Он высчитал, что было забито сорок индюшек и одиннадцать свиней для приглашенных, а четырех телят жених велел зажарить и вынести на городскую площадь народу. Он подсчитал, что городу было выставлено двести пять ящиков контрабандного спиртного и почти две тысячи бутылок местного рома. Не осталось ни одного человека — ни бедного, ни богатого, — кто бы так или иначе не принял участие в этом, самом скандальном на памяти городка гулянье. Сантьяго Насар размечтался вслух.
— Такую же свадьбу и я закачу, — сказал он. — Всю жизнь потом будут подсчитывать, сколько я на нее ухнул.
Мою сестру Маргот вдруг будто что осенило. Она еще раз подумала, как везет этой Флоре Мигель, чего у нее только нет, а на Рождество она получит еще и Сантьяго Насара. «Я вдруг поняла, что лучшего мужа не придумаешь, — сказала она мне. — Представь: красивый, из приличной семьи и в двадцать один год у него уже есть собственное состояние». Она, случалось, приглашала его к нам, если на завтрак готовились кариманьолас из юкки, и в то утро мать как раз собиралась их делать. Сантьяго Насар с радостью согласился.
— Пойду переоденусь и прямо — к тебе, — сказал он и спохватился, что забыл дома на тумбочке часы. — Который час?
Было 6 часов 25 минут. Сантьяго Насар взял под руку Кристо Бедойю и повел его к площади.
— Через четверть часа буду у вас, — сказал он моей сестре.
Она стала уговаривать его пойти сразу, вместе, потому что завтрак уже на столе. «Непривычно уговаривала, — сказал мне Кристо Бедойя. — Так, что иногда мне кажется, Маргот знала, что его собирались убить и хотела спрятать у вас в доме». И все-таки Сантьяго Насар убедил ее идти домой, пообещав прийти следом — только наденет костюм для верховой езды, так как ему пораньше надо успеть в Дивино Ростро холостить бычков. Он простился с ней взмахом руки, точно так же, как совсем недавно попрощался с матерью, и пошел к площади, уводя с собой под руку Кристо Бедойю. Она видела его в последний раз.
Многие из собравшихся в порту знали, что Сантьяго Насара хотят убить. Дон Ласаро Апонте, полковник, окончивший военную академию, вышедший со службы с хорошей пенсией и уже одиннадцать лет занимавший должность алькальда, приветствовал его, вскинув ладонь. «У меня были веские причины считать, что опасность позади», — сказал он мне. Отец Кармен Амадор тоже не обеспокоился. «Когда я увидел его живым и невредимым, то подумал, что все это пустая болтовня», — сказал он мне. Никто даже не задался вопросом: а предупредили ли Сантьяго Насара, — всем казалось просто невероятным, чтобы его не предупредили.
Моя сестра Маргот была одной из немногих, кто еще не слышал, что его собираются убить. «Знай я такое дело, я бы увела его домой хоть на аркане», — заявила она следователю. Удивительно, что она ничего не знала, но еще удивительнее, что того не знала моя мать, обычно она обо всем узнавала раньше других в доме, хотя уже много лет никуда не выходила, даже в церковь. Я оценил эту ее способность, когда начал ходить в школу и стал подниматься рано утром. Я заставал ее мертвенно-бледную и таинственную в пепельном рассветном воздухе: она мела двор метлой; а потом, отхлебывая кофе, принималась рассказывать мне, что произошло в мире, пока мы спали. Ее словно бы связывали потаенные нити со всем городком, и особенно — с людьми ее возраста; порой она удивляла нас, сообщая о том, что должно совершиться и о чем она не могла узнать иначе, как благодаря искусству провидения. В то утро, однако, она не предчувствовала трагедии, которая назревала уже с трех часов ночи. Она спокойно домела двор; сестра Маргот, уходя встречать епископа, видела, как мать молола юкку для кариманьолас. «Кричали петухи», — говорит обычно мать, вспоминая тот день. Однако она не связывала доносившийся гомон с прибытием епископа, а считала его отголоском свадебного гулянья. Наш дом стоял далеко от большой площади, у самой реки, в зарослях манговых деревьев. Сестра Маргот шла к порту берегом реки, а люди были слишком взбудоражены предстоящим прибытием епископа, чтобы обращать внимание на какие-то другие события. Лежачих больных вытаскивали на улицу, к дверям домов, чтобы они восприняли Господне исцеление, женщины выбегали со дворов, таща индюшек, поросят и разного рода съестное, от противоположного берега плыли украшенные цветами лодки. Но когда епископ проплыл мимо, не оставив на нашей земле и следа, другая новость, до поры находившаяся под спудом, со скандальным размахом вырвалась на простор. Вот тут-то моя сестра Маргот узнала обо всем разом и без прикрас: Анхела Викарио, красивая девушка, вышедшая замуж вчера, была возвращена в дом своих родителей, поскольку муж обнаружил, что она не девственна. «Я почувствовала себя так, будто это я должна умереть. — сказала мне сестра. — Но как ни перетряхивали, как ни мусолили сплетню, никто не мог объяснить, как несчастный Сантьяго Насар влип в эту историю». Наверняка знали только одно: братья Анхелы Викарио караулили его, собираясь убить.
Сестра вернулась домой, кусая губы, чтобы не заплакать. Она застала мать в столовой: на ней было воскресное платье в голубой цветочек, на тот случай, если бы епископу вздумалось зайти к нам поздороваться, она накрывала на стол и пела фадо о потаенной любви. Сестра заметила, что на столе было одним прибором больше, чем обычно.
— Это для Сантьяго Насара, — ответила мать. — Мне передали, что ты пригласила его к завтраку.
— Убери прибор, — сказала сестра.
И выложила все. «Но она будто все знала наперед, — сказала мне сестра. — Вечно так: ей начинают рассказывать что-нибудь, не успеют дойти до половины, а она уже знает, чем кончится». Дурная эта весть для моей матери оказалась еще и каверзной. Насара назвали Сантьяго в честь нее, она была его крестной, но она же состояла в кровном родстве и с Пурой Викарио, матерью возвращенной назад невесты. Однако, не успев дослушать новости, мать надела туфли на каблуке и парадную мантилью, которую доставала, лишь отправляясь выражать соболезнование. Мой отец слышал все, лежа в постели, и, выйдя в столовую в пижаме, встревоженно спросил, куда она собралась.
— Предупредить куму Пласиду Линеро, — ответила мать. — Несправедливо: все вокруг знают, что хотят убить ее сына, одна она не знает — не ведает.
— Мы с ней в родстве, как и с семьей Викарио, — сказал отец.
— Всегда надо брать сторону мертвого, — ответила мать.
Из комнат один за другим появились мои младшие братья. Самые маленькие, почуяв дыхание трагедии, заплакали. Мать единственный раз в жизни не обратила на них внимания и пропустила мимо ушей слова мужа.
— Подожди меня, я одеваюсь, — сказал он.
Но мать уже была на улице. Один только Хайме, мой брат, которому тогда не сравнялось еще и семи, был одет — он собирался в школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23