Теперь он пел эту песню, как панихиду. И поверьте, слезы выступили у меня на глазах – я оплакивал надежду, которая умерла, едва родившись. Если хотите, назовите это сентиментальностью.
Сейчас, когда я пишу эти строки, стихи Макса «Танец в честь Матери Земли» лежат передо мной, и я мог бы привести их целиком. Но невозможно передать словами трагическое чувство, овладевшее мною в тот вечер, когда Макс пел свою песнь, отбивая ногою ритм, и в памяти моей воскресали всеобщий подъем и светлые ожидания, воодушевлявшие нас семь лет назад. Теперь эти семь лет казались мне семью столетиями.
Много веков я бродил – бездомный, измученный странник.
Но ныне к тебе я вернусь, милая, нежная мать,
Снова отстрою твой дом, разрушенный хищной ордою.
Терракотой, и деревом черным, и бронзой украшу его.
Я читал и перечитывал заключительную строфу. Бедная черная мать! Как долго ждала она, что сын ее вырастет, утешит ее и вознаградит за долгие годы позора и притеснений, а сын, на которого она возлагала столько надежд, оказался Нангой.
– Бедная черная мать! – сказал я.
– Да, бедная черная мать! – отозвался Макс, глядя в окно. После долгой паузы он обернулся и спросил, помню ли я еще Библию.
– Не очень. А что?
– Понимаешь, я впитал ее с детства, и ничего с этим не поделаешь. Ты ведь знаешь, мой отец англиканский священник… Вот ты сказал: «Бедная черная мать», и мне сразу вспомнилось:
Глас в Раме слышен,
Плач, и рыданье, и вопль великий;
Рахиль плачет о детях своих
И не хочет утешиться, ибо их нет.
Это любимый стих моего отца. Между прочим, он до сих пор думает, что нам не следовало прогонять белых.
– Быть может, он прав, – сказал я.
– Ну, нет, – возразил Макс – Отец так считает только потому, что лично он мало что выиграл от независимости. Просто-напросто с уходом белых не открылось ни одной вакансии, которую он мог бы занять. Епископом в его епархии уже был африканец.
– Ты несправедлив к своему старику, – сказал я, смеясь.
– Послушал бы ты, что он говорит обо мне! В последний раз, когда мы были у него с Юнис, он сказал: «Похоже, у тебя больше надежд на сына, чем у меня». Вот какими шуточками мы обмениваемся.
– Ты у него единственный сын?
– Да.
Мне стало завидно.
– Знаешь, Одили, – сказал он, помолчав, – я не верю в провидение и все такое прочее, но ты приехал как нельзя более кстати. Видишь ли, мы собирались назначить в каждый район страны способного и деятельного организатора. Теперь ты с нами, и нам не придется ломать себе голову, кого направить на юго-восток…
– Я сделаю все, что в моих силах, Макс, – ответил я.
Я узнал от Макса много нового, но, пожалуй, больше всего меня поразило то, что формирующуюся партию тайно поддерживает один из министров.
– Что же он делает в правительстве, если так им недоволен? – наивно спросил я. – Почему он не подаст в отставку?
– В отставку? – рассмеялся Макс – Ты что, забыл, где мы живем? Ты не в Англии, Одили. Не говори глупостей.
– Какие же это глупости? – возразил я горячо, быть может, даже слишком горячо.
Я прекрасно знал, и мне не нужно было напоминать, что мы живем не в Англии, что у нас уходят в отставку или меняют флаг только тогда, когда это выгодно. Так поступили несколько лет назад десять вновь избранных членов парламента от ПНС, которые дружно перешли в ППС, сразу обеспечив этой партии устойчивое большинство. Они получили за это министерские посты, а если верить слухам – еще и кругленькую сумму наличными каждый. Все это было общеизвестно, но мне думалось, что наша партия должна вступить на политическую арену незапятнанной и чуждой циничной философии своих противников.
– Я понимаю твои чувства, Одили, – сказал Макс несколько покровительственным тоном. – На первых порах я и сам придерживался тех же взглядов. Но надо трезво смотреть на вещи. Возьми такого человека, как Нанга. У него четыре тысячи фунтов жалованья да всякие там… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. А сколько он зарабатывал, когда был учителем? Фунтов восемь в месяц, не больше. Так неужели ты полагаешь, что такой человек выйдет в отставку из принципиальных соображений? Подумаешь, какая важность!
– Если только он вообще имеет представление о принципах, – высокопарно добавил я.
– Вот именно… Я вовсе не хочу сказать, что наш друг в правительстве и Нанга – одного поля ягода. Нет, это настоящий патриот, и он без колебаний подал бы в отставку, если бы считал, что это действительно необходимо. Но, как он сам говорит, не кончают же люди самоубийством всякий раз, когда они недовольны существующим порядком.
– Ну, это, положим, разные вещи, – сказал я.
– Согласен. Но иметь своего человека в правительстве для нас очень важно, можешь мне поверить. Он держит меня в курсе всех событий.
– С этой точки зрения ты, наверно, прав. Как говорится, хочешь узнать, что будет на обед, понюхай, чем пахнет на кухне.
– Совершенно верно.
Глава девятая
23 декабря я вернулся в Анату, хотя Макс и его невеста Юнис уговаривали меня провести рождество в столице. Попутный грузовик довез меня до базарчика под названием Уайя, который вырос при дороге неподалеку от школы. Выйдя из машины, я заметил, что возле лавки Джошиа толпился народ, сбежавшийся со всего базара. По громким, возбужденным голосам и жестам собравшихся я понял, случилось что-то неладное. Я увидел, как одна из старух обвела несколько раз рукой вокруг головы и словно бы швырнула что-то в лавку Джошиа, а это, как мне было известно, означало угрозу.
Один из жителей деревни – я не знаю его имени – увидел меня и подошел поздороваться.
– Уже вернулись, учитель? – спросил он. – Давайте я поднесу вам чемодан. Ваши домашние здоровы?
Я пожал ему руку и ответил, что оставил родных в добром здравии, а потом поинтересовался, что творится около лавки.
– Да все этот Джошиа, – сказал он, забирая у меня чемодан и ставя его па голову. – Я всегда говорил, что деньги белых нас до добра не доведут. Вы знаете Азоге?
– Слепого нищего?
– Ну Да. Так вот, вместо того чтобы пожалеть беднягу, Джошиа еще вздумал сделать себе из его посоха амулеты – мало ему, что он и так нас всех обирает.
Тут мой спутник поздоровался со своим знакомым, который шел нам навстречу, и оба остановились и сокрушенно покачали головой, дивясь человеческой подлости.
– Ничего не понимаю, – сказал я, когда мы снова тронулись в путь.
– Джошиа зазвал Азоге к себе в лавку и стал угощать рисом и пальмовым вином. Азоге обрадовался и начал есть и пить, а Джошиа тем часом стащил у него посох – ну, слыханное ли дело? – и подложил вместо него другую палку. Он думал, что Азоге не заметит, но уж как слепому не знать своего посоха! Азоге, когда собрался уходить, взял палку и тут же понял, что это не его, и поднял крик…
– Не понимаю, Джошиа-то на что эта палка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Сейчас, когда я пишу эти строки, стихи Макса «Танец в честь Матери Земли» лежат передо мной, и я мог бы привести их целиком. Но невозможно передать словами трагическое чувство, овладевшее мною в тот вечер, когда Макс пел свою песнь, отбивая ногою ритм, и в памяти моей воскресали всеобщий подъем и светлые ожидания, воодушевлявшие нас семь лет назад. Теперь эти семь лет казались мне семью столетиями.
Много веков я бродил – бездомный, измученный странник.
Но ныне к тебе я вернусь, милая, нежная мать,
Снова отстрою твой дом, разрушенный хищной ордою.
Терракотой, и деревом черным, и бронзой украшу его.
Я читал и перечитывал заключительную строфу. Бедная черная мать! Как долго ждала она, что сын ее вырастет, утешит ее и вознаградит за долгие годы позора и притеснений, а сын, на которого она возлагала столько надежд, оказался Нангой.
– Бедная черная мать! – сказал я.
– Да, бедная черная мать! – отозвался Макс, глядя в окно. После долгой паузы он обернулся и спросил, помню ли я еще Библию.
– Не очень. А что?
– Понимаешь, я впитал ее с детства, и ничего с этим не поделаешь. Ты ведь знаешь, мой отец англиканский священник… Вот ты сказал: «Бедная черная мать», и мне сразу вспомнилось:
Глас в Раме слышен,
Плач, и рыданье, и вопль великий;
Рахиль плачет о детях своих
И не хочет утешиться, ибо их нет.
Это любимый стих моего отца. Между прочим, он до сих пор думает, что нам не следовало прогонять белых.
– Быть может, он прав, – сказал я.
– Ну, нет, – возразил Макс – Отец так считает только потому, что лично он мало что выиграл от независимости. Просто-напросто с уходом белых не открылось ни одной вакансии, которую он мог бы занять. Епископом в его епархии уже был африканец.
– Ты несправедлив к своему старику, – сказал я, смеясь.
– Послушал бы ты, что он говорит обо мне! В последний раз, когда мы были у него с Юнис, он сказал: «Похоже, у тебя больше надежд на сына, чем у меня». Вот какими шуточками мы обмениваемся.
– Ты у него единственный сын?
– Да.
Мне стало завидно.
– Знаешь, Одили, – сказал он, помолчав, – я не верю в провидение и все такое прочее, но ты приехал как нельзя более кстати. Видишь ли, мы собирались назначить в каждый район страны способного и деятельного организатора. Теперь ты с нами, и нам не придется ломать себе голову, кого направить на юго-восток…
– Я сделаю все, что в моих силах, Макс, – ответил я.
Я узнал от Макса много нового, но, пожалуй, больше всего меня поразило то, что формирующуюся партию тайно поддерживает один из министров.
– Что же он делает в правительстве, если так им недоволен? – наивно спросил я. – Почему он не подаст в отставку?
– В отставку? – рассмеялся Макс – Ты что, забыл, где мы живем? Ты не в Англии, Одили. Не говори глупостей.
– Какие же это глупости? – возразил я горячо, быть может, даже слишком горячо.
Я прекрасно знал, и мне не нужно было напоминать, что мы живем не в Англии, что у нас уходят в отставку или меняют флаг только тогда, когда это выгодно. Так поступили несколько лет назад десять вновь избранных членов парламента от ПНС, которые дружно перешли в ППС, сразу обеспечив этой партии устойчивое большинство. Они получили за это министерские посты, а если верить слухам – еще и кругленькую сумму наличными каждый. Все это было общеизвестно, но мне думалось, что наша партия должна вступить на политическую арену незапятнанной и чуждой циничной философии своих противников.
– Я понимаю твои чувства, Одили, – сказал Макс несколько покровительственным тоном. – На первых порах я и сам придерживался тех же взглядов. Но надо трезво смотреть на вещи. Возьми такого человека, как Нанга. У него четыре тысячи фунтов жалованья да всякие там… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. А сколько он зарабатывал, когда был учителем? Фунтов восемь в месяц, не больше. Так неужели ты полагаешь, что такой человек выйдет в отставку из принципиальных соображений? Подумаешь, какая важность!
– Если только он вообще имеет представление о принципах, – высокопарно добавил я.
– Вот именно… Я вовсе не хочу сказать, что наш друг в правительстве и Нанга – одного поля ягода. Нет, это настоящий патриот, и он без колебаний подал бы в отставку, если бы считал, что это действительно необходимо. Но, как он сам говорит, не кончают же люди самоубийством всякий раз, когда они недовольны существующим порядком.
– Ну, это, положим, разные вещи, – сказал я.
– Согласен. Но иметь своего человека в правительстве для нас очень важно, можешь мне поверить. Он держит меня в курсе всех событий.
– С этой точки зрения ты, наверно, прав. Как говорится, хочешь узнать, что будет на обед, понюхай, чем пахнет на кухне.
– Совершенно верно.
Глава девятая
23 декабря я вернулся в Анату, хотя Макс и его невеста Юнис уговаривали меня провести рождество в столице. Попутный грузовик довез меня до базарчика под названием Уайя, который вырос при дороге неподалеку от школы. Выйдя из машины, я заметил, что возле лавки Джошиа толпился народ, сбежавшийся со всего базара. По громким, возбужденным голосам и жестам собравшихся я понял, случилось что-то неладное. Я увидел, как одна из старух обвела несколько раз рукой вокруг головы и словно бы швырнула что-то в лавку Джошиа, а это, как мне было известно, означало угрозу.
Один из жителей деревни – я не знаю его имени – увидел меня и подошел поздороваться.
– Уже вернулись, учитель? – спросил он. – Давайте я поднесу вам чемодан. Ваши домашние здоровы?
Я пожал ему руку и ответил, что оставил родных в добром здравии, а потом поинтересовался, что творится около лавки.
– Да все этот Джошиа, – сказал он, забирая у меня чемодан и ставя его па голову. – Я всегда говорил, что деньги белых нас до добра не доведут. Вы знаете Азоге?
– Слепого нищего?
– Ну Да. Так вот, вместо того чтобы пожалеть беднягу, Джошиа еще вздумал сделать себе из его посоха амулеты – мало ему, что он и так нас всех обирает.
Тут мой спутник поздоровался со своим знакомым, который шел нам навстречу, и оба остановились и сокрушенно покачали головой, дивясь человеческой подлости.
– Ничего не понимаю, – сказал я, когда мы снова тронулись в путь.
– Джошиа зазвал Азоге к себе в лавку и стал угощать рисом и пальмовым вином. Азоге обрадовался и начал есть и пить, а Джошиа тем часом стащил у него посох – ну, слыханное ли дело? – и подложил вместо него другую палку. Он думал, что Азоге не заметит, но уж как слепому не знать своего посоха! Азоге, когда собрался уходить, взял палку и тут же понял, что это не его, и поднял крик…
– Не понимаю, Джошиа-то на что эта палка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40