В километре от них, ближе к нашим позициям, на голой горушке с четырьмя деревцами, копошились солдаты. Их было пятеро. Не понять было, что они делают. Отсюда до наших позиций было километров пятнадцать. В воздухе появились самолёты. Разведчики насчитали двадцать штук. Десять из них пошли к Касторному. Остальные – на Горшечное. Вскоре послышались разрывы бомб. Появились ещё самолёты. Отбомбившиеся пролетали обратно. Стороной. Солдаты на высотке вели себя спокойно. Присаживались, вставали. Один из них забрался на дерево и тут же слез. Потом начала бить откуда-то из-за Луневки артиллерия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Наступила тишина. Стонали раненые. Работали санитары. Убитых врагов выбрасывали из окопов. Раненых наскоро перевязывали, увозили на телегах к Нижнедевицку.
Дедушка говорил: если б в этот момент гитлеровцы бросили свежие силы, они бы смели наших. Но поблизости у врагов не было резервов. А их командование даже представить себе не могло, что мы такой малой силой одержали победу.
Фашисты оставили на поле боя тридцать две машины. У нас после двух боёв из пятидесяти шести боевых машин осталось тридцать. Покуда убирали раненых, наступил вечер. Темень покрыла землю. Только факелы горящих танков освещали её.
Земля горела, но врага задержали
Миновала короткая ночь. Утром ждали атаку. Взошло солнце. Немцы не шевелились. У вырытых окопов поперёк склонов стояло шестнадцать машин. Возле них и в окопах никакого движения наши не заметили. Час прошёл, второй. Это было странно. В штабе ждали донесений от Никитина. Ни он, ни его люди не появлялись. Из штаба корпуса известий тоже не поступало.
Вдруг объявился Павел Никитин. Он пришёл со стороны Касторного. Сообщил в штабе, что против позиций фронт не перейти. Километров на десять по фронту выставлены вражеские наблюдатели. И он сделал крюк километров в пятнадцать. Вброд перешёл через Олым. Люди его целы, пропал один Якин, который прежде остался возле ветряка.
В лесу рядом с дорогой, ведущей к Старооскольскому шоссе, как доложил командир разведчиков, враги сосредоточили около шестидесяти средних машин. Тридцать машин они поставили северней Горшечного. Двадцать один танк чинится и заправляется в лесу против нашей бригады, километрах в четырёх за холмами.
Расположение танков он указывал на карте.
– Окружить хотят бригаду, – рассуждал комбриг. – А, сержант? Как вы думаете?
– Должно быть, так, товарищ комбриг, – ответил Павел Никитин. – Обойдут с флангов, потом уж опять в лоб ударят.
– Выводи своих людей сюда, – сказал ему комбриг.
У командиров ни папирос, ни махорки уже не было. Никитин нашёл дедушку. Дедушка и Колосов дали ему махорки.
Родом Никитин был из Серпухова. Он отдал дедушке листок бумажки со своим домашним адресом и сказал:
– Если не вернусь, отец, напиши моим. Вы, старики, живучие. Только напиши так, не раньше, чем через месяц. Думаю, что всем отходить придётся. Как уйдёте, месяц не будет меня, тогда и напиши.
И Никитин опять ушёл вдоль железной дороги.
Разведчики Зобнин, Яковлев, Куличенко и Савельев сидели в окопчиках на холмике. Сам холмик, местность вокруг него были покрыты прошлогодними подсолнухами. Прошлой осенью колхозники не убрали подсолнух, он простоял всю зиму. Теперь зарос бурьяном, повиликой. С этого холмика, если высунуться из подсолнухов, были видны дороги на Горшечное и Касторное. По ним изредка проползали машины с боеприпасами от Луневки. Такое удобное место разведчики нашли случайно. Пробирались они через подсолнухи. Заметили родничок. От него местность повышалась. Павел Никитин забрался на холм, глянул поверх подсолнухов и сразу заметил машины. Главное, на холмике ни кустов, ни деревьев не было. И, заросший бурьяном, будыльями, он не выделялся на местности. Здесь Никитин оставил своих разведчиков и ушёл с последним донесением в бригаду.
Зобнин и Яковлев следили за дорогой в Горшечное. Куличенко и Савельев – за дорогой в Касторное.
Две пустые машины вернулись обратно от Горшечного. А в сторону Касторного помчалась машина с ящиками. По подсчётам разведчиков, в саду под Луневкой оставалось ещё танков двадцать. И обоз оттуда не появлялся.
Разведчики ждали Никитина. Ночью там, где выбивается из земли родничок, трещали подсолнечные будылья. Думали, что это сержант вернулся, но треск стих, а Никитин не появился. Утром Зобнин прополз к роднику. Ничего особенного не заметил.
– Может, зверь какой пробегал, – говорил Яковлев.
– Какой там зверь, – ответил Зобнин, выглядывая из подсолнухов, – волк или собака с таким треском не бегают. А лошадь откуда здесь возьмётся? Кто-то из них прошёл, – сказал он, имея в виду фашистов. – И не один. А вот куда?
Яковлев не ответил. Он оглядел чистый небосвод. Солнце уже поднялось над горизонтом метра на полтора.
– Опять пекло будет, – сказал Яковлев. – Надо бы холодной водицы набрать, пока тихо.
Зобнин подал ему свою фляжку, и Яковлев уполз. Вернулся он минут через двадцать и без воды.
– Братва, тревога, – зашептал он, присев на корточки. – За родником, шагах в трёх от него, провода протянуты: один зелёный, другой серый! И следы сапог с шипами!
Зобнин, оставленный Никитиным за старшего, велел Куличенко и Савельеву оставаться на месте. Сам пополз следом за Яковлевым. Два провода тянулись по земле от Луневки к линии фронта.
– Это наблюдатели ихние прошли, – шептал Зобнин. – Связь протянули.
– Куда?
– Чёрт их знает! Сержанта нет! – Зобнин ругался. – Если обрежем, они пойдут по проводу. Бой будет. А если придётся отойти, где сержант найдёт нас?
С холмика сбежал, пригнувшись, Савельев.
– Зобнин, на высотке, где дубки растут, солдаты! – доложил он. – Человек пять!
Разведчики вернулись к окопчикам. В километре от них, ближе к нашим позициям, на голой горушке с четырьмя деревцами, копошились солдаты. Их было пятеро. Не понять было, что они делают. Отсюда до наших позиций было километров пятнадцать. В воздухе появились самолёты. Разведчики насчитали двадцать штук. Десять из них пошли к Касторному. Остальные – на Горшечное. Вскоре послышались разрывы бомб. Появились ещё самолёты. Отбомбившиеся пролетали обратно. Стороной. Солдаты на высотке вели себя спокойно. Присаживались, вставали. Один из них забрался на дерево и тут же слез. Потом начала бить откуда-то из-за Луневки артиллерия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27