– Поймали?
– Нет еще, – ответил алькальд. – Но я только что закончил последний обход и могу сказать, что сегодня впервые за все время не наклеили ни одного листка. Достаточно было припугнуть.
Когда они были уже у двери, Матео Асис прошел вперед, чтобы привязать собак. В кухне потягивалась и зевала прислуга. Алькальда встретил лай рвущихся с цепи собак, сменившийся через секунду мирными прыжками и сопением умолкнувших псов.
Когда появилась вдова Асис, они пили кофе, сидя на перилах галереи около кухни. Уже рассветало.
– Полуночник, – сказала вдова, – будет хорошим отцом семейства, но никогда не будет хорошим мужем.
Несмотря на шутку, лицо ее не могло скрыть следов мучительного и долгого бодрствования. Ответив на приветствие, алькальд подобрал автомат с пола и повесил его через плечо.
– Пейте сколько хотите кофе, лейтенант, – сказала вдова, – но ружей мне в дом не приносите.
– Наоборот, – улыбнулся Матео Асис, – тебе самой надо попросить у него ружье, чтобы ты могла пойти к мессе.
– Я и без этой палки могу себя защитить, – отозвалась вдова. – Божественное провидение с нами. Мы, Асисы, верили в бога еще тогда, когда на много лиг вокруг не было ни одного священника.
Алькальд встал и попрощался.
– Надо выспаться, – сказал он, – такая жизнь не для христиан.
Он пошел, лавируя между утками, курами и индюками, постепенно заполнявшими патио. Вдова погнала птиц прочь. Матео Асис пошел в спальню, принял ванну, переоделся и вышел седлать мула. Его братья уехали еще на рассвете.
Когда он снова появился в патио, вдова Асис возилась с клетками.
– Не забывай, – сказала она, – беречь свою шкуру одно, но допускать панибратство – совсем другое.
– Он зашел только выпить кофе, – стал оправдываться Матео Асис. – Мы шли и разговаривали, и я даже не заметил, как пришли к дому.
Стоя в конце галереи, он смотрел на мать, однако она, заговорив снова, к нему не повернулась. Казалось, что она обращается к птицам.
– Больше я говорить с тобой об этом не стану, – сказала она. – Не приводи ко мне в дом убийц.
Покончив с клетками, она посмотрела в упор на сына:
– А где, интересно, околачивался ты?
Этим утром дурные предзнаменования мерещились судье Аркадио в самых обычных и малозначительных событиях дня.
– Даже голова заболела, – сказал он, пытаясь описать жене овладевшее им беспокойство.
Утро было солнечное. Река впервые за несколько недель перестала казаться угрожающей и пахнуть невыделанными кожами. Судья Аркадио отправился в парикмахерскую.
Пол был до блеска натерт мастикой, а зеркала начищены свинцовыми белилами. Пока судья усаживался, парикмахер начал протирать их тряпкой.
– Понедельников не должно быть на свете, – сказал судья.
Парикмахер начал его стричь.
– Во всем виноваты воскресенья, – сострил он. – Не будь воскресений, не было бы и понедельников.
Судья Аркадио закрыл глаза. На этот раз, после двенадцатичасового сна, бурного акта любви и долгого пребывания в ванне, ему не в чем было упрекнуть воскресенье. Однако понедельник выдался тяжелый. Теперь, кода часы на башне кончили бить девять и слышно было только постукивание швейной машины в соседнем доме, судью Аркадио бросило в дрожь от нового предзнаменования – безмолвия улиц.
– Призрак какой-то, а не городок, – сказал он.
– Как вы хотели, чтобы было, так и стало, – отозвался парикмахер. – К этому часу по понедельникам меня всегда бывало пострижено не меньше пяти клиентов, а сегодня вы первый.
Судья Аркадио открыл глаза и бросил взгляд на отраженную в зеркале реку.
– «Вы»… – повторил он вслед за парикмахером и спросил: – А кто это «мы»?
– Вы, – неуверенно сказал парикмахер. – До вас наш городок был такой же дерьмовый, как остальные, а сейчас он стал хуже остальных.
– Ты говоришь мне это, – возразил судья, – только потому, что знаешь: я ко всем этим делам не имел никакого отношения. Осмелился бы ты, – без всякого раздражения спросил он, – сказать это же самое лейтенанту?
Парикмахер признал, что не осмелился бы.
– Вы не знаете, – сказал он, – что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют, и так проходит десять лет – ты ждешь, а тебя все не убивают.
– Не знаю, – подтвердил судья Аркадио, – и знать не хочу.
– Делайте все, что в ваших силах, – сказал парикмахер, – чтобы не узнать этого никогда.
Судья опустил голову, а потом, после долгого молчания, спросил:
– Знаешь, что я тебе скажу, Гвардиола? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Лейтенант пускает в городке корни. И пускает их с каждым днем все глубже, потому что открыл для себя удовольствие, от которого, когда его узнаешь, невозможно отказаться: мало-помалу и без шума он богатеет.
Парикмахер молчал, и судья Аркадио заговорил снова:
– Готов поспорить, что больше на его счету не будет ни одного убитого.
– Вы так думаете?
– Ставлю сто против одного, – сказал судья. – Мир для него сейчас всего выгоднее.
Парикмахер перестал стричь, подвинул кресло назад и, не говоря ни слова, сменил простыню. Когда он наконец заговорил, голос его звучал немного удивленно.
– Странно, что это говорите вы, – сказал он, – и еще более странно, что вы говорите это мне.
Если бы судье Аркадио позволила его поза, он пожал бы плечами.
– Я говорю это уже не в первый раз, – заметил он.
– Но ведь лейтенант ваш лучший друг, – сказал парикмахер.
Он говорил, понизив голос, и голос его звучал теперь напряженно и доверительно. Казалось, что парикмахер поглощен работой, а выражение лица у него было как у малограмотного человека, ставящего свою подпись.
– Скажи мне, пожалуйста, Гвардиола, – значительно спросил судья, – что ты обо мне думаешь?
Парикмахер, уже начавший его брить, помедлил, прежде чем ответить.
– До этого разговора я думал, что вы человек, который знает, что уйдет, и хочет уйти.
– Думай так и впредь, – улыбнулся судья.
Он дал побрить себя с таким же мрачным безразличием, с каким позволил бы себя обезглавить. Пока парикмахер тер ему подбородок квасцами, пудрил его и чистил ему одежду мягкой щеткой, глаза судьи Аркадио оставались закрытыми. Снимая с него простыню, парикмахер, словно невзначай, сунул ему в карман рубашки сложенный лист бумаги.
– Только в одном вы ошибаетесь, судья, – сказал он. – У нас в стране еще будет заваруха.
Судья Аркадио огляделся – ему хотелось удостовериться в том, что они в парикмахерской по-прежнему одни. Палящее солнце, постукиванье швейной машинки и тишине позднего утра и неумолимый понедельник вызывали у него такое чувство, будто они с парикмахером одни в городке. Он вытащил из кармана засунутый туда лист и стал читать.
Парикмахер, повернувшись к нему спиной, наводил порядок на столике.
– «Два года обещаний, – процитировал он по памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41