Все мне в этот вечер было немило. Делать ничего не хотелось, думать ни о чем не хотелось, потому что все думы обязательно возвращалась к этим похоронам. Бедная старушка, несколько раз попытавшись заговорить со мной (я отвечал исключительно невпопад), в конце концов решила, что я заболел, и отступилась от меня. Она старалась не шуметь, не мелькать перед глазами; ушла в свою комнату и тихонько пробыла там весь вечер. Карты раскидывала. — Я, выходя по нужде, заметил.
И спал я отвратительно. — Кстати сказать, кошмары мои с той ночи и начались. — Не то, чтоб мне никогда до того не снились кошмары; нет. — Но такое, чтобы почти каждую ночь, — это тогда началось. — А снилось мне, что я работаю на кладбище сторожем; скорее, не сторожем, а наблюдателем. — Вроде бы я должен следить, чтоб никто из подопечных не выбрался наружу. Но вот какой-то кооператив, при Академии наук (представляете?..) — тайно со мной договорился, что если замечу, как кто-то выбрался, — должен его сфотографировать. — Вроде бы у них один кооператив тарелками заведует, а другой решили под покойников отдать. — Мне. помню, даже во сне показалось это глупым… Но зачем было спорить с учеными людьми?.. — Тем более, они мне обещали премию за каждого сфотографированного. — Странная штука, — сон!.. — перебил себя Володя. — Чем-то похоже на сумасшествие: ради нелепой идеи весь мир искажается так, чтобы ей соответствовать… — Что вы думаете?.. — Оказалось, что мой аппарат мог сам снимать всю охраняемую местность… — Автоматически. — Я-то и во сне боялся покойников… Потому, помню, обрадовался: думал, я буду прятаться, а аппарат тем временем — снимать… Но тут началась вторая серия кошмара: я боялся до того, что не мог прятаться. Мне все казалось, что они вот-вот проникнут в мое убежище… И я, как последний идиот, весь дрожащий, глядел, не отрываясь, в окошко… Никто так и не вылез, и я с облегчением встретил рассвет, радуясь, что все кончилось благополучно… Но вот — наглое существо человек: мне стало жалко, что премию не получу. — Вы представляете?..
– Да, — согласился я. — Ненасытный вы человек.
– Ну да. — И рыбку съесть, и все остальное. И вот вам — третий виток кошмара: оказалось, что пленка на аппарате вся истрачена!.. И на каждом кадре — выходец запечатлен!.. — Понимаете?.. — А я ночь глаза пялил, чтоб врасплох не взяли…
– Да. Неожиданный у вас сон. Изгибистый… И с моралью даже…
– Вот, — торжествующе сказал Володя. — Теперь вы имеете представление о том, что и как мне ночами снится. — Впрочем, очень несовершенное представление. — Все-таки это было тогда впервые, первый блин. — Мои мучения не были еще как следует разработаны.
– Но все равно, — впечатляет, — не мог не признать я.
– Благодарю вас, я тронут. — Однако это и в самом деле еще цветочки. — Значит, так. — Проснулся я таким усталым, как будто в самом деле провел ночь в напряженном дозоре. — Дал себе торжественное обещание больше никогда не поддаваться на соблазн денежной работы, если она заведомо пойдет мне но вред. А потом отправился в сарай, печатать. — Вчера сил моих уже на это не было.
Сделал один кадр… другой… третий… — что за номера! — У покойника лицо не вышло. — Я тогда все сделал, один за другим. — Везде одно и то же. — Я даже подумал, что это у меня с глазами что-то творится. — Походил, покурил, — опять к снимкам. — То же самое. — Представляете?..
– Что, от страха брак получился?.. напрасно мучились?.. (Я представил тогдашнее лицо Володи, понявшего, что фотографии не вышли, — и мучился он, оказывается, бескорыстно. Мне стало весело…).
– Да почему ж напрасно?.. — обиделся Володя. — Неужто вы не поняли?.. — Все превосходно получилось: и люди, и место, и гроб самый, и все… Никакого брака… Вот только у покойника — на всех снимках лицо смазано…
– Постойте, постойте… Как это может быть?..
– Вот именно, что никак не может. Есть только одно рациональное объяснение. Оно же одновременно и невероятное. — Не догадываетесь?..
– Нет.
– Подумайте. Вспомните хотя бы из личного опыта. — Когда вы фотографируетесь, вас просят не двигаться. Не шевелиться. — Это для того, чтобы лицо ваше на снимке получилось четко и ясно.
– О, Господи… Вы хотите сказать, что ваш… шевелился?..
– Я ничего не хочу сказать, — мрачным и торжественным голосом пророка возместил Володя. — Это истина говорит…
– Постойте… постойте… — Я не знал, что хотел сказать. Действительно, таких историй я еще не слышал. — Так, выходит, ваш покойник был живой?..
– Больше мне, увы, ничего не оставалось предположить. — Однако, на самом деле это оказалось не так, и даже не наоборот, а совсем по-иному. Но вы представьте себе мое состояние: единственный раз преступил собственные правила и связался с покойными, — и сразу же так наказан, что хоть криком крича. — Естественно, этот день у меня прошел еще хуже предыдущего. Несколько мыслей терзали меня. — Во-первых, та, что похоронили… возможно, живого человека… Во-вторых, что нужно сдавать фотографии — и, следовательно, все неизбежно выплывет наружу. — Что обещало дальнейшие сложности; по меньшей мере — лишний шум, чесание языков, то есть продление этой гнусной истории на неопределенное время. В-третьих — заказ так или иначе испорчен… ну, и так далее. — Это все настолько угнетало, что я так и не собрался в этот день отнести фотографии и развязать тем самым вышеупомянутые события. Словом, продлевал свою невинность.
По такому случаю снился мне опять кошмар. — Будто бы меня уже разоблачили, обвинили в захоронении живого человека и посадили в тюрьму… даже не в тюрьму, а в какое-то подземелье… И навсегда забыли… — Помните, у персов была «Башня Молчания»? — Вот, что-то в этом роде и у меня, только что не башня, а подземелье. Оттуда будто бы не выводили живых и не выносили мертвых; те так и лежали под ногами. Было совсем темно, свет в подземелье никакой не проникал, и я бродил по подвалу вслепую, на каждом шагу спотыкаясь о тела… И рядом еще кто-то ходил… Много… И я не знал, мертвые они или живые… — Ужас…
Естественно, на следующее утро мне еще больше не хотелось идти на работу и относить заказ. Тем более, теперь к простому «нехотению» добавилась чрезвычайно веская причина: если вчера я еще мог сознавать свою безвинность и утешаться этим сознанием, то сегодня я уже был виновен. — Виновен в том, что никому ничего не сообщил вчера. — Ведь человек, которого хоронили (если, конечно, был живой; у меня все ж еще оставалось крохотное, почти безнадежное неверие в это!..) — за сутки уж точно бы задохнулся… и исключительно по моей вине. — Ведь больше никто не мог догадаться, что он жив.
Мучимый мыслями, подобными вчерашнем, да еще вдобавок — сознанием своей вины, — так я просидел в бездействии и оцепенении полдня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47