Мотора пропадал девять суток и только па десятый день догнал свой отряд – уже на Анадыре. Оказывается, Стадухин посадил Мотору в колоду и держал до тех пор, пока пленник не дал подписки, по которой он все свои права как начальника правительственного отряда «добровольно» передавал Михайлу и впредь только ему подчинялся.
Но Мотора пошел к Дежневу и, нарушив подписку, данную Стадухину, стал служить «государеву службу» вместе с первыми героями Анадыря. Холодной анадырской весной они добыли анаульских аманатов Колупая и Негово и по-хорошему обошлись со своими пленниками. Об этом немедленно узнал Стадухин, как снег на голову свалился на новых данников, побил и разорил многих из них. Дежнев поспешил на помощь Колупаю и застал Стадухина под стенами анаульского острожка.
Здесь произошла попытка увещевания Стадухина, когда Семейка говорил, что Михайло «делает негораздо» – побивает иноземцев «без разбору». И Дежнев уговорил анаулов дать ясак, чтобы прекратить дальнейшее кровопролитие. Когда анаулы стали выносить соболей, Стадухин избил Семейку.
Мотора и Дежнев поневоле стали думу думать, что им делать, и решили, что лучше погибать на новых захребетных реках, чем рано или поздно сидеть в колодах у Стадухина. «Бегаючи и укрываючись» от гнева Михайла, они снарядили нарты и двинулись по первому снегу искать реку Пенжину – сами собою, без проводников и бывалых людей. Три недели блуждали беглецы по дикому волоку между реками, на подступах к Пенжине, едва не погибли от голода и холода и вернулись на Анадырь.
Наступил 1651 год...
Дежнев и Мотора были немало удивлены, когда к ним в зимовье пришел вроде как бы с повинной старый скиталец Василий Бугор, открыватель Лены. Ему надоело бродить со Стадухиным! Бугор сказал, что он будет и без челобитной служить государеву службу, все, что прикажут, начнет делать – «аманатов имать» и в карауле стоять.
Василия Бугра приняли в анадырское братство. Пороховой дым вновь овевал его седины. Вскоре Бугор бился с ходынцами на вершине Анюя, бок о бок с Шаламом Ивановым, своим спутником по беглому скитанию 1647 года. Шалам тоже перешел к Дежневу, но недолго пришлось быть им вместе. Грозили когда-то якуты Шаламу «сердце вынуть», да не вырвали, а вот в анюйском бою не уберег Шалам своего сердца. Со смертной раной везли Шалама товарищи на Анадырь, и летним погожим днем старый служилый навеки закрыл свои зоркие глаза. Из анюйского боя с тяжелыми ранами вернулись Тит Семенов, Павел Кокоулин, Терентий Курсов.
Стадухин в это время разгуливал у Охотского моря. Юрий Селиверстов тоже не сидел спокойно на месте. Стоит посмотреть, что он делал в Якутском остроге в 1651 году.
Якутский воевода, «православный» ливонский немец Дмитрий Францбеков (Фаренсбах), благодаря игре счастливого случая постепенно превратился в большого сановника на службе у русского царя. Еще в 1635 году его посылали в Стокгольм представителем Московии.
В 1648 году ливонский немец появился в Якутске и сразу обеими руками вцепился в государеву казну, которую он считал за свою собственную. Грабил он вдохновенно, и дело доходило до того, что Францбекова перестали пускать в церковь, будто бы по велению Алексея – божьего человека, явившегося служилым. Но ни чудесными «явлениями», ни жалобами воровства воеводы Францбекова остановить было нельзя, легче было Лену вспять повернуть. Ради своей личной наживы Францбеков часто отправлял людей в дальние походы, плоды этих трудов присваивал себе и выставлял себя главным покровителем всех открытий. При этом Францбеков не щадил слов для того, чтобы изобразить, как велики были его личные затраты на то или иное полезное дело. Но служилые отлично знали, что Францбеков вор, грабитель, и не простой, а прямо какой-то былинный злодей-мздоимец.
У Францбекова были старые дружки в Швеции, и он, видимо, их не забывал, будучи уже в Сибири. Считая государеву казну своей, а себя главным радетелем всех новых открытий, Францбеков, естественно, должен был считать за свою собственность и чертежи, «отписки» и известия о дальних землях. Если это так, то ливонский немец накопил такой личный архив, какой не снился ни одному европейскому космографу.
Юрий Селиверстов стал проситься у Францбекова «на море», за Колыму, на Анадырь и Чендон (Гижигу). Воевода дал Юрию более трех тысяч рублей из казны, изобразив тут же, что весь «подъем» Селиверстова сделан на личные средства воеводы.
Стадухин, без сомнения, тоже был опутан францбековской паутиной. Отсюда и чувство безнаказанности, с которым Стадухин озоровал над наказными людьми. Он просто выполнял тайные наказы Францбекова.
Юрий Селиверстов действительно пошел морем для новых открытий, но вскоре от него была получена отчаянная «отписка». Торговые и промышленные люди во главе с приказчиками устюжанина Василия Федотова Гусельникова ворвались на Юшкин коч, стали бить и увечить людей. При этом гусельниковцы кричали, что Францбеков вор и злодей, взял с торговых людей деньги и на них снарядил плаванье селиверстовского коча. Юрия едва не убили, и он тревожно доносил, что ему теперь нельзя идти на остров морем, а также добывать моржовую кость. На какой же «остров» за Колымой и Анадырем хотел плыть Юрий Селиверстов по сговору с Францбековым?
В том же 1652 году шведский «комиссар» в Москве Иоганн де Родес, знаток северной торговли, отослал несколько писем Христине, своей королеве. В них несколько раз упоминался Дмитрий Францбеков. Сначала сообщалось, что он ограбил всю Сибирь и сбежал в Китай. Спустя некоторое время де Родес с облегчением писал, что эти слухи неверны. Наоборот, Францбеков завоевал города в Китае, нашел золотые руды и скоро приедет в Москву с дорогими соболями.
Но самое поразительное донесение, в котором вновь упоминался Францбеков, было написано Иоганном де Родесом 28 апреля 1652 года.
«Уехали по Волге на нескольких больших лодках 200 „стрельцов“, которые должны отправиться в Казань, и, как полагают, они посланы Францбекову в Сибирь для подкрепления его войск. Идет также слух, что решились отправить туда несколько чужестранных офицеров для их предполагаемого путешествия в Америку и чтобы продолжать полное овладение богатой страной, открытой упомянутым Францбековым», – писал Иоганн де Родес Христине, «десятой музе» или «шведской Палладе», как называли ее современники.
Мы не знаем о том, какое впечатление произвело это письмо на королеву, считавшую себя покровительницей наук. Но откуда де Родес мог узнать о столь правильном предположении насчет близости Америки к якутской вотчине Францбекова? Видно, что де Родес никак не смешивает Даурию, завоеванную рукой Ярофея Хабарова, с Америкой, а проводит четкое различие между ними!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29